Русская идеяВ поисках окончательной формулировки
Александр Викторович Недоступ«Для возрождения национального сознания нам нужно связать воедино исторические эпохи и вернуться к пониманию той простой истины, что… у нас единая, неразрывная тысячелетняя история, опираясь на которую мы обретаем внутреннюю силу и смысл национального развития» – этот ключевой тезис Послания Президента Федеральному Собранию, прозвучавший в канун нового года, побуждает нас вновь обратиться к осмыслению основ национального бытия.
Предлагаем читателям «Руси Державной» обстоятельную статью на эту тему широко известного в России профессора-кардиолога, доктора медицинских наук Александра Викторовича Недоступа. В течение двадцати лет он был близко знаком с нашим всероссийским батюшкой архимандритом Кириллом (Павловым), оказывая ему медицинскую помощь. Возглавляемое А.В. Недоступом Общество православных врачей Москвы ставит своей главной целью привнесение христианских ценностей в современную медицину, отстаивает государственные, национальные принципы при оценке всех общественных явлений.
В последние два десятилетия заметно усилился общественный интерес к понятию «русская идея» (иногда «национальная идея»). О русской идее пишут статьи и книги, говорят с трибун, обсуждают, иногда высказывают скепсис по поводу самого понятия и т.д.
Вместе с тем ситуация сложилась парадоксальная; четкого представления о том, что это такое, не существует; тем более не существует самой формулировки русской идеи, принятой обществом (опросите десяток ваших знакомых – и вы увидите результат).
При всем том само понятие «русская идея» известно 150 лет – в 1861 году Федор Михайлович Достоевский ввел его в литературно-публицистический оборот; спустя 30 лет его повторил Владимир Соловьев. О русской идее впоследствии писали Н.А. Бердяев, И.А. Ильин, Л.П. Карсавин, Ф.А. Степун, В.В. Розанов, упоминали о ней и многие другие русские философы, историки, публицисты и политики, включая и современных.
Таким парадоксальным сочетанием общеизвестности понятия и его ускользающего четкого смысла мы обязаны автору самого термина – Федору Михайловичу Достоевскому. С самого начала выражение «русская идея» имело некоторую аморфность, приблизительность, если угодно, беллетристичность. Вместе с тем оно затрагивало какие-то очень сокровенные струны русской души и поэтому осталось в истории и до сих пор будоражит наше сознание.
Все упомянутые выше авторы, размышлявшие о русской идее, продолжали многовековую традицию осмысления глубинных основ оправдания и устроения русского бытия – вспомним «Слово о законе и благодати» митрополита Иллариона, концепцию Третьего Рима псковского монаха Филофея и уже совсем близкую триаду «Православие, Самодержавие, Народность» графа С.С.Уварова.
Причиной оживления интереса к русской идее в последние двадцать лет, несомненно, является переживаемый Россией очередной исторический катаклизм, который вновь, с еще большей силой, чем в конце XIX – начале XX веков, поставил перед Россией вопрос: кто мы? куда мы идем? каков смысл нашего бытия? В известной степени этому способствовало официальное изъятие из обращения государственной цели построения коммунизма как конечного смысла бытия (хотя в коммунизм уже и так мало кто верил). Стремясь создать какую-то новую государственную идеологию взамен отмененной (видимо, смутно догадываясь, что в России обещание высокого уровня потребления как конечной цели существования не пройдет), организаторы «перестройки» и «реформ» даже объявили в середине 90-х годов конкурс на лучшую национальную идею, но из этого, как мы знаем, ничего не вышло.
Повторяем, независимо от призывов начальства, осознание глубокой необходимости создания современной русской идеологии, руководствуясь которой мы можем продолжать свой исторический путь, в обществе, несомненно, созрело. Процитировав А.С. Панарина («Если каждое государство нуждается в идеологии, то Россия в ней нуждается трижды»), доктор философских наук из Нижнего Новгорода В. Мишин пишет: «Идеология нужна России в качестве маяка, указывающего путь ее спасения – не только от наступающего кризиса, но и от очевидной катастрофы безыдейности (от слова «идея») существования. «Чтобы жить в историческом пространстве, – вторит В. Мишину Александр Молотков, – большому народу нужен… духовный потенциал национальной идеи. Либо народ реализует эту идею в собственной истории, либо сходит с исторической магистрали… Или мы найдем актуальный формат национальной идеи в современных исторических условиях, или исчезнем как цивилизация».
