Святитель Игнатий (Брянчанинов). Память 30 апреля / 13 мая

[Александр Васильевич]

Свт.Игнатий (Брянчанинов)
О невозможности спасения иноверцев и еретиков

        Достойное горького рыдания зрелище: христиане, не знающие, в чем состоит христианство! А это зрелище почти безпрестанно встречают ныне взоры...

    Вопрос, предложенный Вами, теперь предлагается сряду. «Отчего не спастись, - пишете Вы, - язычникам, магометанам и так называемым, еретикам? Между ними есть предобрые люди. Погубить этих добрейших людей было бы противно милосердию Божию!... Да! Это противно даже здравому разуму человеческому! - А еретики - те же христиане. Считать себя спасенными, а членов прочих верований погибшими, это - безумно, и крайне гордо! »

    Постараюсь отвечать Вам в немногих по возможности словах, чтоб многословие нисколько не повредило ясности изложения. - Христиане! Вы рассуждаете о спасении, а не знаете, что такое спасение, почему человеки в нем нуждаются, наконец - не зная Христа - единственное средство нашего спасения! Вот истинное учение об этом предмете, учение Святой, Вселенской Церкви: Спасение заключается в возвращении общения с Богом. Это общение потерял весь род человеческий грехопадением праотцев. Весь род человеческий - разряд существ погибших. Погибель - удел всех людей - и добродетельных, и злодеев. Зачинаемся в беззаконии, родимся во грехе. «Сниду к сыну моему сетуя во ад», - говорит св. Патриарх Иаков о себе и святом сыне своем Иосифе целомудренном и прекрасном! Нисходили во ад по окончании земного странствования не только грешники, но и праведники Ветхого Завета. Такова сила добрых дел человеческих. Такова цена добродетелей естества нашего падшего!

    Чтоб восстановить общение человека с Богом, иначе, для спасения, необходимо было искупление. Искупление рода человеческого было совершено ни Ангелом, ни Архангелом, ни каким-нибудь еще из высших, но ограниченных и сотворенных существ, - совершено было Самим безпредельным Богом. Казни - жребий рода человеческого, заменены Его казнью; недостаток заслуг человеческих заменен Его безконечным достоинством. Все добрые дела человеческие немощные, нисходившие во ад, заменены одним могущественным добрым делом: верою в Господа нашего Иисуса Христа.

    Спросили Господа иудеи: «Что сотворим, да делаем дела Божия?» Господь отвечал им: се есть дело Божие, да веруете в Того, Его же посла Он (Ин. 6, 28-29). Одно доброе дело нужно нам для спасения: вера; но вера - дело. Верою, одною верою мы можем войти в общение с Богом при посредстве дарованных им таинств. Напрасно, ошибочно Вы думаете и говорите, что добрые люди между язычниками и магометанами спасутся, т.е. вступят в общение с Богом! ... Нет! Таково постоянное учение истинной Церкви - и Ветхозаветной, и Новозаветной. Церковь всегда признавала,что одно средство спасения: Искупитель! Она признавала, что величайшие добродетели падшего естества нисходят во ад. Если праведники истинной Церкви, светильники, из которых светил Дух Святой, пророки и чудотворцы, веровавшие в грядущего Искупителя, но кончиною предварившие пришествие Искупителя, нисходили во ад, то как Вы хотите, чтоб язычники и магометане за то, что они кажутся Вам добренькими, непознавшие и неуверовавшие в Искупителя, получили спасение, доставляемое одним, одним, повторяю Вам, средством, - верою в Искупителя? Христиане! Познайте Христа! Поймите, что Вы Его не знаете, что Вы отрицались Его, признавая спасение возможным без Него за какие-то добрые дела! Признающий возможность спасения без веры во Христа, отрицается Христа, и, может быть не ведая, впадает в тяжкий грех богохульства.

    Мыслим убо, - говорит св. апостол Павел, - верою оправдатися человеку, без дел закона (Рим. 3, 28). Правда же Божия верою Иисус Христовою во всех и на всех верующих: несть бо разнствия. Вси бо согрешиша, и лишены суть славы Божией: оправдаемы туне благодатию Его, избавлением, еже о Христе Иисусе (Рим. 3; 22-24). Вы возразите: «Св. апостол Иаков требует непременно добрых дел, он научает, что вера без дел мертва». Рассмотрите, - чего требует святой апостол Иаков. - Вы увидите, что он требует, ... дел веры, а не добрых дел падшего естества нашего! ... Он приводит поступок патриарха Авраама, дело, из которого явилась вера праведника: это дело состояло в принесении в жертву Богу своего единородного сына - совсем недоброе дело по естеству человеческому: оно - доброе дело, как исполнение повеления Божия, как дело веры.

    Всмотритесь в Новый Завет и вообще во все Священное Писание: Вы найдете, что оно требует исполнения заповедей Божиих, что это исполнение называется делами, что от этого исполнения заповедей Божиих вера в Бога делается живою, как действующая; без них она мертвая, как лишенная всякого движения.

    И напротив того, Вы найдете, что добрые дела падшего естества, от чувств, от крови, от порывов и нежных ощущений сердца - воспрещены, отвергнуты! А эти-то именно добренькие дела Вам и нравятся в язычниках и магометанах! За них, хотя бы то было с отвержением Христа, Вы хотите им дать спасение.

    Странно Ваше суждение о здравом разуме! С чего, по какому праву, Вы находите, признаете его в себе? Если Вы христианин, то должны иметь об этом предмете понятие христианское, а не другое какое! Евангелие научает нас, что падением мы стяжали лжеименный разум, что разум падшего естества нашего, какого бы он ни имел достоинства природного, как бы ни был изощрен ученостию мира, сохраняет достоинство, доставленное ему падением, пребывает лжеименным разумом. Нужно отвергнуть его, предаться водительству веры: при этом водительстве в свое время, по значительных подвигах в благочестии, Бог дарует верному рабу Своему разум Истины, или разум Духовный. Этот разум можно и должно признать здравым разумом: он - извещенная вера, так превосходно описанная святым апостолом Павлом в 11-й главе его послания к Евреям. Основание духовного рассуждения - Бог. На этом твердом камени оно зиждется и потому не колеблется, не падает.

    Называемый же Вами здравый разум мы, христиане, признаем разумом столько болезненным, столько омрачившимся и заблудшим, что уврачевание его иначе и не может совершиться, как отсечением всех знаний, его составляющих, мечем веры и отвержением их. Если же признать его здравым, признать на каком-то основании неизвестном, шатком, неопределенном, непрестанно изменяющемся, то он, как здравый, непременно отвергнет и Христа. Это доказано опытами.

    Что ж Вам говорит Ваш здравый разум? Что признать погибель добрых людей, неверующих во Христа, противно Вашему здравому разуму! Мало того! Такая погибель добродетельных противна милосердию такого всеблагого Существа, как Бог. - Конечно, было Вам откровение свыше об этом предмете, о том, что противно и что не противно милосердию Божию? - Нет! Но здравый разум показывает это. - А! Ваш здравый разум!... Однако ж, при Вашем здравом разуме откуда Вы взяли, что Вам возможно собственным ограниченным человеческим умом постигать - что противно и что не противно милосердию Божию? Позвольте сказать Вашу мысль, - Евангелие, иначе Христово Учение, иначе Священное Писание, еще иначе - святая Вселенская Церковь открыли нам все, что человек может знать о милосердии Божием, превышающем всякое умствование, всякое постижение человеческое, недоступное для них. Суетно шатание ума человеческого, когда он ищет определить безпредельного Бога!.. Когда он ищет объяснить необъяснимое, подчинить своим соображениям... Кого? Бога! Такое начинание - начинание сатанинское!... Именующийся христианином и не знающий учения Христова! Если ты из этого благодатного, небесного учения не научился непостижимости Бога, - поди в школу, прислушайся - чему учатся дети! Им объясняют преподаватели математики и теории безконечного, что оно, как величина неопределенная, не подчиняется тем законам, которым подчинены величины определенные - числа, что результаты его могут быть совершенно противоположны результатам чисел. А ты хочешь определить законы действия милосердия Божия, говоришь: это согласно с ним, - это ему противно! - Оно согласно или несогласно с твоим здравым разумом, с твоими понятиями и ощущениями! Следует ли из того, что Бог обязан понимать и чувствовать, как ты понимаешь и чувствуешь? А этого-то и требуешь ты от Бога! Вот безрассуднейшее и вполне гордостное начинание!

    Вы говорите: «Еретики те же христиане». Откуда Вы это взяли? Разве кто-нибудь, именующий себя христианином и ничего не знающий о Христе, по крайнему невежеству своему решится признать себя таким же христианином, как и еретики, а святую веру христианскую не отличит от чада клятвы - богохульной ереси! Иначе рассуждают об этом истинные христиане! Многочисленные сонмы святых прияли венец мученический, предпочли лютейшие и продолжительнейшие муки, темницу, изгнание, нежели согласиться на участие с еретиками в их богохульном учении.

    Вселенская Церковь всегда признавала ересь смертным грехом, всегда признавала, что человек, зараженный страшным недугом ереси, мертв душею, чужд благодати и спасения, в общении с диаволом и его погибелью. Ересь - грех ума. Ересь - более грех диавольский, нежели человеческий; она - дщерь диавола, его изобретение, - нечестие, близкое к идолопоклонству.

    Отцы обыкновенно называют идолопоклонство нечестием, а ересь - злочестием. В идолопоклонстве диавол принимает себе божескую честь от ослепленных человеков, ересью он делает слепотствующих человеков участниками своего главного греха - богохульства. Кто прочитает со вниманием «Деяния Соборов», тот легко убедится, что характер еретиков - вполне сатанинский. Он увидит их ужасное лицемерие, непомерную гордость, - увидит поведение, составленное из непрерывной лжи, увидит, что они преданы различным низким страстям, увидит, что они, когда имеют возможность, решаются на все ужаснейшие преступления и злодеяния.

    В особенности замечательно их непримиримая ненависть к чадам истинной Церкви, и жажда крови их! Ересь сопряжена с ожесточением сердца, с страшным помрачением и повреждением ума, - упорно держится в зараженной ею душе - трудно для человека исцеление от этого недуга! Всякая ересь содержит в себе хулу на Духа Святого: она или хулит догмат Святого Духа, или действие Святого Духа, но хулит непременно Святого Духа. Сущность всякой ереси - богохульство...

    Замечательно: все древние ереси, под различными изменяющимися личинами, стремились к одной цели: они отвергали Божество Слова и искажали догмат воплощения. Новейшие наиболее стремятся отвергнуть действия Святого Духа: с ужасными хулами они отвергли Божественную Литургию, все таинства, все, все, где Вселенская Церковь всегда признавала действие Святого Духа. Они назвали это установлениями человеческими, - дерзче: суеверием, заблуждением! Конечно, в ереси Вы не видите ни разбоя, ни воровства! Может быть единственно потому не считаете ее грехом? Тут отвергнут Сын Божий, тут отвергнут и похулен Дух Святой - только! Принявший и содержащий учение богохульное, произносящий богохульство не разбойничает, не крадет, даже делает добрые дела естества падшего - он прекрасный человек! Как может Бог отказать ему в спасении!..

    Вся причина последнего Вашего недоумения - глубокое незнание христианства! Не думайте, что такое незнание - маловажный недостаток! Нет! Его следствия могут быть гибельными. ... При незнании истинного христианского учения, как раз можете принять мысль ложную, богохульную за истинную, усвоить ее себе, а вместе с нею усвоить и вечную погибель. Богохульник не спасется! И те недоумения, которые Вы изобразили в письме Вашем, - уже страшные наветники Вашего спасения. Их сущность - отречение от Христа!

    Не играйте Вашим спасением, не играйте! Иначе будете вечно плакать. Займитесь чтением Нового Завета и Святых Отцов Православной Церкви (отнюдь не Терезы, не Францисков и прочих западных сумасшедших, которых их еретическая Церковь выдает за святых); изучите в Святых Отцах Православной Церкви, как правильно понимать Писание, какое жительство, какие мысли и чувствования приличествуют христианину. Из Писания и живой веры изучите Христа и христианство. Прежде, нежели придет грозный час, в который Вы должны будете предстать на суд пред Богом, стяжите оправдания, даруемые Богом туне всем человекам - при посредстве христианства.

"Письма о подвижнической жизни", письмо 177

http://www.hram-evenkya.ru/fspirit3.php?id=79&name=%D1%E2%FF%F2%E8%F2%E5%EB%FC%20%C8%E3%ED%E0%F2%E8%E9%20%C1%F0%FF%ED%F7%E0%ED%E8%ED%EE%E2%20(1807%20-%201867)

[Александр Васильевич]

Святитель Игнатий (Брянчанинов)

ПОУЧЕНИЕ В ЧЕТВЕРТУЮ НЕДЕЛЮ ВЕЛИКОГО ПОСТА.
ЗНАЧЕНИЕ ПОСТА ПО ОТНОШЕНИЮ К ПАДШИМ ДУХАМ



Сей род, — сказал Господь своим апостолам о духах злобы, — ничимже может изыти из одержимых ими, токмо молитвою и постом (Мк. 9: 29). Вот новая черта поста! Пост приемлется Богом, когда предшествует ему великая добродетель — милость; посту приготовляется награда на небе, когда он чужд лицемерства и тщеславия; пост действует, когда сопряжена ему другая великая добродетель — молитва. И как действует? Не только укрощает страсти в человеческом теле, но вступает в борьбу с духами злобы, побеждает их.

Отчего пост, который сам по себе — телесный подвиг, может действовать или содействовать молитве в брани против духов? И отчего, наоборот, бесплотные духи могут подчиняться влиянию на них поста?

Причина действия поста на духов злобы заключается в его сильном действии на наш собственный дух. Укрощенное постом тело доставляет человеческому духу свободу, силу, трезвенность, чистоту, тонкость. Только в таком настроении дух наш может противостать невидимым врагам своим. Аз же внегда они, демоны, стужаху ми — говорит боговдохновенный Давид — облачахся во вретище, и смирях постом душу мою, и молитва моя в недра мое возвратися (Пс. 34: 13). Пост доставляет уму трезвенность, а молитва есть оружие ума, которым он отгоняет от себя невидимых супостатов. Пост смиряет душу, освобождая ее от ожесточения и напыщения, являющихся от пресыщения, а молитва постящегося делается особенно сильною, произносится не поверхностно, произносится из самой души, из глубины сердца, направляет, возносит его к Богу.

Мрачные духи злобы совершили два тяжких преступления[1]: первое было причиною их извержения из сонма святых ангелов; второе преступление было причиною их невозвратного отвержения. На небе они возмутились против Бога; предводитель их, ослепленный самомнением, захотел сделаться равным Богу. За преступную попытку свергнутые с неба в поднебесную они позавидовали блаженству новосозданного человека, и совершили новое преступление: обольстив человека, увлекли его в свое падение. Последнее злодеяние падших ангелов окончательно решило их участь: им они запечатлели себя во зле; по причине его вполне отступила от них благодать Божия; они преданы самим себе, своей злобе, своему греху, который зачали и родили в себе, которым попустили проникнуться естеству своему. Уже никогда никакой мысли доброй, уже никогда никакого ощущения доброго не приходит ангелу отверженному. Он весь, всецело, погружен во зло, желает зла, изобретает зло. Палимый ненасытною жаждою зла, он ищет насытиться злом, и не может. Все совершенное и совершаемое им зло представляется ему недостаточным пред тем злом, которое воображается ему, которого ищет его нестерпимая жажда зла. Будучи сотворен светоносным ангелом, он низвержен за свои преступления ниже всех скотов земных. Яко сотворил ecu сие убийство человеку, — сказал разгневанный Бог сатане, застав его на месте преступления в раю, близ человеков, только что низверженных им в падение, — проклят ты от всех скотов и от всех зверей земных: на персех твоих и чреве ходити будеши, и землю снеси вся дни живота твоего (Быт. 3: 14). Дух бесплотный обрекается на помышления и ощущения единственно земные, страстные; в них его жизнь, в них его сокровище. Дух лишается способности к занятию духовному; плотские занятия объемлют его вполне. Дух для мысленного жительства низводится из лика духов в состояние плотское, и в этом разряде встает ниже всех скотов и всех зверей земных. Скоты и звери действуют по законам естества своего, а падший дух, вращаясь в естестве скотов и зверей, вращается в естестве, ему несродном, унизительном. Он не хочет и не может правильно действовать в этом естестве: он непрестанно злоупотребляет этим естеством. Такая греховная вещественность падшего ангела подчиняет его влиянию поста, освобождающего наш дух из-под владычества плоти. Падший ангел, приступая к постящемуся человеку, уже не видит того вещественного преобладания, которое ему вожделенно и нужно; уже он не может возмутить крови, благодетельно прохлажденной постом; уже он не может возбудить плоти, несклонной к игранию, обузданной постом; уже не повинуются ему ум и сердце, ощутившие по причине поста особенную духовную бодрость. Увидев сопротивление, гордый падший дух отступает, потому что он не терпит сопротивления и противоречия. Он любит немедленное согласие, немедленную покорность. Несмотря на то, что он на персях и чреве ходит, несмотря на то, что он питается единственно землею, — мысль быть подобным Богу не оставила его: он ищет поклонения и поклонников. Дерзнул он Сыну Божию показать вся царствия вселенныя в часе времене и обещал дать Ему всю власть над ними и славу их, требуя за то поклонения себе (Лк. 4: 5-7); и ныне он не престает представлять последователям Сына Божия прелести мира, живописуя их в мечтании соблазнительнейшими чертами и красками с тем, чтоб исторгнуть каким бы то ни было обманом поклонение себе. Противитеся диаволу, и бежит от вас, — сказал святой апостол Иаков (Иак. 4: 7); а другой апостол сказал: восприимите щит веры, в немже возможете вся стрелы лукавого разженныя угасити (Еф. 6: 16). Возведем силою веры око ума к вечности, к неизреченному блаженству, ожидающему праведников в вечности, и к столько же неизреченным мукам, ожидающим там нераскаянных и упорных последователей змея. Такое созерцание возможно нам только тогда, когда тело будет приведено в порядок и будет содержаться в порядке постом, когда чистою молитвою, возможною только при посте, мы прилепимся к Господу, соделаемся един дух с Господом (1Кор. 6: 17). «Змей пресмыкается постоянно по земле соответственно Свыше произнесенному на него приговору, — сказал святой Иоанн Златоуст, — если хочешь быть в безопасности от его ядовитого угрызения — будь умом и сердцем постоянно превыше земли»[2]. Тогда ты возможешь воспротивиться ему, и он, гордый, не терпя противления, убежит от тебя.

Где же люди, одержимые духом нечистым? Где те люди, которых бы он терзал и мучил, как терзал и мучил юношу, упоминаемого ныне в Евангелии? По-видимому, их нет или они очень редки: так рассуждает тот, кто на все смотрит поверхностно и земную жизнь свою приносит в жертву рассеянности и греховным наслаждениям. Святые отцы рассуждают иначе. «Свободу, — говорят они, — обрете диавол со бесы, отнележе преслушанием содела человека изгнанным из рая и отлученным от Бога, колебати умне, и в нощи и во дни, словесность всякаго человека»[3]. Подобный тем мучениям и терзаниям, которым, по повествованию Евангелия, подвергалось тело юноши от злобного духа, страждет от него и душа, особливо подчинившаяся произвольно влиянию его и признавшая за истину ту убийственную ложь, которую он непрестанно представляет нам для нашей погибели, прикрывая ее личиною истины для более удобного обмана и более удачного злодеяния. Трезвитеся, бодрствуйте, — предостерегает нас святой апостол Петр, — зане супостат ваш диавол, яко лев рыкая, ходит, некий кого поглотити. Ему же противитеся тверди верою (1Пет. 5: 8-9). Какими орудиями действует на нас падший ангел? Преимущественно помыслом греховным и греховным мечтанием. От противящихся ему он бежит, а непознающих его, беседующих с ним и вверяющихся ему он колеблет, мучит и погубляет. Как сам он на чреве ходит и не способен к помыслам духовным, так и перед нашим воображением он живописно рисует сей преходящий мир с прелестями и наслаждениями и вместе входит в беседу с душою об осуществлении несбыточных мечтаний. Он предлагает нам земную славу, он предлагает нам богатство, он предлагает нам пресыщения, он предлагает наслаждения плотскими нечистотами, к которым, по выражению святого Василия Великого, не только получил сочувствие, но которых он, будучи сотворен духом бесплотным, соделался родителем[4]. Он предлагает все это в мечтании и вместе указывает на способы противозаконные к осуществлению мечтаний противозаконных. Он ввергает нас в печаль, в уныние, в отчаяние — словом сказать, он неусыпно печется о погибели нашей средствами и благовидными и неблаговидными: и явным грехом, и грехом, прикрытым личиною добра, умащенным приманкою наслаждения. Сия есть победа, победившая мир — вера наша, — говорит святой Иоанн Богослов (1Ин. 5: 4). Вера — орудие победы над миром — есть вместе и орудие победы над падшими ангелами. Кто, презирающий оком веры в возвещаемую словом Божиим вечность, не соделается хладным к кратковременным преимуществам мира? Кто, будучи истинным учеником Господа нашего Иисуса Христа, захочет попрать Его всесвятые заповедания для наслаждения греховного, представляющегося приманчивым до вкушения, являющегося гнусным и убийственным по вкушении? Какую силу может иметь над учеником Христовым обворожительная картина земных преимуществ и наслаждений, даже ужасная картина земных бедствий, рисуемая лукавыми духами для приведения зрителя в уныние и отчаяние, когда силою Слова Божия напечатлелась в душе его величественная картина вечности, пред которою всякая земная живопись бледна, ничтожна? Святой Иоанн Богослов, возвестивший, что победа, победившая мир, есть вера наша, приветствует истинных чад Христовых, победивших мир, с победою над падшим ангелом и сонмищем подручных ему духов: пишу вам, юноши, говорит он, яко победисте лукавого (1Ин. 2: 13). Юношами названы здесь христиане, обновленные Божественною благодатью. Когда служитель Христов окажет должное мужество и постоянство в борьбе с духами злобы, тогда нисходит в душу его Божественная благодать и дарует победу, тогда обновляется яко орля юность (Пс. 102: 5) его, та нестареющая юность, которою он украшен был Создателем при создании, которую заменил неисцельною ветхостью при произвольном падении. Не любите мира, ни яже в мире. Аще кто любит мир, несть любве Отчи в нем. Яко все, еже в мире, похоть плотская, и похоть очес, и гордость житейская, несть от Отца, но от мира сего есть. И мир преходит, и похоть его: а творяй волю Божию, пребывает во веки (1Ин. 2: 15-17).

Возлюбленные братия! Отчего и нам не быть победителями мира и миродержца? Победили их подобные нам человеки, облеченные плотью и немощами человечества; победили его не только доблестные мужи, победили его и хилые старцы, и слабые жены, и малые дети; они победили и не оставили нам никакого извинения в побеждении, если мы подвергнемся ему. Пред ними стоял тот же мир со своими обольщениями; около них пресмыкались те же невидимые змеи, употреблявшие все усилия, чтоб низвлечь и вселить души их в персть. Сердца и мысли победителей были горе! Ограждая постом тела свои, они укротили, остановили в них влечение к земному наслаждению! Посредством поста они доставили духу возможность пребывать в непрестанном трезвении и бодрствовании, доставили ему возможность неусыпно следить и наблюдать за многоразличными кознями диавола! Облегчив постом тела свои, облегчив им самый дух, они дали возможность духу прилепиться к Господу чистою и постоянною молитвою, получить Божественную помощь, оживить свою веру от слуха, веру от слуха соделать извещением, духовною силою — этою силою одержать совершенную победу над миром и духами злобы. Такая вера, как научает нас святой Иоанн Богослов, называя ее уже дерзновением к Богу и заимствуя учение о ней из своих святых опытов, приобретается услышанною молитвою[5]. Такою верою праведники невидимого Бога как бы видят, сказал святой апостол Павел[6]. При видении Бога естественно, что скрывается от взоров мир! Преходящий мир делается как бы несуществующим и не на что опереться миродержцу для его брани. Трезвитеся, братия, и бодрствуйте, зане супостат ваш диавол яко лев рыкая ходит, иский кого поглотити, ему же противитеся, тверди верою, восприяв щит веры (1Пет. 5: 8-9). веры деятельной, веры живой, веры благодатной, для которой способен только тот подвижник Христов, который приуготовился к брани с духами злобы прощением ближним согрешений их, то есть милостью и смирением, и вступил в эту брань, облеченный в орудие поста и молитвы. Аминь.



--------------------------------------------------------------------------------

[1] Преподобный Кассиан. Собеседование 8, 9 и 10.
[2] Свт. Иоанн Златоуст. Беседа 8 на Послание к Римлянам.
[3] Симеон Новый Богослов. Доброт., ч. 2. См. Слово Никифора Монашествующего.
[4] Каноник, 1-я молитва от осквернения.
[5] См. 1Ин. 5: 13-15.
[6] См. Евр. 11: 27.

http://www.pravoslavie.ru/put/080406062317

[Александр Васильевич]

СЛОВО В НЕДЕЛЮ ПРАВОСЛАВИЯ

Если пребудете в слове Моем, то вы истинно Мои ученики,
и познаете истину, и истина сделает вас свободными.
Ин. 8, 31-32


_{Господь Вседержитель. Фреска в храме святой Софии в Константинополе}

Возлюбленные братия! Началом слова нашего в Неделю Православия весьма естественно быть вопросу: что есть Православие? Православие есть истинное Богопознание и Богопочитание; Православие есть поклонение Богу Духом и Истиною; Православие есть прославление Бога истинным познанием Его и поклонением Ему; Православие есть прославление Богом человека, истинного служителя Божия, дарованием ему благодати Всесвятаго Духа. Дух есть слава христиан (Ин. 7, 39). Где нет Духа, там нет Православия.

Нет Православия в учениях и умствованиях человеческих: в них господствует лжеименный разум – плод падения. Православие – учение Святаго Духа, данное Богом человекам во спасение. Где нет Православия, там нет спасения. «Иже хощет спастися, прежде всех подобает ему держати кафолическую веру, ея же аще кто целы и непорочны не соблюдет, кроме всякого недоумения, во веки погибнет» (Символ святого Афанасия Великого, патриарха Александрийского. Псалтирь с последованием).

Драгоценное сокровище – учение Святаго Духа! Оно преподано в Священном Писании и в Священном Предании Православной Церкви. Драгоценное сокровище – учение Святаго Духа! В нем – залог нашего спасения. Драгоценна, ничем не заменима, ни с чем не сравнима для каждого из нас наша блаженная участь в вечности; столь же драгоценен, столько же превыше всякой цены и залог нашего блаженства – учение Святаго Духа.

Чтоб сохранить для нас этот залог, святая Церковь исчисляет сегодня во всеуслышание те учения, которые порождены и изданы сатаною, которые – выражение вражды к Богу, которые наветуют нашему спасению, похищают его у нас. Как волков хищных, как змей смертоносных, как татей и убийц. Церковь обличает эти учения; охраняя нас от них и воззывая из погибели обольщенных ими, она предает анафеме эти учения и тех, которые упорно держатся их.

Словом анафема означается отлучение, отвержение. Когда Церковью предается анафеме какое-либо учение – это значит, что учение содержит в себе хулу на Святаго Духа и для спасения должно быть отвергнуто и устранено, как яд устраняется от пищи. Когда предается анафеме человек – это значит, что человек тот усвоил себе богохульное учение безвозвратно, лишает им спасения себя и тех ближних, которым сообщает свой образ мыслей. Когда человек вознамерится оставить богохульное учение и принять учение, содержимое Православной Церковью, то он обязан, по правилам Православной Церкви, предать анафеме лжеучение, которое он доселе содержал и которое его губило, отчуждая от Бога, содержа во вражде к Богу, в хуле на Святаго Духа, в общении с сатаною.

Значение анафемы есть значение духовного церковного врачевства против недуга в духе человеческом, причиняющего вечную смерть. Причиняют вечную смерть все учения человеческие, вводящие свое умствование, почерпаемое из лжеименного разума, из плотского мудрования, этого общего достояния падших духов и человеков, в Богом открытое учение о Боге. Человеческое умствование, введенное в учение веры христианской, называется ересью, а последование этому учению – зловерием (Лествица, Слово 1).

Апостол к числу дел плотских причисляет и ереси (Гал. 5, 20). Они принадлежат к делам плотским по источнику своему, плотскому мудрованию, которое – смерть, которое – вражда на Бога, которое – закону бо Божию не покоряется, ниже бо может (Рим. 8, 6-7). Они принадлежат к делам плотским по последствиям своим. Отчуждив дух человеческий от Бога, соединив его с духом сатаны по главному греху его – богохульству, они подвергают его порабощению страстей, как оставленного Богом, как преданного собственному своему падшему естеству. Омрачися неразумное их сердце, – говорит апостол о мудрецах, уклонившихся от истинного Богопознания, – глаголющеся быти мудри, объюродеша… премениша истину Божию во лжу… Сего ради предаде их Бог в страсти безчестия (Рим. 1, 21-22, 25-26). Страстями бесчестия называются разнообразные блудные страсти. Поведение ересиархов было развратное: Аполлинарий имел прелюбодейную связь, Евтихий был особенно порабощен страсти сребролюбия, Арий был развратен до невероятности. Когда его песнопение, Талию, начали читать на Первом Никейском Соборе, отцы Собора заткнули уши, отказались слушать срамословие, не могущее никогда придти на ум человеку благочестивому. Талия была сожжена. К счастью христианства, все экземпляры ее истреблены; осталось нам историческое сведение, что это сочинение дышало неистовым развратом. Подобны Талии многие сочинения нынешних ересиархов: в них страшное богохульство соединено и перемешано с выражениями страшного, нечеловеческого разврата и кощунства. Блаженны те, которые никогда не слыхали и не читали этих извержений ада. При чтении их соединение духа ересиархов с духом сатаны делается очевидным.