К настоящему времени известен целый ряд попыток формулирования русской идеи и несколько обобщающих монографий на эту тему, среди которых выделяются антология «Русская идея» (составитель М.А. Маслов), 1992; двухтомник (также антология) «Русская идея в кругу писателей и мыслителей Русского зарубежья» (составитель В.М. Пискунов), 1994; книги А.В. Гулыги («Творцы русской идеи», М., 2006), А.Н. Боханова («Русская идея. От Владимира Святого до наших дней», М., 2005). В этих поистине замечательных книгах прослежен достаточно долгий путь отечественной мысли в стремлении к конечной цели – сформулировать русскую идею. По сути, в них сказано все, что накоплено русской мыслью на эту тему. Но… парадоксально: самого понятия, которое должно быть хрестоматийно четким и внятным, не появляется, хотя общие контуры русской идеи, ее высший смысл как будто достаточно очевидны. В результате мы видим возникновение новых вариантов русской идеи – уже в последнее десятилетие. Заметим, что почти все они исходят из православно-патриотической среды, так как либеральное сознание, вероятно, отказывается от понимания того факта, что у «этой страны» может быть какая-то своя, оригинальная, к тому же высокая цель бытия, отличная от пройденного Западом пути «прогресса» (на наших глазах уводящего мир в сферу глобализма и «пост» (на самом деле – анти) христианства с маячащим впереди его персонифицированным воплощением со страниц Апокалипсиса.
Одним из наиболее известных предложений формулировки русской идеи в наши дни является ее определение Александром Исаевичем Солженицыным как народосбережения. В чем-то это понятно, поскольку, чтобы говорить о смысле бытия и ставить перед собой какие-то цели, надо прежде всего позаботиться о том, чтобы было кому ставить эти цели и размышлять о горнем, т.е. просто сначала выжить. Но ведь это задача лишь сегодняшнего дня! По миновании (Бог даст) демографического кризиса неизбежно встанет более общая задача об оправдании и смысле бытия. С другой стороны, не так давно я познакомился с работой, в которой современный автор убежденно доказывает, что русской идеей, которая сегодня может объединить всех, должно быть достижение наивысшего в мире уровня потребления. Существует еще несколько современных формулировок русской идеи, о которых чуть позже.
Наконец, еще сравнительно недавно наш замечательный мыслитель, историк и литератор Вадим Валерианович Кожинов написал: «Я думал о национальной идее… почти 35 лет и пришел к выводу, что никакой национальной идеи в России не существует, и мы можем гордиться тем, что мы выше такой идеи». И еще его же, Кожинова, слова: «Сейчас нужно думать не о том, как и какую сформулировать идею, а о том, какими в России должны быть экономика и политическое устройство». (Думается, что В.В. Кожинов и прав и не прав; к этому мы еще вернемся. – А.Н.).
Причины создавшейся ситуации неоднозначны. Выше мы уже сказали о «приблизительности» самого термина. В самом деле, что это значит – русская идея? Это некая цель, без стремления к достижению которой существование нас, русских, теряет смысл? Или обозначение нашего предназначения в мировой истории? Или нечто изначально присущее русским, та сердцевина, стержень, вокруг которого строится весь наш душевный, эмоциональный, волевой облик?
Не говорю уже о бесконечных попытках четко сформулировать, что такое «русское» или «национальное», – вокруг этих вопросов ломается по сию пору немало копий. А вместе с тем, повторяем, прочность вхождения в наш обиход понятия «русская идея» указывает на его правомерность и общее молчаливое согласие его употреблять.