Ереси, будучи делом плотским, плодом плотского мудрования, изобретены падшими духами. «Бегайте безбожных ересей, – говорит святой Игнатий Богоносец, – суть бо диавольскаго изобретения начало – злобнаго онаго змия». Этому не должно удивляться: падшие духи низошли с высоты духовного достоинства; они ниспали в плотское мудрование более, нежели человеки.

Человеки имеют возможность переходить от плотского мудрования к духовному; падшие духи лишены этой возможности. Человеки не подвержены столько сильному влиянию плотского мудрования, потому что в них естественное добро не уничтожено, как в духах, падением. В человеках добро смешано со злом, и потому непотребно; в падших духах господствует и действует одно зло. Плотское мудрование в области духов получило обширнейшее, полное развитие, какого оно только может достигнуть. Главнейший грех их – исступленная ненависть к Богу, выражающаяся страшным, непрестанным богохульством. Они возгордились над Самим Богом; покорность Богу, естественную тварям, они превратили в непрерывающееся противодействие, в непримиримую вражду. Оттого падение их глубоко, и язва вечной смерти, которою они поражены, неисцелима. Существенная страсть их – гордость; они преобладаются чудовищным и глупым тщеславием; находят наслаждение во всех видах греха, вращаются постоянно в них, переходя от одного греха к другому. Они пресмыкаются и в сребролюбии, и в чревообъядении, и в прелюбодеянии. Не имея возможности совершать плотские грехи телесно, они совершают их в мечтании и ощущении; они усвоили бесплотному естеству пороки, свойственные плоти; они развили в себе эти неестественные им пороки несравненно более, нежели сколько они могут быть развитыми между человеками (святой Василий Великий называет падшего духа родителем страстных плотских слабостей). Спаде с небесе, – говорит пророк о падшем херувиме, – денница восходящая заутра; сокрушися на земли… Ты же рекл еси во уме твоем: на небо взыду, выше звезд небесных поставлю престол мой… буду подобен Вышнему. Ныне же во ад снидеши и во основания земли… повержен будеши в горах, яко мертвец… (Ис. 14, 12-15, 19).

Падшие духи, содержа в себе начало всех грехов, стараются вовлечь во все грехи человеков с целию и жаждою погубления их. Они вовлекают нас в разнообразное угождение плоти, в корыстолюбие, в славолюбие, живописуя пред нами предметы этих страстей обольстительнейшею живописью. В особенности они стараются вовлечь в гордость, от которой прозябают, как от семян растения, вражда к Богу и богохульство. Грех богохульства, составляющий сущность всякой ереси, есть самый тяжкий грех, как грех, принадлежащий собственно духам отверженным и составляющий их от-личительнейшее свойство. Падшие духи стараются прикрыть все грехи благовидною личиною, называемою в аскетических отеческих писаниях оправданиями. Делают они это с тою целию, чтоб человеки удобнее были обольщены, легче согласились на принятие греха. Точно так они поступают и с богохульством: стараются его прикрыть великолепным наименованием, пышным красноречием, возвышенною философиею. Страшное орудие в руках духов – ересь! Они погубили посредством ереси целые народы, похитив у них, незаметно для них, христианство, заменив христианство богохульным учением, украсив смертоносное учение наименованием очищенного, истинного, восстановленного христианства. Ересь есть грех, совершаемый преимущественно в уме. Грех этот, будучи принят умом, сообщается духу, разливается на тело, оскверняет самое тело наше, имеющее способность принимать освящение от общения с Божественною благодатию и способность оскверняться и заражаться общением с падшими духами. Грех этот малоприметен и малопонятен для незнающих с определенностию христианства, и потому легко уловляет в свои сети простоту, неведение, равнодушное и поверхностное исповедание христианства. Уловлены были на время ересью преподобные Иоанникий Великий, Герасим Иорданский и некоторые другие угодники Божий.

Если святые мужи, проводившие жизнь в исключительной заботе о спасении, не могли вдруг понять богохульства, прикрытого личиною; что сказать о тех, которые проводят жизнь в житейских попечениях, имеют о вере понятие недостаточное, самое недостаточное? Как узнать им смертоносную ересь, когда она предстанет им разукрашенною в личину мудрости, праведности и святости? Вот причина, по которой целые общества человеческие и целые народы легко склонились под иго ереси. По этой же причине очень затруднительно обращение из ереси к Православию, гораздо затруднительнее, нежели из неверия и идолопоклонства. Ереси, подходящие ближе к безбожию, удобнее познаются, нежели ереси, менее удалившиеся от Православной Веры и потому более прикрытые. Римский император равноапостольный великий Константин писал письмо святому Александру, патриарху Александрийскому, обличителю ересиарха Ария, увещевая его прекратить прения, нарушающие мир из-за пустых слов. Этими словами, которые названы пустыми, отвергалось Божество Господа Иисуса Христа, уничтожалось христианство. Так неведение и в святом муже, ревнителе благочестия, было обмануто недоступною для постижения его кознию ереси.

Ересь, будучи грехом смертным, врачуется быстро и решительно, как грех ума, искренним, от всего сердца преданием ее анафеме. Святой Иоанн Лествичник сказал (Слово 15, гл. 49): «Святая Соборная Церковь принимает еретиков, когда они искренне предадут анафеме свою ересь, и немедленно удостаивает их Святых Тайн, а впавших в блуд повелевает, по Апостольским правилам, на многие годы отлучать от Святых Тайн» (Лаодикийского Собора правило 6). Впечатление, произведенное плотским грехом, остается в человеке и по исповеди греха и по оставлении его; впечатление, произведенное ересью, немедленно уничтожается по отвержении ее. Искреннее и решительное предание ереси анафеме есть врачевство, окончательно и вполне освобождающее душу от ереси. Без этого врачевства яд богохульства остается в духе человеческом и не престает колебать его недоумениями и сомнениями, производимыми неистребленным сочувствием к ереси; остаются помыслы, взимающиеся на разум Христов (2 Кор. 10, 5), соделывающие неудобным спасение для одержимого ими, одержимого непокорством и противлением Христу, пребывшего в общении с сатаною. Врачевство анафемою всегда признавалось необходимым святою Церковию от страшного недуга ереси. Когда блаженный Феодорит, епископ Кирский, предстал на Четвертом Вселенском Соборе пред отцами Собора, желая оправдаться в возведенных на него обвинениях, то отцы потребовали от него прежде всего, чтоб он предал анафеме ересиарха Нестория. Феодорит, отвергавший Нестория, но не так решительно, как отвергала его Церковь, хотел объясниться. Отцы снова потребовали от него, чтоб он решительно, без оговорок предал анафеме Нестория и его учение. Феодорит опять выразил желание объясниться, но отцы опять потребовали от него анафемы Несторию, угрожая в противном случае признать еретиком самого Феодорита. Феодорит произнес анафему Несторию и всем еретическим учениям того времени. Тогда отцы прославили Бога, провозгласили Феодорита пастырем православным, а Феодорит уже не требовал объяснения, извергши из души своей причины, возбуждавшие нужду в объяснении. Таково отношение духа человеческого к страшному недугу ереси.

Услышав сегодня грозное провозглашение врачевства духовного, примем его при истинном понимании его и, приложив к душам нашим, отвергнем искренно и решительно те гибельные учения, которые Церковь будет поражать анафемою во спасение наше. Если мы и всегда отвергали их, то утвердимся голосом Церкви в отвержении их. Духовная свобода, легкость, сила, которые мы непременно ощутим в себе, засвидетельствуют пред нами правильность церковного действия и истину возвещаемого ею учения.

Провозглашает Церковь:

«Пленяющих разум свой в послушание Божественному Откровению и подвизавшихся за него ублажаем и восхваляем; противящихся истине, если они не покаялись пред Господом, ожидавшим их обращения и раскаяния, если они не восхотели последовать Священному Писанию и Преданию первенствующей Церкви, отлучаем и анафематствуем.

Отрицающим бытие Божие и утверждающим, что этот мир самобытен, что все совершается в нем без Промысла Божия, по случаю, анафема.

Говорящим, что Бог – не дух, а вещество; также не признающим Его праведным, милосердным, премудрым, всеведущим и произносящим подобные сему хуления, анафема.

Дерзающим утверждать, что Сын Божий не единосущен и не равночестен Отцу, также и Дух Святый; не исповедующим, что Отец, Сын и Дух Святый – един Бог, анафема.

Позволяющим себе говорить, что к нашему спасению и очищению от грехов не нужны пришествие в мир Сына Божия по плоти, Его вольные страдания, смерть и воскресение, анафема.

Неприемлющим благодати искупления, проповедуемого Евангелием, как единственного средства к оправданию нашему пред Богом, анафема.

Дерзающим говорить, что Пречистая Дева Мария не была прежде рождества, в рождестве и по рождестве Девою, анафема.

Неверующим, что Святый Дух умудрил пророков и апостолов, чрез них возвестил нам истинный путь ко спасению, засвидетельствовал его чудесами, что Он и ныне обитает в сердцах верных и истинных христиан, наставляя их на всякую истину, анафема.

Отвергающим бессмертие души, кончину века, будущий суд и вечное воздаяние за добродетели на небесах, а за грехи осуждение, анафема.

Отвергающим Таинства Святой Христовой Церкви, анафема.

Отвергающим Соборы Святых отцов и их предания, согласные Божественному Откровению, благочестно хранимые Православно-Кафолическою Церковью, анафема» («Последование в Неделю Православия»).

Божественная Истина вочеловечилась, чтоб спасти Собою нас, погибших от принятия и усвоения убийственной лжи. Если пребудете в слове Моем, – вещает Она, – то вы истинно Мои ученики, и познаете истину, и истина сделает вас свободными (Ин. 8, 31-32). Прeбыть верным учению Христову может только тот, кто с решительностью отвергнет и постоянно будет отвергать все учения, придуманные и придумываемые отверженными духами и человеками, враждебные учению Христову, учению Божию, наветующими целость и неприкосновенность его. В неприкосновенной целости хранится откровенное учение Божие единственно и исключительно в лоне Православной Восточной Церкви. Аминь.

Святитель Игнатий (Брянчанинов)

http://www.pravoslavie.ru/put/1618.htm

[Александр Васильевич]

Святитель Игнатий (Брянчанинов) об опасности мнимодуховных состояний


_{Свт. Игнатий (Брянчанинов), клеймо.}

Духовный мир являет собой неизмеримую глубину пред теми, кто вступает в него. На нашем пути к Богу имеется множество препятствий, не распознав которые с самого начала, можно направить свою душу в иную сторону и вместо богообщения достичь прелести – самообольщения, бесовского обмана. И значит, необходимо заранее знать, какие ошибки нас могут поджидать при прохождении духовного пути. В этом отношении творения святителя Игнатия (Брянчанинова) являются прекрасным руководством, которое убережет христианина от вероятных преткновений, обнаружит подводные камни, скрывающиеся на нашем личном пути к Богу.

Вообще в аскетической традиции началом всех зол и началом самообольщения единогласно признается принятая ложная мысль, доверие всем помыслам и ощущениям, рождающимся в нашем испорченном естестве. Святитель Игнатий разъясняет это, опираясь на антропологию: «Ум наш имеет способность мышления и способность воображения; посредством первой он усваивает понятия о предметах, посредством второй усваивает себе образы предметов. Диавол, основываясь на первой способности, старается сообщить нам греховные помыслы, а основываясь на второй способности, старается запечатлеть соблазнительными изображениями»[1].

Итак, мир падших духов, хотя и невидим, реально воздействует на нас чрез приносимые нам помыслы, образы и сердечные ощущения. И очень часто падшие ангелы вкладывают в нас помыслы, мечтания и ощущения таким образом, что мы воспринимаем их как собственные. Будучи же приняты и усвоены душой, вражьи внушения постепенно лишают человека духовной свободы, оставляя душу без подлинного богообщения (и значит, напрасно думать, что можно быть христианином и не обращать внимания на то, что происходит внутри нас). «Греховные и суетные помыслы, мечтания и ощущения, – учит святитель, – тогда могут несомненно повредить нам, когда мы не боремся с ними, когда услаждаемся ими и насаждаем их в себя. От произвольного содружества с грехом и от произвольного общения с духами отверженными зарождаются и укрепляются страсти, может вкрасться в душу неприметным образом прелесть»[2].

В учении святителя Игнатия можно заметить такую последовательность воздействия на нас греховных обольщений. Вначале грех, прелесть укореняются в образе мыслей человека, извращают его, а затем распространяются и на сердечные ощущения. Впрочем, внимательный христианин может с самого начала распознать приносимые врагом помыслы и ощущения, поскольку с собой они всегда приносят смущение, недоумение или же высокоумие, тщеславную радость, самодовольство, мнимовысокие разумения. Эти внушения всегда отвлекают от внимательной молитвы, лишают душу покаяния[3]. Легкомысленное отношение к помыслам и чувствам способно привести к серьезным ошибкам и связанным с ними глубоким проблемам в личной духовной жизни.

Первая серьезная ошибка, которая может случиться, например, с молящимся человеком, есть доверие своему воображению. Конечно, нашему уму, как постоянно находящемуся среди предметов видимого мира, свойственно воображение. Предметы внешнего мира, все предлежащее телесному чувству зрения запечатлевается в уме посредством образов. И когда мы думаем о чем-либо земном, вспоминаем что-либо из когда-то увиденного нами, в уме естественно возникают образы. Но в том-то все и дело, что в жизни духовной, когда мы душой устремляемся в область нематериальную, в мир духовный, действие воображения бывает крайне опасным.

«Самый опасный неправильный образ молитвы, – пишет святитель, – заключается в том, когда молящийся сочиняет силою воображения своего мечты или картины, заимствуя их по видимому из Священного Писания, в сущности же из своего собственного состояния, из своего падения, из своей греховности, из своего самообольщения; этими картинами льстит своему самомнению, своему тщеславию, своему высокоумию, своей гордости, обманывает себя. Очевидно, что все сочиняемое мечтательностию нашей падшей природы, извращенной падением природы, не существует на самом деле – есть вымысел и ложь, столько свойственные, столько возлюбленные падшему ангелу. Мечтатель с первого шагу вступает в область лжи, в область сатаны, подчиняется произвольно влиянию сатаны»[4].

Итак, воображаемые и принимаемые в уме образы Спасителя, Божией Матери, ангелов, святых, всего, что относится к миру духовному, не есть на самом деле принадлежность духовного мира, а лишь наша субъективная мечта и иллюзия, не истина, а только личина истины. Более того, эти образы, впечатления становятся стеной между нашей душой и подлинным духовным миром, препятствуя уму молитвенно восходить к Богу.

Святитель поясняет, что сочиняемые изображения мира невидимого делают ум как бы вещественным, низводя его от истинного и духовного к лживому и вещественному. При этом сердце оказывается неспособным к покаянию, поскольку оно начинает услаждаться образами мнимодуховного мира. Если же человек укосневает в таком состоянии, «то являющиеся ему образы получают чрезвычайную живость и привлекательность. Сердце при явлении их начинает разгорячаться и наслаждаться беззаконно, или, по определению Священного Писания, прелюбодействовать (см.: Пс. 72: 27). Ум признает такое состояние благодатным, божественным: тогда – близок переход к явной прелести бесовской, при которой человек теряет самовластие, делается игралищем и посмешищем лукавого духа»[5].

В пример подобной прелести святой угодник приводит «духовные упражнения» Игнатия Лойолы, учредителя католического ордена иезуитов. Лойола, по собственному признанию, мог только захотеть и употребить некоторое усилие, как его взору тут же являлись ад или рай[6]. Святитель Игнатий (Брянчанинов) утверждает, что «истинным святым Божиим видения даруются единственно по благоволению Божию и действием Божиим, а не по воле человека и не по его собственному усилию, – даруются неожиданно, весьма редко, при случаях особенной нужды, по дивному смотрению Божию, а не как бы случилось»[7]. К сожалению, в духовной жизни не бывает безобидных оплошностей: неправильному действию ума всегда сопутствует действие падших ангелов, которые и сообщают человеческому воображению особую красочность. Такой вид самообмана, если человек в нем закосневает, может завершиться умалишением, крайним повреждением души, поскольку с самого же начала воображательная молитва не возводит человека к Богу, а погружает его в призраки, лжеобразы истины.

Другой ошибкой, малоприметной, но, пожалуй, самой опасной, является, по выражению святителя, мнение сердца. Нашему сердцу свойственно чувствовать, ощущать, и если, допустим, чувства сердца в молитве примут неправильный порядок и строй, то это повлечет за собой гибель души.

Подобная ошибка возникает тогда, когда человек стремится к высоким духовным ощущениям, намеренно настраивается и ищет в сердце ощущений святых, благодатных, божественных. Стремление насладиться этими чувствами когда-нибудь легко произведет в душе мнение, что благодатные ощущения уже достигнуты. Под видом благодатного чувства является тончайшее тщеславие, которое несет сердцу кажущееся утешение в наслаждении самим собой. Здесь действует наслаждение именно самим собой, поскольку мнимодуховное чувство создано самим неочищенным сердцем. Отсюда неправильное действие сердца и называется мнением, что «одержимый этою прелестию мнит о себе, сочинил о себе ”мнение”, что он имеет многие добродетели и достоинства, даже что обилует дарами Святаго Духа. Мнение составляется из ложных понятий и ложных ощущений; по этому свойству своему оно вполне принадлежит к области отца и представителя лжи – диавола. Молящийся, стремясь раскрыть в сердце ощущения нового человека и не имея на это никакой возможности, заменяет их ощущениями своего сочинения, поддельными, к которым не замедляет присоединиться действие падших духов»[8].

Святитель Игнатий постоянно акцентирует внимание на том, что в нашем состоянии падения и удаленности от Бога единственно дозволенным сердцу чувством и должно быть чувство нашей падшести, то есть чувство покаяния, печали о грехах. Ошибочно отнимать «у сердца заповеданное ему Самим Богом, существенно и логически необходимое для сердца чувство покаяния и усиливаться раскрыть в сердце, в противность порядку, в противность установлению Божию, те чувствования, которые сами собою должны явиться в нем по очищении покаянием, но совершенно в ином характере»[9]. Да, сердце создано для чувств духовных, для того, чтобы быть обителью Бога, иметь к Нему непрестанную любовь. Но пока в нашем сердце живет грех, пока нашего сердца касаются хотя бы малейшие нечистые чувства, оно, как знакомое лишь с плотскими и душевными ощущениями, не имеет никакого понятия о чувствах духовных, благодатных. Поэтому «сердце, усиливаясь вкусить божественную сладость и другие божественные ощущения и не находя их в себе, сочиняет их из себя, ими льстит себе, обольщает, обманывает, губит себя, входя в область лжи, в общение с бесами»[10].

Зная окружающую действительность, святитель Игнатий свидетельствует: «Зараженные прелестию ”мнения” встречаются очень часто. Всякий, не имеющий сокрушенного духа, признающий за собою какие бы то ни было достоинства и заслуги, всякий, не держащийся неуклонно учения Православной Церкви, но рассуждающий о каком-либо догмате или предании произвольно, по своему усмотрению или по учению инославному, находится в этой прелести»[11]. Поэтому святитель особенно много предостерегал от ложного действия сердца – мнения – как более распространенного и менее приметного. Этот вид прелести может обойтись без действия воображения, мнение «довольствуется сочинением поддельных благодатных ощущений и состояний, из которых рождается ложное, превратное понятие о всем вообще духовном подвиге»[12]. Мнение выражает себя в том, что человек, часто незаметно для самого себя, уверен в своем духовном достоинстве, мечтает о присутствии в себе добродетелей. Просто в человеке живет ложное ощущение себя добродетельным. «Насыщение самим собою и наслаждение своим мнимодуховным состоянием обличают гордость сердца»[13]. И наиболее удивительно, наиболее пагубно бывает то, что одержимый гордостью порой даже мнит себя смиренным, «ложное смирение видит себя смиренным: смешно и жалостно утешается этим обманчивым, душепагубным зрелищем»[14].

Мнение часто выражает себя в чувстве мнимодуховной любви к Богу. Нам дана заповедь о любви к Богу, к достижению ее направлена жизнь христианина. Но любовь есть венец, вершина всех добродетелей, она достигается после долгого пути очищения сердца покаянием, и Бога можно любить только сердцем очищенным, готовым к освящению Божественной благодатью. «Ощущение любви, которое приписывает себе грешник, не престающий утопать во грехах, которое приписывает он себе неестественно и гордо, есть не что иное, как одна обманчивая, принужденная игра чувств, безотчетливое создание мечтатель­ности и самомнения»[15]. Поэтому святитель Игнатий предостерегает от усилия при своих молитвах и богомыслии искусственно развивать в себе особое чувство любви – нам никогда не достичь этого, покуда мы еще плотские или душевные, любовь – достояние святых, она – дар Божий, является не от наших усилий. «Напротив того, та любовь, которая принадлежит к числу наших естественных свойств, находится в греховном повреждении, объемлющем весь род человеческий, все существо каждого человека, все свойства каждого человека»[16]. «Единый истинный признак достижения любви, данный нам Самим Святым Духом, есть явное присутствие в нас Святаго Духа. Тот, кто не соделался храмом Святаго Духа, да не льстит себе, да не обманывает себя: он не может быть обителию любви, он чужд ее»[17]. Это значит, что недопустимо разгорячать в себе пламя вещественной любви к Богу, приводить в движение нервы, сочинять восторги. По наблюдению святителя Игнатия, многие, в особенности же подвижники католические, приняв естественную любовь за божественную, развили ее до состояния исступления и приняли это состояние за действие благодати и святости.

Подвижник, подверженный мнению, «постоянно сочиняет мнимодуховные состояния, тесное дружество со Иисусом, внутреннюю беседу с Ним, таинственные откровения, гласы, наслаждения, зиждет на них ложное понятие о себе и о христианском подвиге, зиждет вообще ложный образ мыслей и ложное настроение сердца, приходит то в упоение собою, то в разгорячение и восторженность»[18]. В этой связи святитель Игнатий подвергает строгой критике распространенную в его время в обществе латинскую книгу Фомы Кемпийского «О подражании Христу» именно за предложенное в ней мнение, будто бы истина может вещать в нас и наставлять нас сама собою, каким-то неопределенным и неясным действием. Здесь есть гордое нежелание признать, что мы глубоко повреждены грехом, что в нас нет истины. Истина тогда лишь будет вещать внутри человека, когда он после долгого пути очищения соделается обителью Духа Святого. До наступления же этого состояния всякое внутреннее вещание, тем более неясное, неопределенное, есть лишь действие утонченных тщеславия и сладострастия, сообщающих человеку наслаждение самим собой, и действие невидимого обольстителя[19]. «Ложь, хотя бы и облеклась в личину добра, познается по производимому ею смущению, мраку, неопределительности, переменчивости, развлечению, мечтательности; или же она только обольщает сердце – льстиво приносит ему довольство, упитательство собою, какое-то неясное, мутное наслаждение. И это наслаждение обольщенного сердца похоже на притворную тишину, которою прикрыта поверхность глубокого, темного омута – жилища чудовищ… Обольстительное наслаждение питается самомнением, которое рождается от тонко действующего тщеславия, ослепляющего ум и сердце»[20].

Святитель Игнатий видел особую вредоносность мнения в том, что мечтающий о себе как о достигшем духовных достоинств и благодатных даров тем самым полностью закрыл себе доступ к стяжанию действительных добродетелей и благодати Божией. Прельщенный считает, что уже все приобрел, он уже услаждается своим состоянием, чего ему еще искать? «Мнение не допускает быть мнимому»[21], – приводит святитель слова преподобного Симеона Нового Богослова. «”Мнение” состоит в присвоении себе достоинств, данных Богом, и в сочинении для себя достоинств несуществующих. Оно соединено с надеждою на себя, с хладным, поверхностным исповеданием Искупителя. Бог прославляется для прославления себя, как был прославлен фарисеем (см.: Лк. 18: 11). Одержимые ”мнением” по большей части преданы сладострастию, несмотря на то, что приписывают себе возвышеннейшие духовные состояния, беспримерные в правильном православном подвижничестве; не многие из них воздерживаются от грубого порабощения сладострастию, воздерживаются единственно по преобладанию в них греха из грехов – гордости»[22].

Есть еще одна ошибка, о которой имеют представление очень немногие. Святитель Игнатий обращает внимание на то, как некоторые, ощутив расположение к духовной жизни, доброделанию, молитве, безрассудно предаются этому со всей ревностью и разгорячением, тогда как это, по выражению святителя, наиболее плотские и кровяные разгорячение и ревность. Речь идет о так называемой ревности не по разуму, которая производит в душе человека свои определенные чувства. Как усиленные умственные занятия, так и чрезмерно усиленная молитва способна производить телесный жар, разгорячение. Разгорячает кровь и совершение поклонов ради числа, вообще телесный подвиг, если все усердие обращено только к нему. Разгоряченная кровь производит внутри тела вещественное тепло, которое почти всегда представляется человеку приятным, утешительным, сладостным. Такое разгорячение возбуждает к деятельности ревностной, но беспокойной, которому непременно сопутствует тайное превозношение.

«Всякое разгоряченное чувство, – пишет святитель, – кровяное! Не сочти его усердием, ревностию по благочестию, любовию к Богу и ближним. Нет, это движение души, произведенное в ней нервами, кровию. А кровь приводится в движение душевными страстями, которые – орудия и цепи миродержца, его скипетр, держава. Храни себя в глубоком мире и отвергай все нарушающее мир как неправильное, хотя бы оно имело наружность правильную и праведную»[23]. Дело в том, что все греховные страсти, согласно учению святителя, оказывают определенное влияние и действие на кровь, а посредством страстей на кровь действуют падшие духи. И гнев, и блудное разжение, и печаль, и уныние, и сребролюбие, и прочие страсти, каждая по-своему, действуют на кровь, создают тем самым определенное греховное состояние внутри человека[24]. В особенности же тонко действует страсть тщеславия, являющаяся всегда с потерей сердцем духа покаяния, с потерей сознания своей глубокой падшести. «Тщеславие почти всегда действует вместе с утонченным сладострастием и доставляет человеку самое тонкое греховное наслаждение. Яд этого наслаждения так тонок, что многие признают наслаждение тщеславием и сладострастием за утешение совести, даже за действие Божественной благодати. Обольщаемый этим наслаждением подвижник мало-помалу приходит в состояние самообольщения; признавая самообольщение состоянием благодатным, он постепенно поступает в полную власть падшего ангела, постоянно принимающего вид ангела светлого»[25]. Тщеславный замысел достичь каких-то особых, благодатных дарований (с потерей покаяния) произведет определенное движение крови, которое представится как тепло Божественной благодати.

(Окончание следует)

[Александр Васильевич]

(Окончание)

Святитель предлагает такой совет: «Должно держать себя в состоянии ровности, тишины, спокойствия, нищеты духа, удаляясь тщательно от всех состояний, производимых разгорячением крови и нерв. Не ударяй себя ни в грудь, ни в голову для исторжения слез: такие слезы – от потрясения нервов, кровяные, не просвещающие ума, не смягчающие сердца. Ожидай с покорностью слез от Бога. Какой-то святый, невидимый перст, какой-то тончайший помысл смирения коснется сердца – и придет слеза тихая, слеза чистая, изменит душу, не изменит лица; от нее не покраснеют глаза – кроткое спокойствие пролиется в выражение лица, соделает его ангелоподобным»[26].

Поэтому в молитве важно всячески остерегаться душевных порывов, возбуждения нервов, которые произведут лишь состояние плотского разгорячения, внесут в душу темноту и неясность. Это состояние, хотя и может дать вещественное тепло сердцу, но не несет сердцу познания истины, а потому не может сообщить душе мира помыслов. «Разнообразные движения крови непременно сопряжены с рассеянностью, мечтательностью, обильным нашествием помыслов и ласкательствующих самолюбию картин… Замечай при появлении обильных, вне обыкновенного порядка, помыслов и мечтаний то состояние, в которое придет тогда кровь твоя, и научишься понимать ее греховное движение и охраняться от него»[27].

Упомянем и еще одну возможную ошибку, может быть, и не так распространенную в среде православных христиан, но все же вполне реальную. Это желание достичь духовных видений и излишнее доверие всему чувственно являемому из мира невидимого.

Само ожидание каких-либо явлений из мира невидимого, равно как и попытка удостоить себя какого-либо духовного дара, есть уже самообольщение. «Если в тебе кроется ожидание благодати, – говорит святитель, – остерегись: ты в опасном положении! Такое ожидание свидетельствует о скрытном удостоении себя, а удостоение свидетельствует о таящемся самомнении, в котором гордость. За гордостью удобно последует, к ней удобно прилепляется прелесть»[28]. Всегда важно помнить, что нам, во грехе родившимся и во грехе живущим, не свойственно общение со святыми ангелами – по состоянию своих душ мы куда как ближе к ангелам падшим, и поэтому чувственно являться нам могут прежде всего они. Все видения, ”откровения” со стороны падших ангелов льстят самолюбию, тешат любопытство и тщеславие, приносят с собой высокоумие, самомнение, нечистую радость[29].