Есть и другая, еще большая сложность. Возможна ли общая русская идея в стране с резкой поляризацией народа? В стране, где, по известной поговорке, одни (большинство) страдают от того, что суп жидкий, а другие (меньшинство) – от того, что жемчуг мелкий? Где все однозначно радуются, пожалуй, только очередной (редкой) победе футбольной сборной? Где одни искренне верят в Бога, другие – лишь смутно ощущают, что «там что-то есть», третьи искренне убеждены, что «там» ничего нет? Перечень таких различий можно продолжить. Видимо, сразу надо примириться с тем, что скроить «башмак по всем ногам» (из полузабытого стихотворения Николая Гумилева «Искусство») не удастся. Сейчас всех может объединить только одна большая беда – война, природный катаклизм или что-то в этом роде, от чего упаси нас Бог. Да и тогда общая идея будет – победить, выжить, спастись (сродни «народосбережению»). Но ведь речь идет не об этом.
Наконец, что делать с теми людьми, которые себя русскими не считают, хотя и живут в России? Не пытаясь присоединиться к спору о «русскости», скажу, что имею все же в виду те 80 с лишним процентов людей, которые составляют доминирующую массу населения нашей (юридически мононациональной) страны, а также не русских по крови, но русских по культуре и убеждениям. Для них прежде всего формулируется русская идея. Хотя, конечно, она должна быть такой, чтобы ее приняли и другие – этнически не русские, но живущие в России народы нашей страны.
Допустим, хотя и с трудом, что это условие будет соблюдено. Допустим (более легко), что мы говорим в основном о русской идее для того большинства народа России, которое считает себя русским, видит свою корневую систему в этой земле, не намерено ее покидать, и для которого окончательный смысл жизни представляется не в достижении высокой степени материального достатка. Не будем, наконец, сомневаться в правильности и допустимости понятия «русская идея» и приступим к попытке дать ее определение.
Чтобы лучше понять смысл русской идеи как соборной, присущей всему народу, нам, памятуя о том, что нация есть соборная личность, вначале следует задуматься о личной идее, ее содержании, иначе – о смысле жизни отдельного человека. Очевидна огромность и этой задачи, над которой на протяжении всей истории размышляло человечество. Очевидно и то, что вне осознания религиозной стороны понимания смысла жизни мы никогда не уйдем от той материалистической аксиомы, что смысл жизни – сама жизнь. Ничего лучшего неверующий человек предложить не сможет или просто раздраженно попытается доказать нелепость самой постановки вопроса. Все остальное (жить для детей, для будущего, для лучшего, для воплощения своей мечты и т.п.) – лишь уловка. Не могут же все поколения людей и в самом деле жить только для будущего, и так до бесконечности. Религия же (будучи православным христианином, я имею в виду именно Православие) давно дала ответ на тот вопрос, хотя он звучит иногда по-разному: смысл жизни состоит в богообщении, в обoжении, в стяжании Духа Святого, и далее – в спасении через очищение от коросты греха, в подготовке к жизни будущего века. Для верующего человека это не абстракции. Мы верим также в то, что Господь создал человека и как мудрого распорядителя мира, сотворенного Им ранее, и как со-творца в завершении создания тварного мира, и как радостного созерцателя красоты этого мира (имея в виду всю земную, материальную красоту, а также и красоту, рожденную духом. Верим, наконец, в то, что Сам, будучи любовью, Бог дал человеку счастье познать это величайшее из величайших чувств, дал познать Самого Себя, познать, что ты создан по образу и подобию Божию, и подчинить свою жизнь воссозданию утраченного в результате первородного греха черт этого тождества. Мы верим, следовательно, и в то, что весь трагизм человеческого существования основан на неумении использовать изначально данный человеку Творцом драгоценный дар свободы воли, что и привело к грехопадению и извращению изначальной природы человека. Цель человеческой жизни – исполнить замысел Божий о человеке.
Рассуждая и, главное, веруя таким образом, мы постигаем смысл нашего бытия, обретаем основу для устроения своей жизни, понимания своего долга, отношения к ближнему, к труду, к отечеству и т.д. А теперь вспомним Достоевского: «Что правда для человека как лица, то пусть остается правдой и для всей нации».