Если Святой Дух, как Бог, действует самовластно, внезапно и незримо изменяет ум и сердце смирившегося человека, просвещает их истиной, то падший дух, под каким бы видом он ни явился, всегда действует как именно обольститель, пытается заручиться согласием человека на предлагаемую прелесть. Действие это так описывает святитель Игнатий: «Прелесть, когда приступает к человеку, мыслию ли, или мечтанием, или тонким мнением, или каким явлением, зримым чувственными очами, или гласом из поднебесной, слышимым чувственными ушами, – приступает всегда не как неограниченная властительница, но как обольстительница, ищущая в человеке согласия, от согласия его приемлющая власть над ним. Всегда действие ее, внутри ли оно, или снаружи человека, есть действие извне; человек может отвергнуть его. Всегда встречается прелесть первоначально некоторым сомнением сердца; не сомневаются о ней те, которыми она решительно возобладала. Никогда не соединяет прелесть рассеченного грехом человека, не останавливает движений крови, не наставляет подвижника на покаяние, не умаляет его пред ним самим; напротив того, возбуждает в нем мечтательность, приводит в движение кровь, приносит ему какое-то безвкусное, ядовитое наслаждение, тонко льстит ему, внушает самомнение, устанавливает в душе идол ”я”»[30]. При этом сердце иногда лишь через значительное время распознает являвшееся ему обольщение.

Святитель Игнатий рекомендовал ко всем чувственным видениям сохранять равнодушие. Нам ни к чему видения чувственные, доколе наши ум и сердце не приучились долгим временем и опытом к отличию добра от зла. Для нас большее значение имеют видения и ощущения духовные, невещественные, являющиеся в просвещении ума и сердца истиной Евангелия, видения, из которых важнейшее есть зрение глубины падения человека и таинства искупления человека Богом.

Хочется надеяться, что все многообразные соблазны и невидимые искушения минуют христиан, искренне желающих достичь в своей духовной жизни обителей Небесного Царства!

Валерий Духанин, преподаватель Николо-Угрешской духовной семинарии

27 / 11 / 2009



[1] Игнатий (Брянчанинов), святитель. Слово о смерти // Игнатий (Брянчанинов), святитель. Творения. Т. 3. М., 1997. С. 58–59. Так описывает это преподобный Исаак Сирин: «Враг знает, что победа человека, и поражение его, и сокровище, и защита его, и все у подвижника заключается в помысле его и совершается в краткое мгновение, только бы помыслу подвигнуться с места, и с оной высоты снизойти на землю, и произволением на одно мгновение показать свое согласие, как и случилось это со многими из святых при мечтательном представлении красоты женской» (Исаак Сирин, преподобный. Слова подвижнические. М., 1993. С. 329–330).

[2] Игнатий (Брянчанинов), святитель. Аскетические опыты. Т. 1 // Игнатий (Брянчанинов), святитель. Творения. Т. 1. М., 1996. С. 291. О том, что вражьи помыслы кажутся нам нашими собственными, прекрасно изъясняет преподобный Макарий Великий: «Прившедший грех, как разумная некая сила и сущность сатаны, посеял всякое зло: он тайно действует на внутреннего человека и на ум и борется с ним помыслами; люди же не знают, что делают сие, побуждаемые чуждою некою силою, напротив того, думают, что это естественно и что делают сие по собственному своему рассуждению» (Макарий Великий, преподобный. Духовные беседы. Издание Троице-Сергиевой лавры, 1994. С. 135; см. также с. 92, 464–465).

[3] Игнатий (Брянчанинов), святитель. Приношение современному монашеству // Игнатий (Брянчанинов), святитель. Творения. Т. 5. М., 1998. С. 298; Он же. Аскетические опыты. Т. 1. С. 213, 231–232; Он же. Слово о смерти. С. 49. Уместно привести здесь следующие слова преподобного Исаака Сирина: «Смущение, если только возможно, прилично будет назвать колесницею диавола, потому что сатана имеет всегда обычай, подобно ездоку, восседать на ум, брать с собою кучу страстей, с ними входить в несчастную душу и погружать ее в смущение» (Исаак Сирин, преподобный. Слова подвижнические. С. 136–137). Как замечает преподобный Григорий Синаит, «бесовские действа суть: надмение, высокоумие, устрашение и всякое зло» (Григорий Синаит, преподобный. Наставление безмолвствующим // Добротолюбие. Издание Троице-Сергиевой лавры, 1993. Т. 5. С. 227). «Все приходящее в душу, говорят отцы, чувственное ли то или духовное, коль скоро сомневается в нем сердце, не приемля его, не от Бога есть, но послано от врага» (Григорий Синаит, преподобный. О молитве и безмолвии // Добротолюбие. Т. 5. С. 233). Подобно же учат святые Иоанн Лествичник (Лествица. СПб., 1996. С. 206–207) и Паисий Величковский (Крины сельные. Одесса, 1910. С. 71).

[4] Игнатий (Брянчанинов), святитель. Аскетические опыты. Т. 1. С. 234.

[5] Игнатий (Брянчанинов), святитель. Аскетические опыты. Т. 2 // Игнатий (Брянчанинов), святитель. Творения. Т. 2. М., 1996. С. 165. Преподобный Антоний Великий предупреждает, что, если кто говорит, что видит Господа, как видели Его и апостолы, тот находится в прелести (см.: Антоний Великий, преподобный. Наставления / Добротолюбие. Т. 1. С. 41). Прекрасно рассуждает об этом преподобный Нил Синайский: «Берегись сетей вражеских: ибо бывает, что, когда молишься чисто и безмятежно, вдруг предстанет тебе какой-либо образ странный и чуждый. Это враги делают для того, чтобы ввести тебя в самомнение, внушив мысль, что тут Божество (явилось тебе), а далее и для того, чтобы ты подумал, будто подобно этому внезапно явившемуся тебе, и Божество количественно (занимает место, протяженно, имеет части), тогда как Божество ни количества, ни вида не имеет» (Нил Синайский, преподобный. Слово о молитве // Добротолюбие. Т. 2. С. 215). Об этом же см.: Григорий Синаит, преподобный. Наставление безмолвствующим. О безмолвии и молитве // Добротолюбие. Т. 5. С. 224, 233). Преподобный Нил Синайский объясняет, каким образом совершается это бесовское обольщение: «Когда ум начнет наконец чисто и бесстрастно молиться, тогда демоны наступают на него уже не от шуиих, а от десных: представляют явление будто славы Божией и какое-либо образное представление, чувству приятное, так что ему покажется, будто он совершенно достиг уже цели молитвы. Это, как сказал один знающий дело муж (Евагрий), бывает от страсти тщеславия и от бесовского прикосновения к известному месту мозга и от потрясения (или воспаления) в нем жил. Думаю, что демон, касаясь сказанного места, как хочет, превращает свет, который около ума; от этого тщеславие подвигается на помысл, понуждающий ум легкомысленно присвоять себе божественное и существенное ведение. Так как его не тревожат плотские нечистые страсти, а он чисто предстоит в молитве, то ему никак не думается, чтобы тут было какое-либо вражеское действие, – и он уверяется, что есть точно божественное явление, тогда как оно произошло от демона, который, крайнюю употребляя хитрость, чрез мозг, как мы сказали, изменяет сопряженный с умом свет и его самого образует (ему самому дает образ или то и то заставляет воображать)» (Там же. С. 216).

[6] Учение Игнатия Лойолы рассмотрено, например, в книге: Лодыженский М.В. Мистическая трилогия: Свет Незримый. Православное братство в честь Воздвижения Честного и Животворящего Креста Господня, 1998. С. 220–230.

[7] Игнатий (Брянчанинов), святитель. Аскетические опыты. Т. 1. С. 244.

[8] Там же. С. 247–248; см. также: Игнатий (Брянчанинов), святитель. Аскетическая проповедь // Игнатий (Брянчанинов), святитель. Творения. Т. 4. М., 1997. С. 70.

[9] Игнатий (Брянчанинов), святитель. Аскетические опыты. Т. 1. С. 247. Так, согласно святому Марку Подвижнику, кто говорит, что не имеет нужды в покаянии, тот считает себя праведным, и значит, чрез это мнение о своей праведности соединилось со страстями самомнения и кичливости (Марк Подвжник, святой. Наставления // Добротолюбие. Т. 1. С. 501). Преподобный Макарий Великий замечает, что если даже кто имеет благодать Святаго Духа, но успокаивается этим и удовлетворяется самим собой, тот потеряет все (Макарий Великий, преподобный. Духовные беседы. С. 80, 129, 205).

[10] Игнатий (Брянчанинов), святитель. Аскетические опыты. Т. 1. С. 245.

[11] Там же. С. 249.

[12] Там же. С. 250.

[13] Там же. С. 537. «Все грехи мерзостны пред Богом, но мерзостнее всех гордость сердца», – учит преподобный Антоний Великий (Отечник, составленный святителем Игнатием (Брянчаниновым). Подворье русского на Афоне Пантелеимонова монастыря, 1996. С. 8 ). Святой Максим Исповедник определяет страсть гордости как непризнание Божией помощи и человеческой немощи, отсюда «гордость есть божественного и человеческого знания лишение» (Максим Исповедник, преподобный. Умозрительные и деятельные главы // Добротолюбие. Т. 3. С. 279).

[14] Игнатий (Брянчанинов), святитель. Аскетические опыты. Т. 1. С. 537. Прекрасно в этом отношении учит святой Исаак Сирин: «Совершенно смиренномудр тот, кто не имеет нужды мудрованием своим изобретать способы быть смиренномудрым, но во всем этом совершенно и естественно имеет смирение без труда; и хотя приял он в себя некое дарование великое и превышающее всю тварь и природу, но на себя смотрит как на грешника, на человека, ничего не значащего и презренного в собственных своих глазах» (Исаак Сирин, преподобный. Слова подвижнические. С. 236).

[15] Игнатий (Брянчанинов), святитель. Аскетические опыты. Т. 2. С. 57.

[16] Там же. С. 52.

[17] Там же. С. 55. Таково же учение в этом вопросе и блаженного Диадоха Фотикийского. Он выражается дословно близко святителю Игнатию: «Любви духовной никто не может стяжать, если не просветится Святым Духом, во всей полноте ощутительно. Ибо если ум не приимет от Божественного света совершенного богоподобия, то хотя он все другие добродетели возыметь может, но совершенной любви остается еще не причастным; потому что только тогда, как человек совершенно уподобится Божией добродетели (говорю о вместимом для человека подобии Богу), носит он и подобие Божественной любви» (Диадох Фотикийский, блаженный. Подвижническое слово // Добротолюбие. Т. 3. С. 63). Также, согласно святым Исааку Сирину и Максиму Исповеднику, Божественная любовь возникает в душе при победе над страстями (Исаак Сирин, преподобный. Слова подвижнические. С. 258; Максим Исповедник, преподобный. Сотницы о любви // Добротолюбие. Т. 3. С. 164).

[18] Игнатий (Брянчанинов), святитель. Аскетические опыты. Т. 1. С. 251.

[19] Там же. Т. 1. С. 119–122, 251; Т. 2. С. 124–125; Приношение современному монашеству. С. 69.

[20] Собрание писем святителя Игнатия, епископа Кавказского / Сост. игумен Марк (Лозинский). М.; СПб., 1995. С. 358.

[21] Игнатий (Брянчанинов), святитель. Аскетические опыты. Т. 1. С. 248. Собственные слова преподобного Симеона Нового Богослова таковы: «Как страшно мнение о себе и думать: “Я что-нибудь значу!” Довольно подумать: “Я имею”, – чтобы лишиться сего» (Симеон Новый Богослов. Двенадцать слов. Сергиев Посад, 1911. С. 494). В этой связи выразительны слова преподобного Макария Великого: «Горе той душе, которая не сознает язв своих и по причине великой и безмерной порочности не думает, что имеет какой-либо порок; ее не посещает и не врачует добрый Врач; потому что и не заботится она о язвах своих, почитая себя невредимою и здравою» (Макарий Великий, преподобный. Духовные беседы. С. 430).

[22] Игнатий (Брянчанинов), святитель. Аскетические опыты. Т. 1. С. 253.

[23] Собрание писем святителя Игнатия, епископа Кавказского. С. 230.

[24] Игнатий (Брянчанинов), святитель. Аскетические опыты. Т. 2. С. 213–214.

[25] Там же. С. 215.

[26] Собрание писем святителя Игнатия, епископа Кавказского. С. 286.

[27] Игнатий (Брянчанинов), святитель. Приношение современному монашеству. С. 269.

[28] Игнатий (Брянчанинов), святитель. Аскетические опыты. Т. 2. С. 321.

[29] Игнатий (Брянчанинов), святитель. Слово о смерти. С. 18. Касательно всего этого особенно выразительно учение преподобного Антония Великого, который претерпел в пустыне лютейшую брань со стороны падших духов. «Великое их множество в окружающем нас воздухе, и они недалеко от нас», – замечает относительно невидимых врагов великий наставник иночества (Афанасий Великий, святитель. Житие преподобного отца нашего Антония // Афанасий Великий, святитель. Творения: В 4-х т. Т. 3. М., 1994. С. 197). Святой Антоний учит, что всякого христианина, преуспевающего в духовной жизни, демоны вначале искушают чрез лукавые помыслы. Если подвижник окажется тверд, тогда нападают на него посредством мечтательных привидений. Затем принимают не себя вид прорицателей, дабы подвижник поверил им, как будто предсказывающим правду. Если же подвижник окажется духовно тверд и в этом случае, «то приводят уже с собою князя своего» (Там же. С. 198–199). «Посему, когда демоны приходят к вам ночью, хотят возвестить будущее или говорят: “Мы – ангелы”, не внимайте им, потому что лгут. Если будут они хвалить ваше подвижничество и ублажать вас, не слушайте их и нимало не сближайтесь с ними, лучше же себя и дом свой запечатлейте крестом и помолитесь» (Там же. С. 207). Также преподобный Иоанн Лествичник замечает, что бесы способны легко принимать вид ангелов света или святых, причем сначала они могут явиться во сне, и если мы примем их, тогда являются и наяву (Иоанн Лествичник, преподобный. Лествица. С. 32). Интересны и слова блаженного Диадоха Фотикийского, что при видимом явлении «не пребывают они (бесы) в одном и том же образе и вида своего не показывают долго не смятенным; потому что тем, чего нет в их произволении, но что заимствуют из своей только лживости, долго довольствоваться они не могут. При этом они много говорят и обещают великого, а еще больше угрозами стращают, принимая на себя нередко вид воинов; иногда припевают душе и что-нибудь льстивое с шумным криком» (Диадох Фотикийский, блаженный. Подвижническое слово // Добротолюбие. Т. 3. С. 27).

[30] Игнатий (Брянчанинов), святитель. Аскетические опыты. Т. 2. С. 319.

http://www.pravoslavie.ru/put/32921.htm

[Александр Васильевич]

Святитель Игнатий (Брянчанинов)

О невозможности спасения иноверцев и еретиков



Достойное горького рыдания зрелище: христиане, не знающие, в чем состоит христианство! А это зрелище почти беспрестанно встречают ныне взоры; редко они бывают утешены противоположным, точно утешительным зрелищем! редко они могут в многочисленной толпе именующих себя христианами остановиться на христианине и именем, и самым делом.

Вопрос, предложенный вами, теперь предлагается сряду. "Отчего не спастись, - пишете вы, язычникам, магометанам и так называемым, еретикам? Между ними есть предобрые люди. Погубить этих добрейших людей было бы противно милосердию Божию!.. Да! это противно даже здравому разуму человеческому! - А еретики - те же христиане. Считать себя спасенными, а членов прочих верований погибшими, это - и безумно, и крайне гордо!"

Постараюсь отвечать вам в немногих по возможности словах, чтоб многословие нисколько не повредило ясности изложения.

- Христиане! вы рассуждаете о спасении, а не знаете - что спасение, почему человеки в нем нуждаются, наконец, не зная Христа - единственное средство нашего спасения! - Вот истинное учение об этом предмете, учение Святой, Вселенской Церкви: спасение заключается в возвращении общения с Богом. Это общение потерял весь род человеческий грехопадением праотцев. Весь род человеческий - разряд существ погибших. Погибель - удел всех людей, и добродетельных и злодеев. Зачинаемся в беззаконии, родимся во грехе. Сниду к сыну моему сетуя во ад, говорит святой патриарх Иаков о себе и святом сыне своем Иосифе целомудренном и прекрасном! Нисходили во ад по окончании земного странствования не только грешники, но и праведники Ветхого Завета. Такова сила добрых дел человеческих. Такова цена добродетелей естества нашего падшего! Чтоб восстановить общение человека с Богом, иначе, для спасения необходимо было искупление.

Искупление рода человеческого было совершено не Ангелом, не Архангелом, не каким-нибудь еще из высших, но ограниченных и сотворенных существ, - совершено было Самим беспредельным Богом. Казни - жребий рода человеческого, заменены Его казнию; недостаток заслуг человеческих заменен Его бесконечным достоинством. Все добрые дела человеческие немощные, нисходившие во ад, заменены одним могущественным добрым делом: верою в Господа нашего Иисуса Христа.

Спросили Господа иудеи: что сотворим да делаем дела Божия? Господь отвечал им: се есть дело Божие, да веруете в Того, Егоже посла Он. Одно доброе дело нужно нам для спасения: вера; но вера - дело. Верою, одною верою мы можем войти в общение с Богом при посредстве дарованных Им таинств. Напрасно ж, ошибочно вы думаете и говорите, что добрые люди между язычниками и магометанами спасутся, то есть вступят в общение с Богом! Напрасно вы смотрите на противную тому мысль как бы на новизну, как бы на вкравшееся заблуждение! Нет! таково постоянное учение истинной Церкви, и Ветхозаветной, и Новозаветной.

Церковь всегда признавала, что одно средство спасения: Искупитель! Она признавала, что величайшие добродетели падшего естества нисходят во ад. Если праведники истинной Церкви, светильники, из которых светил Дух Святой, пророки и чудотворцы, веровавшие в грядущего Искупителя, но кончиною предварившие пришествие Искупителя, нисходили во ад, то как вы хотите, чтоб язычники и магометане, за то что они кажутся вам добренькими, непознавшие и неуверовавшие в Искупителя, получили спасение, доставляемое одним, одним, повторяю вам, средством, - верою в Искупителя?

- Христиане! Познайте Христа! - Поймите, что вы Его не знаете, что вы отрицались Его, признавая спасение возможным без Него за какие-то добрые дела! Признающий возможность спасения без веры во Христа отрицается Христа и, может быть не ведая, впадает в тяжкий грех богохульства. Мыслим убо, говорит святой апостол Павел, верою оправдатися человеку, без дел закона. Правда же Божия верою Иисус Христовою во всех и на всех верующих: несть бо разнствия. Вcu бо согрешиша и лишени суть славы Божией: оправдаемы туне благодатию Его, избавлением, еже о Христе Иисусе (Рим.3,28,22). Вы возразите: "Святой апостол Иаков требует непременно добрых дел; он научает, что вера без дел - мертва". Рассмотрите - чего требует святой апостол Иаков. - Вы увидите, что он требует, как и все боговдохновенные писатели Священного Писания, дел веры, а не добрых дел падшего естества нашего! он требует живой веры, утверждаемой делами нового человека, а не добрых дел падшего естества, противных вере. Он приводит поступок патриарха Авраама, дело, из которого явилась вера праведника: это дело состояло в принесении в жертву Богу своего единородного сына.

Заклать сына своего в жертву - совсем не доброе дело по естеству человеческому: оно - доброе дело, как исполнение повеления Божия, как дело веры. Всмотритесь в Новый Завет и вообще во все Священное Писание: вы найдете, что оно требует исполнения заповедей Божиих, что это исполнение называется делами, что от этого исполнения заповедей Божиих вера в Бога делается живою, как действующая; без него она мертвая, как лишенная всякого движения. И напротив того, вы найдете, что добрые дела падшего естества, от чувств, от крови, от порывов и нежных ощущений сердца - воспрещены, отвергнуты! А эти-то именно добренькие дела вам и нравятся в язычниках и магометанах! За них, хотя бы то было с отвержением Христа, вы хотите им дать спасение.

Странно ваше суждение о здравом разуме! С чего, по какому праву вы находите, признаете его в себе? Если вы христианин, то должны иметь об этом предмете понятие христианское, а не другое какое, самовольное или схваченное не ведь-где! Евангелие научает нас, что падением мы стяжали лжеименный разум, что разум падшего естества нашего, какого бы он ни был достоинства природного, как бы ни был изощрен ученостию мира, сохраняет достоинство, доставленное ему падением, пребывает лжеименным разумом. Нужно отвергнуть его, предаться водительству веры: при этом водительстве, в свое время, по значительных подвигах в благочестии, Бог дарует верному рабу Своему разум Истины, или разум духовный. Этот разум можно и должно признать здравым разумом: он - извещенная вера, так превосходно описанная святым апостолом Павлом в 11-й главе его Послания к евреям.

Основание духовного рассуждения - Бог. На этом твердом камени оно зиждется, и потому не колеблется, не падает. Называемый же вами здравый разум мы, христиане, признаем разумом столько болезненным, столько омрачившимся и заблудшим, что уврачевание его иначе и не может совершиться как отсечением всех знаний, его составляющих, мечом веры и отвержением их. Если ж признать его здравым, признать на каком-то основании неизвестном, шатком, неопределенном, непрестанно изменяющемся, то он, как здравый, непременно отвергнет и Христа. Это доказано опытами.

- Что ж вам говорит ваш здравый разум? Что признать погибель добрых людей, неверующих во Христа, противно вашему здравому разуму! - Мало того! Такая погибель добродетельных противна милосердию такого всеблагого Существа, как Бог. - Конечно, было вам откровение свыше об этом предмете, о том, что противно и что не противно милосердию Божию? - Нет! Но здравый разум показывает это. - А! ваш здравый разум!.. Однако ж, при вашем здравом разуме, откуда вы взяли, что вам возможно собственным ограниченным человеческим умом постигать - что противно и что не противно милосердию Божию? - Позвольте сказать нашу мысль.

- Евангелие, иначе Христово учение, иначе Священное Писание, - еще иначе Святая Вселенская Церковь открыли нам все, что человек может знать о милосердии Божием, превышающем всякое умствование, всякое постижение человеческое, недоступном для них. Суетно шатание ума человеческого, когда он ищет определить беспредельного Бога! Когда он ищет объяснить необъяснимое, подчинить своим соображениям... кого? Бога! Такое начинание - начинание сатанинское!..

Именующийся христианином, и не знающий учения Христова! Если ты из этого благодатного, небесного учения не научился непостижимости Бога, - поди в школу, прислушайся - чему учатся дети! Им объясняют преподаватели математики в теории бесконечного, что оно, как величина неопределенная, не подчиняется тем законам, которым подчинены величины определенные - числа, что результаты его могут быть совершенно противоположны результатам чисел. А ты хочешь определить законы действию милосердия Божия, говоришь: это согласно с ним, - это ему противно! - Оно согласно или несогласно с твоим здравым разумом, с твоими понятиями и ощущениями! - Следует ли из того, что Бог обязан понимать и чувствовать, как ты понимаешь и чувствуешь? А этого-то и требуешь ты от Бога! Вот безрассуднейшее и вполне гордостное начинание! - не обвиняй же суждения Церкви в недостатке здравого смысла и смирения: это твой недостаток! Она, Святая Церковь, только следует неуклонно учению Божию о действиях Божиих, открытому Самим Богом! Послушно за нею идут истинные ее чада, просвещаясь верою, попирая кичащийся разум, восстающий на Бога! Веруем, что можем знать о Боге только то, что Бог благоволил открыть нам! Если б был другой путь к богопознанию, путь, который могли бы мы проложить уму своему собственными усилиями - не было бы даровано нам откровение. Оно дано, потому что оно нам необходимо. - Суетны же и лживы собственные самосмышления и скитание ума человеческого!



Вы говорите: "Еретики те же христиане". Откуда вы это взяли? Разве кто-нибудь, именующий себя христианином и ничего не знающий о Христе, по крайнему невежеству своему решится признать себя таким же христианином, как и еретики, а святую веру христианскую не отличить от чада клятвы - богохульныя ереси!

Иначе рассуждают об этом истинные христиане! Многочисленные сонмы святых прияли венец мученический, предпочли лютейшие и продолжительнейшие муки, темницу, изгнание, нежели согласиться на участие с еретиками в их богохульном учении. Вселенская Церковь всегда признавала ересь смертным грехом, всегда признавала, что человек, зараженный страшным недугом ереси, мертв душою, чужд благодати и спасения, в общении с диаволом и его погибелию. Ересь - грех ума. Ересь - более грех диавольский, нежели человеческий; она - дщерь диавола, его изобретение, - нечестие, близкое к идолопоклонству. Отцы обыкновенно называют идолопоклонство нечестием, а ересь - злочестием. В идолопоклонстве диавол принимал себе божескую честь от ослепленных человеков, а ересию он делает слепотствующих человеков участниками своего главного греха - богохульства.

Кто прочитает со вниманием "Деяния соборов", тот легко убедится, что характер еретиков - вполне сатанинский. Он увидит их ужасное лицемерие непомерную гордость, - увидит поведение, составленное из непрерывной лжи, увидит, что они преданы различным низким страстям, увидит, что они, когда имеют возможность, решаются на все ужаснейшие преступления и злодеяния. В особенности замечательна их непримиримая ненависть к чадам истинной Церкви, и жажда к крови их!

Ересь сопряжена с ожесточением сердца, с страшным помрачением и повреждением ума, - упорно держится в зараженной ею душе - и трудно для человека исцеление от этого недуга! Всякая ересь содержит в себе хулу на Духа Святого: она или хулит догмат Святого Духа, или действие Святого Духа, но хулит непременно Святого Духа. Сущность всякой ереси - богохульство.

Святой Флавиан, Патриарх Константинопольский, запечатлевший кровию исповедание истинной веры, произнес определение поместного Константинопольского собора на ересиарха Евтихия в следующих словах: "Евтихий, доселе иерей, архимандрит, вполне уличен и прошедшими его действиями и настоящими его объяснениями в заблуждениях Валентина и Аполлинария, в упорном последовании их богохульству, тем более, что он даже не внял нашим советам и наставлениям к принятию здравого учения. А потому, плача и воздыхая о его конечной погибели, мы объявляем от лица Господа нашего Иисуса Христа, что он впал в богохульство, что он лишен всякого священнического сана, нашего общения и управления его монастырем, давая знать всем, кто отныне будет беседовать с ним или посещать его, что они сами подвергнутся отлучению".

Это определение - образчик общего мнения Вселенской Церкви о еретиках; это определение признано всею Церковию, подтверждено вселенским Халкидонским собором. Ересь Евтихия состояла в том, что он не исповедывал во Христе по воплощении двух естеств, как исповедует Церковь, - он допускал одно естество Божеское. - Вы скажете: только!.. Забавен по своему недостатку истинного знания и горько жалостен по своему свойству и последствиям ответ некоторого лица, облеченного властию сего мира, святому Александру, Патриарху Александрийскому, о арианской ереси. Это лицо советует Патриарху сохранять мир, не заводить ссоры, столько противной духу христианства, из-за некоторых слов; пишет, что он не находит ничего предосудительного в учении Ария, - некоторую разницу в оборотах слов - только! Эти обороты слов, замечает историк Флери, в которых нет ничего предосудительного, отвергают Божество Господа нашего Иисуса Христа - только! ниспровергают, значит, всю веру христианскую - только! Замечательно: все древние ереси, под различными изменяющимися личинами, стремились к одной цели: они отвергали Божество Слова и искажали догмат воплощения.

Новейшие наиболее стремятся отвергнуть действия Святого Духа: с ужасными хулами они отвергли Божественную литургию, все таинства, все, все, где Вселенская Церковь всегда признавала действие Святого Духа. Они назвали это установлениями человеческими, - дерзче: суеверием, заблуждением! Конечно, в ереси вы не видите ни разбоя, ни воровства! Может быть, единственно поэтому не считаете ее грехом? Тут отвергнут Сын Божий, тут отвергнут и похулен Дух Святой - только! Принявший и содержащий учение богохульное, произносящий богохульство не разбойничает, не крадет, даже делает добрые дела естества падшего - он прекрасный человек! Как может Бог отказать ему в спасении!.. Вся причина последнего вашего недоумения, так как и всех прочих, - глубокое незнание христианства!



Не думайте, что такое незнание - маловажный недостаток! Нет! Его следствия могут быть гибельны, особливо ныне, когда ходят в обществе бесчисленные книжонки с христианским заглавием, с учением сатанинским. При незнании истинного христианского учения как раз можете принять мысль ложную, богохульную за истинную, усвоить ее себе, а вместе с нею усвоить и вечную погибель.

Богохульник не спасется! И те недоумения, которые вы изобразили в письме вашем, - уже страшные наветники вашего спасения. Их сущность - отречение от Христа! - Не играйте вашим спасением, не играйте! Иначе будете вечно плакать.

- Займитесь чтением Нового Завета и святых отцов Православной Церкви (отнюдь не Терезы, не Францисков и прочих западных сумасшедших, которых их еретическая Церковь выдает за святых!); изучите в святых отцах Православной Церкви, как правильно понимать Писание, какое жительство, какие мысли и чувствования приличествуют христианину. Из Писания и живой веры изучите Христа и христианство. Прежде нежели придет грозный час, в который вы должны будете предстать на суд пред Богом, стяжите оправдание, подаемое Богом туне всем человекам при посредстве христианства.