И возвращаясь к общенародной, соборной русской идее, не ясно ли, что вне осознания ее религиозной сути мы будем так же беспомощно упираться в убийственный вопрос: зачем? что дальше?
Достижение высокого уровня потребления и благосостояния. – Зачем?
Охрана рубежей и государственной независимости. – Зачем?
Оптимальная система государственной власти. – Зачем?
Народосбережение. – Зачем?
Обеспечение свободы волеизъявления, предпринимательства, выбора гражданства и т.д. – Зачем?
Допустим, все это достигнуто. Мы сидим в своем доме, сыты, благополучны, нас никто не смеет тронуть, мы можем делать все, что хотим. Все это прекрасно, но… ЗАЧЕМ нам всё это? Что дальше? Для чего мы живем?.. Для будущего, для детей, а они для своих детей (и т.д., см. выше)?
Не ясно ли, повторяем, что без религиозного наполнения не может быть русской (подчеркнем – русской) идеи? И, слава Богу, в России это всегда понимали. Даже тогда, когда самого понятия русской идеи не было. В таком – религиозном – понимании это смысл и оправдание бытия, высший идеал, закон, по которому мы живем и устраиваем наше бытие. В конечном счете это Истина, с которой мы сверяем и свою личную жизнь, и общественное устроение. Возможна ли жизнь вне этой Истины? – Возможна, но она порождает чувство неустройства, неправильности, неправедности. И того, что так продолжаться не может.
Тогда неизбежен следующий вопрос: а что есть истина? Читатель помнит, кто и Кому его задал. Пилат не получил ответа, потому что все равно бы этот ответ не понял. Но нам этот ответ внятен. Ранее Христос сказал: «Аз есмь путь, и истина и жизнь» (Ин. 14, 6).
Истина – в Христе. Истина – сам Христос. Это признали русские люди более 1000 лет назад, когда Русь приняла Крещение. Тогда наш народ и обрел истину в лице Христа и Его учения. И старался жить по этой истине – в устроении государства, общественных связей, семьи, в самой личной жизни. Все крупные деяния, все достижения, все победы, вся высота искусства, литературы были связаны с этой Истиной.
А когда государство и – увы! – в значительной степени народ от нее отказались – наступили кризис, катастрофа. Мы видели один из пиков этой катастрофы в 90-х годах, когда обрушилось государственное устройство, основанное не на Истине, как дом, построенный на песке (Мф. 7, 27). И нам невероятно больно осознавать, что все муки, все лишения, весь порыв созидания, все окупленные кровью и героизмом победы были впустую и закончились Абрамовичем и Чубайсом.
Но так ли это? Нет, не так. В той степени, в какой народ жил по идеалам Христа, он оставался и остался самим собой – в идеалах справедливости, трудолюбия, в борьбе за правое дело (война), в добросердечности и милосердии, в терпении, в сохранении нравственности, в лучших созданиях культуры и т.д. Не случайно поэтому, что в СССР правящая партия, задумавшая дать народу некое уложение о принципах нравственного поведения, не смогла придумать ничего, кроме «Морального кодекса строителя коммунизма» – не очень удачной копии Нагорной проповеди, сохранившей, однако, ее основные начала.
Трагический парадокс состоит в том, что в структуру советского государства были вмонтированы элементы подлинных христианских ценностей: соблюдение личных нравственных норм, понятие о неправедности богатства, нажитого не своим трудом, элементы того, что мы сейчас называем системой социальной защиты (т.е. государственной защиты слабых, бедных, больных), соблюдение нравственных норм и в культуре (искусстве, литературе). Но созидаемое на крови, богоборчестве, лжи государство оказалось нежизнеспособным, как лжива сама идея построения Царства Божия без Бога, исповедание христианства без Христа. Наследники адептов этой идеи сами разрушили государство, ими же созданное, оно оказалось невыносимым для них, стремящихся к богатству, к беспредельной личной власти, основанной на насилии и лжи (о роли внешних и внутренних врагов России, ловко и умно сыгравших на трагических противоречиях нашего тогдашнего жизнеустройства особый – и очень серьезный – разговор, но сейчас речь не о них).
(Окончание следует)