Игнатий Брянчанинов "Письма", т.7, письмо 203(297,28).

http://www.3rm.info/2594-ignatij-branchaninov-o-nevozmozhnosti-spaseniya.html

[Александр Васильевич]

Алексей Зайцев

Православие и инославие в оценке святителя Игнатия (Брянчанинова)



Соотношение православия и инославия

Прежде чем говорить конкретно об отношении свт. Игнатия (Брянчанинова) к западным исповеданиям – католицизму и протестантизму, – стоит хотя бы кратко рассмотреть более общий вопрос – о том, как он соотносит православие и инославие, православное вероучение и ересь. Систематично свой взгляд на это соотношение свт. Игнатий выразил в «Слове в первую Неделю Великого поста: о православии», в статье «Понятие о ереси и расколе» и в письме, озаглавленном «О невозможности спасения иноверцев и еретиков».

На вопрос «что есть православие?» Святитель отвечает следующим образом: «Православие есть истинное богопознание и богопочитание; православие есть поклонение Богу Духом и Истиною; православие есть прославление Бога истинным познанием Его и поклонением Ему; православие есть прославление Богом человека, истинного служителя Божия, дарованием ему благодати Всесвятаго Духа. Дух есть слава христиан (Ин. 7, 39). Где нет Духа, там нет православия».

Важно отметить, что определяя православие как поклонение Богу Духом и Истиною, свт. Игнатий слова «Дух» и «Истина» пишет с большой буквы, имея в виду Духа Святого и Сына Божия, Христа, самоипостасную Премудрость Божию и Слово Отца. Православное поклонение Богу возможно, таким образом, только через причастие Духу Святому и действенное познание в Нем Самого Христа. Чтобы подчеркнуть это, Святитель указывает, что православие – это не прославление Бога человеком, а, напротив, прославление человека Богом, дарование ему благодати Всесвятого Духа. «Дух есть слава христиан. Где нет Духа, там нет православия».

Это значит, что принадлежность к православию, пребывание в нем – это не просто результат принятия определенного религиозного мировоззрения, не особый образ жизни, это вообще не плод человеческих усилий самих по себе, но божественное действие в людях, желающих и способных это действие усвоить.

Более того, свт. Игнатий противопоставляет и строго разграничивает учения и идеи человеческие, как результат творческих и интеллектуальных способностей человека, и учение Святого Духа, как результат прямого Божественного откровения, просвещающего человеческие ум, волю, чувства, вводящего всего человека в жизнь вечную. Т.е. православие – это не просто одно из религиозных учений, пусть даже лучшее всех прочих, не просто один из многих путей к Богу, пусть даже самый короткий, но это путь единственный, все остальные пути ведут мимо цели. Разница между православием, с одной стороны, и инославием и другими религиями, с другой, не количественная, как между более хорошим и менее хорошим, а качественная, принципиальная – одно приобщает Богу, спасает, другое нет.

«Нет православия, – говорит свт. Игнатий, – в учениях и умствованиях человеческих: в них господствует лжеименный разум – плод падения. Православие – учение Святаго Духа, данное Богом человекам во спасение. Где нет православия, там нет спасения». И далее Святитель цитирует древний Символ веры, известный как «Символ св. Афанасия Великого»: «Иже хощет спастися, прежде всех подобает ему держати кафолическую веру, ея же аще кто целы и непорочны не соблюдет, кроме всякого недоумения, во веки погибнет».

Утверждение, что где нет православия, нет спасения и что вне хранения целостной и непорочной истины православия – вечная гибель, может показаться чрезмерно жестким. Однако, что бы нам ни казалось, в этих словах выражено изначальное христианское учение, неизменно содержимое Преданием Церкви. Спасение человека, понимаемое в святоотеческой православной традиции как обóжение, не может своим источником иметь самого человека, не только в его грехе, но и в его естественной праведности. Все естественное – тварно и ограничено и не имеет в себе вечности и блаженства. Потому спасение есть участие в вечной и всеблаженной жизни Самого Бога, а к Богу можно прийти не теми путями, которые измышляет сам человек, сколько бы по-человечески гениален он ни был, но только тем путем, который предлагает человеку Сам Бог. В свободной воле человека состоит принять этот путь и пойти им или же отвергнуть, заменив его собственной фантазией.

Как на этот путь встать, где он пролегает, как им шествовать и не сбиться с него?

«Драгоценное сокровище – учение Святаго Духа! Оно преподано в Священном Писании и в Священном Предании Православной Церкви», – отвечает свт. Игнатий.

Однако авторитет Священного Писания признает не только Православная Церковь, к понятию Священного Предания апеллируют и многие еретики. Каким образом сохранить верное православное понимание Писания? Каким образом остаться в русле Предания, не выпасть из него? Как не потерять залог истины, залог спасения, дарованный Церкви Богом?


Анафема как средство хранения церковной истины и духовное врачевство


Действенным средством хранения истины является, как указывает свт. Игнатий, не только положительное раскрытие православного вероучения, но и решительное отвержение всех уклонений от него, отвержение ересей и отделение еретиков от церковного общения через анафему.

«Словом анафема, – поясняет свт. Игнатий, – означается отлучение, отвержение. Когда Церковью предается анафеме какое-либо учение, это значит, что учение содержит в себе хулу на Святаго Духа, и для спасения должно быть отвергнуто и устранено, как яд устраняется от пищи. Когда предается анафеме человек – это значит, что человек тот усвоил себе богохульное учение безвозвратно, лишает им спасения себя и тех ближних, которым сообщает свой образ мыслей. Когда человек вознамерится оставить богохульное учение и принять учение, содержимое Православною Церковью, то он обязан, по правилам Православной Церкви, предать анафеме лжеучение, которое он доселе содержал и которое его губило, отчуждая от Бога, содержа во вражде к Богу, в хуле на Святаго Духа, в общении с сатаною.

Значение анафемы есть значение духовного церковного врачевства против недуга в духе человеческом, причиняющего вечную смерть. Причиняют вечную смерть все учения человеческие, вводящие свое умствование, почерпаемое из лжеименного разума, из плотского мудрования, этого общего достояния падших духов и человеков, в Богом открытое учение о Боге. Человеческое умствование, введенное в учение веры христианской, называется ересью, а последование этому учению – зловерием».

Необходимость анафемы в отношении ереси и еретиков усиливается еще и тем, что ереси, как уточняет свт. Игнатий, – это не просто самостоятельное изобретение падшего человеческого разума, но прежде всего результат воздействия на человеческий, не просвещенный благодатью Святого Духа, разум падших духов, бесов. Созданный для Богообщения человек не может оставаться «сам по себе», автономным существом, в пределах только своей собственной природы. И если он отвергает общение с Богом, то неизбежно вступает в общение с сатаной, хотя бы и не понимает этого, хотя бы и не стремится к такому общению сознательно.

Поэтому, как свидетельствует свт. Игнатий, ересь – это, с одной стороны, смертный грех человеческого ума, уклонение его от движения к Богу, но с другой стороны, поскольку всякое уклонение от движения к Богу есть погружение в область духовной тьмы, ересь есть и демоническое воздействие на человеческий ум, его пленение бесами.

«Ереси, – пишет Святитель, – будучи делом плотским, плодом плотского мудрования, изобретены падшими духами. <…> Грех богохульства, составляющий сущность всякой ереси, есть самый тяжкий грех, как грех, принадлежащий собственно духам отверженным и составляющий их отличительнейшее свойство».

Поскольку ересь не просто частное заблуждение человеческого ума, но его уклонение от общения с Богом и, соответственно, средство общения с падшими духами, становится понятным предписываемый церковными канонами и отстаиваемый св. Отцами строгий запрет на любые формы религиозного общения с еретиками – совместные молитвы, какие бы то ни было совместные литургические действия, тем более общение в таинствах, – ибо религиозное общение с еретиками – это и общение с падшими духами, вдохновителями ересей. Точное соблюдение этого запрета рассматривалось св. Отцами как один из важнейших признаков жизнеспособности церковной общины, напротив, несоблюдение его – симптомом утраты духовного иммунитета, наступающей или даже уже наступившей смерти. «Несообщение с еретиками, – писал об этом прп. Ефрем Сирин, – есть красота Церкви и выражение ее жизненности, т.е. признак того, что Церковь не омертвела и жива духовно. А если Церковью не соблюдаются заповеди Божии о несообщении, значит, Церковь духовно омертвела».

Сугубая опасность ереси, как указывает свт. Игнатий, в том, что, будучи смертным грехом, она в отличие от большинства других смертных грехов, более-менее грубых и явных, прикровенна и не всеми и не сразу может быть распознана. «Падшие духи, – пишет Святитель, – стараются прикрыть все грехи благовидною личиною, называемою в аскетических отеческих писаниях оправданиями. Делают они это с тою целью, чтоб человеки удобнее были обольщены, легче согласились на принятие греха. Точно так они поступают и с богохульством: стараются его прикрыть великолепным наименованием, пышным красноречием, возвышенною философиею».

«Ересь есть грех, совершаемый преимущественно в уме, – пишет он чуть ниже. – Грех этот малоприметен и малопонятен для не знающих с определенностью христианства и потому легко уловляет в свои сети простоту, неведение, равнодушное и поверхностное исповедание христианства. <…> Вот причина, по которой целые общества человеческие и целые народы легко склонились под иго ереси. По этой же причине очень затруднительно обращение из ереси к православию; гораздо затруднительнее, нежели из неверия и идолопоклонства. Ереси, подходящие ближе к безбожию, удобнее познаются и оставляются, нежели ереси, менее удалившиеся от православной веры, и потому более прикрытые».

Однако если человек распознает в себе грех ереси и, преодолев сопутствующую ей гордость, раскается в ней, он может легко изгладить в себе ее следствия. Так как ересь есть грех ума, а ум, в отличие от косного тела, прост и подвижен, то мысленное отвержение ереси и словесное отречение от нее, способны мгновенно исцелить душу от этого смертельного духовного недуга. «Ересь, будучи грехом тяжким, грехом смертным, врачуется быстро и решительно как грех ума искренним, от всего сердца преданием ее анафеме. Святой Иоанн Лествичник сказал: “Святая соборная Церковь принимает еретиков, когда они искренно предадут анафеме свою ересь, и немедленно удостаивает их святых Таин, а впавших в блуд, хотя б они исповедали и оставили свой грех, повелевает по апостольским правилам, на многие годы отлучать от святых Таин”. Впечатление, произведенное плотским грехом, – поясняет далее свт. Игнатий, – остается в человеке и по исповеди греха, и по оставлении его; впечатление, произведенное ересью, немедленно уничтожается по отвержении ее. Искреннее и решительное предание ереси анафеме есть врачевство, окончательно и вполне освобождающее душу от ереси. Без этого врачевства яд богохульства остается в духе человеческом и не престанет колебать его недоумениями и сомнениями, производимыми неистребленным сочувствием к ереси…».

Подчеркивая, что «врачевство анафемою всегда признавалось необходимым святою Церковью от страшного недуга ереси», свт. Игнатий приводит характерный эпизод из церковной истории. «Когда блаженный Феодорит, епископ Кирский, предстал на четвертом Вселенском Соборе пред отцами Собора, желая оправдаться во взведенных на него обвинениях, то отцы потребовали от него прежде всего, чтоб он предал анафеме ересиарха Нестория. Феодорит, отвергавший Нестория, но не так решительно, как отвергала его Церковь, хотел объясниться. Отцы снова потребовали от него, чтоб он решительно, без оговорок, предал анафеме Нестория и его учение. Феодорит опять выразил желание объясниться, но отцы опять потребовали от него анафемы Несторию, угрожая в противном случае признать еретиком самого Феодорита. Феодорит произнес анафему Несторию и всем еретическим учениям того времени. Тогда отцы прославили Бога, провозгласили Феодорита пастырем православным, а Феодорит уже не требовал объяснения, извергши из души своей причины, возбуждавшие нужду в объяснении. Таково отношение духа человеческого к страшному недугу ереси».

Искреннее отвержение ереси, запечатленное ее анафематствованием, будучи духовным врачеванием заблуждающегося ума, сразу же являет свои благие плоды. «Духовная свобода, легкость, сила, которые мы непременно ощутим в себе, засвидетельствуют пред нами правильность церковного действия и истину возвещаемого ею учения».
 

Еретичность католицизма и протестантизма


Все сказанное выше о ереси и еретиках в полной мере относится к двум крупнейшим современным инославным конфессиям – католицизму и протестантизму, вероучение которых свт. Игнатий оценивал именно как ересь, а сами эти сообщества признавал соответственно не церковными, а еретическими. Такая оценка отнюдь не была, как нередко сейчас представляют, каким-то особым частным мнением Святителя, напротив, здесь, как и, в целом, во всем своем как аскетическом, так и догматическом учении, он был выразителем Предания Церкви.

Еще в IX в., почти за два столетия до наступления окончательного официального разрыва с Римом, святитель Фотий Константинопольский утверждал, что те, кто исповедуют филиокве – исхождение Духа Святого не только от Отца, но и от Сына – искажают веру Церкви Христовой в Троицу настолько, что не могут и именоваться христианами, а усваивают себе это имя совершенно безосновательно.

Позднее, уже после раскола XI в. «диагноз ересь» в отношении католицизма ставили и все другие авторитетные византийские богословы, почитаемые Церковью в лике святых, среди них свв. Николай Мефонский, Григорий Палама, Геннадий Схоларий... Святитель Марк Эфесский после Ферраро-Флорентийского лжесобора, на котором была предпринята очередная попытка утвердить вероучительную унию с Римским престолом (кстати, этот собор почитается в РКЦ как один из «Вселенских»), сказал: «Мы отторгли от себя латинян не по какой иной причине, кроме той, что они еретики. Поэтому совершенно неправильно объединяться с ними. Латиняне не только раскольники, но и еретики».

При этом св. Марк сделал очень важную оговорку, что если официальные церковные инстанции и умалчивали о том, что латиняне – еретики, то делалось это исключительно из политических соображений и расчетов, а такое замалчивание, конечно, нельзя расценивать как вероучительное свидетельство церковной истины. Соответственно и некоторую двусмысленность в оценках католицизма со стороны официальных церковных властей, которая (двусмысленность) в большей или меньшей мере являла себя после падения Византии и являет вплоть до наших дней, лучше объяснять именно политикой во избежание иных выводов, которые могут поставить нас перед фактом очень серьезных экклесиологических проблем.

О вере Церкви по учению самой же Церкви свидетельствуют не политики, а богопросвещенные хранители истины, ее святые ревнители. Все они – и греческие святые, и сербские, и русские – в догматической оценке католицизма были едины: католицизм ересь, – считали они. Например, из наших святых об этом прямо говорили прп. Феодосий Печерский (один из родоначальников древнерусского монашества), прп. Максим Грек, написавший ряд трактатов против латинской ереси, малоросский исихаст прп. Иоанн Вишенский, вынужденный вести бескомпромиссную антикатолическую полемику в период униатства конца XVI в., возродитель умного делания в православном монашестве XVIII в., переводчик «Добротолюбия» прп. Паисий Величковский, а позднее Феофан Затворник, прп. Амвросий и другие оптинские старцы, св. праведный Иоанн Кронштадтский и многие другие святые Православной Церкви.

Католицизм свт. Игнатий именует в соответствии с его наиболее явным заблуждением «папизмом», «так, – определяет он, – называется ересь, объявшая Запад, от которой произошли, как от древа ветви, различные протестантские учения. Папизм присваивает папе свойства Христовы и тем отвергает Христа. <…> Папа есть идол папистов; он – божество их. По причине этого ужасного заблуждения благодать Божия отступила от папистов; они преданы самим себе и сатане, изобретателю и отцу всех ересей, в числе прочих и папизма. В этом состоянии омрачения они исказили некоторые догматы и таинства, а Божественную литургию лишили существенного значения, выкинув из нее призывание Святого Духа и благословение предложенных хлеба и вина, при котором они пресуществляются в Тело и Кровь Христовы».

Протестантизм, согласно св. Игнатию, отвергнув одни погрешности католицизма, усвоил, еще более усилил и умножил другие. «Протестанты из всех заблуждений папистов отвергли только нечестивое мнение их о папе; прочим заблуждениям папистов они последовали, многие погрешности усилили, к прежним заблуждениям и ошибкам присовокупили много новых. Так, например, они отвергли все таинства, само священство; отвергли вовсе литургию; отвергли все церковные предания и предоставили каждому из своих последователей объяснять Священное Писание по произволу, между тем как оно, будучи произнесено Святым Духом, может быть и объяснено только Святым Духом (2 Пет. 1, 21)».

В другом месте свт. Игнатий характеризует протестантизм так: «Новейшие наиболее стремятся отвергнуть действия Святого Духа: с ужасными хулами они отвергли Божественную литургию, все таинства, все, все, где Вселенская Церковь всегда признавала действие Святого Духа. Они назвали это установлениями человеческими, – дерзче: суеверием, заблуждением!».

На недоумение одного своего корреспондента по поводу столь категоричных суждений о инославии Святитель не без иронии замечает: «Конечно, в ереси вы не видите ни разбоя, ни воровства! Может быть, единственно поэтому не считаете ее грехом? Тут отвергнут Сын Божий, тут отвергнут и похулен Дух Святой – только! Принявший и содержащий учение богохульное, произносящий богохульство не разбойничает, не крадет, даже делает добрые дела естества падшего – он прекрасный человек! Как может Бог отказать ему в спасении!.. Вся причина последнего вашего недоумения, так как и всех прочих, – глубокое незнание христианства!».
Наконец, слова, которые свт. Игнатий (Брянчанинов) произносит далее, в полной мере относятся и к нам: «Не думайте, что такое незнание – маловажный недостаток! Нет! Его следствия могут быть гибельны, особливо ныне, когда ходят в обществе бесчисленные книжонки с христианским заглавием, с учением сатанинским. При незнании истинного христианского учения как раз можете принять мысль ложную, богохульную за истинную, усвоить ее себе, а вместе с нею усвоить и вечную погибель. Богохульник не спасется! И те недоумения, которые вы изобразили в письме вашем, – уже страшные наветники вашего спасения. Их сущность отречение от Христа! – Не играйте вашим спасением, не играйте! Иначе будете вечно плакать. – Займитесь чтением Нового Завета и святых отцов Православной Церкви (отнюдь не Терезы, не Францисков и прочих западных сумасшедших, которых их еретическая Церковь выдает за святых!); изучите в святых отцах Православной Церкви, как правильно понимать Писание, какое жительство, какие мысли и чувствования приличествуют христианину. Из Писания и живой веры изучите Христа и христианство. Прежде нежели придет грозный час, в который вы должны будете предстать на суд пред Богом, стяжите оправдание, подаемое Богом туне всем человекам при посредстве христианства».

http://www.blagogon.ru/digest/302/

[Виктор Ч.]

        СВЯТИТЕЛЬ ИГНАТИЙ (БРЯНЧАНИНОВ)



    ПИСЬМО О ЕРЕСЯХ

        Достойное горького рыдания зрелище: христиане, не знающие, в чем состоит христианство! А это зрелище почти беспрестанно встречают ныне взоры; редко они бывают утешены противоположным, точно утешительным зрелищем! редко они могут в многочисленной толпе именующих себя христианами остановиться на христианине и именем, и самым делом.

        Вопрос, предложенный вами, теперь предлагается сряду. “Отчего не спастись, — пишете вы, язычникам, магометанам и так называемым, еретикам? между ними есть предобрые люди. Погубить этих добрейших людей было бы противно милосердию Божию!.. Да! это противно даже здравому разуму человеческому! -А еретики — те же христиане. Считать себя спасенными, а членов прочих верований погибшими, это — и безумно, и крайне гордо!”

        Постараюсь отвечать вам в немногих по возможности словах, чтоб многословие нисколько не повредило ясности изложения. — Христиане! вы рассуждаете о спасении, а не знаете — что спасение, почему человеки в нем нуждаются, наконец, не зная Христа — единственное средство нашего спасения! — Вот истинное учение об этом предмете, учение Святой, Вселенской Церкви: спасение заключается в возвращении общения с Богом. Это общение потерял весь род человеческий грехопадением праотцев. Весь род человеческий — разряд существ погибших. Погибель — удел всех людей, и добродетельных и злодеев. Зачинаемся в беззаконии, родимся во грехе. Сниду к сыну моему сетуя во ад, говорит святой патриарх Иаков о себе и святом сыне своем Иосифе целомудренном и прекрасном! Нисходили во ад по окончании земного странствования не только грешники, но и праведники Ветхого Завета. Такова сила добрых дел человеческих. Такова цена добродетелей естества нашего падшего! Чтоб восстановить общение человека с Богом, иначе, для спасения необходимо было искупление. Искупление рода человеческого было совершено не Ангелом, не Архангелом, не каким-нибудь еще из высших, но ограниченных и сотворенных существ, — совершено было Самим беспредельным Богом. Казни — жребий рода человеческого, заменены Его казнию; недостаток заслуг человеческих заменен Его бесконечным достоинством. Все добрые дела человеческие немощные, нисходившие во ад, заменены одним могущественным добрым делом: верою в Господа нашего Иисуса Христа. Спросили Господа иудеи: что сотворим да делаем дела Божия? Господь отвечал им: се есть дело Божие, да веруете в Того, Егоже посла Он. Одно доброе дело нужно нам для спасения: вера; но вера — дело. Верою, одною верою мы можем войти в общение с Богом при посредстве дарованных Им таинств. Напрасно ж, ошибочно вы думаете и говорите, что добрые люди между язычниками и магометанами спасутся, то есть вступят в общение с Богом! напрасно вы смотрите на противную тому мысль как бы на новизну, как бы на вкравшееся заблуждение! Нет! таково постоянное учение истинной Церкви, и Ветхозаветной, и Новозаветной. Церковь всегда признавала, что одно средство спасения: Искупитель! она признавала, что величайшие добродетели падшего естества нисходят во ад. Если праведники истинной Церкви, светильники, из которых светил Дух Святой, пророки и чудотворцы, веровавшие в грядущего Искупителя, но кончиною предварившие пришествие Искупителя, нисходили во ад, то как вы хотите, чтоб язычники и магометане, за то что они кажутся вам добренькими, непознавшие и неуверовавшие в Искупителя, получили спасение, доставляемое одним, одним, повторяю вам, средством, — верою в Искупителя? — Христиане! познайте Христа! — Поймите, что вы Его не знаете, что вы отрицались Его, признавая спасение возможным без Него за какие-то добрые дела! Признающий возможность спасения без веры во Христа отрицается Христа и, может быть не ведая, впадает в тяжкий грех богохульства. Мыслим убо, говорит святой апостол Павел, верою оправдатися человеку, без дел закона. Правда же Божия верою Иисус Христовою во всех и на всех верующих: несть бо разнствия. Вcu бо согрешиша и лишени суть славы Божией: оправдаемы туне благодатию Его, избавлением, еже о Христе Иисусе (Рим.3,28,22). Вы возразите: “Святой апостол Иаков требует непременно добрых дел; он научает, что вера без дел — мертва”. Рассмотрите — чего требует святой апостол Иаков. — Вы увидите, что он требует, как и все боговдохновенные писатели Священного Писания, дел веры, а не добрых дел падшего естества нашего! он требует живой веры, утверждаемой делами нового человека, а не добрых дел падшего естества, противных вере. Он приводит поступок патриарха Авраама, дело, из которого явилась вера праведника: это дело состояло в принесении в жертву Богу своего единородного сына. Заклать сына своего в жертву — совсем не доброе дело по естеству человеческому: оно — доброе дело, как исполнение повеления Божия, как дело веры. Всмотритесь в Новый Завет и вообще во все Священное Писание: вы найдете, что оно требует исполнения заповедей Божиих, что это исполнение называется делами, что от этого исполнения заповедей Божиих вера в Бога делается живою, как действующая; без него она мертвая, как лишенная всякого движения. И напротив того, вы найдете, что добрые дела падшего естества, от чувств, от крови, от порывов и нежных ощущений сердца — воспрещены, отвергнуты! А эти-то именно добренькие дела вам и нравятся в язычниках и магометанах! За них, хотя бы то было с отвержением Христа, вы хотите им дать спасение.

        Странно ваше суждение о здравом разуме! С чего, по какому праву вы находите, признаете его в себе? Если вы христианин, то должны иметь об этом предмете понятие христианское, а не другое какое, самовольное или схваченное не ведь-где! Евангелие научает нас, что падением мы стяжали лжеименный разум, что разум падшего естества нашего, какого бы он ни был достоинства природного, как бы ни был изощрен ученостию мира, сохраняет достоинство, доставленное ему падением, пребывает лжеименным разумом. Нужно отвергнуть его, предаться водительству веры: при этом водительстве, в свое время, по значительных подвигах в благочестии, Бог дарует верному рабу Своему разум Истины, или разум духовный. Этот разум можно и должно признать здравым разумом: он — извещенная вера, так превосходно описанная святым апостолом Павлом в 11-й главе его Послания к евреям. Основание духовного рассуждения — Бог. На этом твердом камени оно зиждется, и потому не колеблется, не падает. Называемый же вами здравый разум мы, христиане, признаем разумом столько болезненным, столько омрачившимся и заблудшим, что уврачевание его иначе и не может совершиться как отсечением всех знаний, его составляющих, мечом веры и отвержением их. Если ж признать его здравым, признать на каком-то основании неизвестном, шатком, неопределенном, непрестанно изменяющемся, то он, как здравый, непременно отвергнет и Христа. Это доказано опытами. — Что ж вам говорит ваш здравый разум? что признать погибель добрых людей, неверующих во Христа, противно вашему здравому разуму! — мало того! такая погибель добродетельных противна милосердию такого всеблагого Существа, как Бог. — Конечно, было вам откровение свыше об этом предмете, о том, что противно и что не противно милосердию Божию? — Нет! но здравый разум показывает это. — А! ваш здравый разум!.. Однако ж, при вашем здравом разуме, откуда вы взяли, что вам возможно собственным ограниченным человеческим умом постигать — что противно и что не противно милосердию Божию? — Позвольте сказать нашу мысль. -Евангелие, иначе Христово учение, иначе Священное Писание, — еще иначе Святая Вселенская Церковь открыли нам все, что человек может знать о милосердии Божием, превышающем всякое умствование, всякое постижение человеческое, недоступном для них. Суетно шатание ума человеческого, когда он ищет определить беспредельного Бога!., когда он ищет объяснить необъяснимое, подчинить своим соображениям... кого? Бога! Такое начинание — начинание сатанинское!.. Именующийся христианином, и не знающий учения Христова! Если ты из этого благодатного, небесного учения не научился непостижимости Бога, — поди в школу, прислушайся — чему учатся дети! Им объясняют преподаватели математики в теории бесконечного, что оно, как величина неопределенная, не подчиняется тем законам, которым подчинены величины определенные — числа, что результаты его могут быть совершенно противоположны результатам чисел. А ты хочешь определить законы действию милосердия Божия, говоришь: это согласно с ним, — это ему противно! — Оно согласно или несогласно с твоим здравым разумом, с твоими понятиями и ощущениями! — Следует ли из того, что Бог обязан понимать и чувствовать, как ты понимаешь и чувствуешь? А этого-то и требуешь ты от Бога! Вот безрассуднейшее и вполне гордостное начинание! — не обвиняй же суждения Церкви в недостатке здравого смысла и смирения: это твой недостаток! Она, Святая Церковь, только следует неуклонно учению Божию о действиях Божиих, открытому Самим Богом! Послушно за нею идут истинные ее чада, просвещаясь верою, попирая кичащийся разум, восстающий на Бога! Веруем, что можем знать о Боге только то, что Бог благоволил открыть нам! Если б был другой путь к богопознанию, путь, который могли бы мы проложить уму своему собственными усилиями -не было бы даровано нам откровение. Оно дано, потому что оно нам необходимо. — Суетны же и лживы собственные самосмышления и скитание ума человеческого!

        Вы говорите: “Еретики те же христиане”. Откуда вы это взяли? Разве кто-нибудь, именующий себя христианином и ничего не знающий о Христе, по крайнему невежеству своему решится признать себя таким же христианином, как и еретики, а святую веру христианскую не отличить от чада клятвы — богохульныя ереси! Иначе рассуждают об этом истинные христиане! Многочисленные сонмы святых прияли венец мученический, предпочли лютейшие и продолжительнейшие муки, темницу, изгнание, нежели согласиться на участие с еретиками в их богохульном учении. Вселенская Церковь всегда признавала ересь смертным грехом, всегда признавала, что человек, зараженный страшным недугом ереси, мертв душою, чужд благодати и спасения, в общении с диаволом и его погибелию. Ересь — грех ума. Ересь — более грех диавольс-кий, нежели человеческий; она — дщерь диавола, его изобретение, — нечестие, близкое к идолопоклонству. Отцы обыкновенно называют идолопоклонство нечестием, а ересь — злочестием. В идолопоклонстве диавол принимал себе божескую честь от ослепленных человеков, а ересию он делает слепотствующих человеков участниками своего главного греха — богохульства. Кто прочитает со вниманием “Деяния соборов”, тот легко убедится, что характер еретиков — вполне сатанинский. Он увидит их ужасное лицемерие непомерную гордость, — увидит поведение, составленное из непрерывной лжи, увидит, что они преданы различным низким страстям, увидит, что они, когда имеют возможность, решаются на все ужаснейшие преступления и злодеяния. В особенности замечательна их непримиримая ненависть к чадам истинной Церкви, и жажда к крови их! Ересь сопряжена с ожесточением сердца, с страшным помрачением и повреждением ума, — упорно держится в зараженной ею душе — и трудно для человека исцеление от этого недуга! Всякая ересь содержит в себе хулу на Духа Святого: она или хулит догмат Святого Духа, или действие Святого Духа, но хулит непременно Святого Духа. Сущность всякой ереси — богохульство. Святой Флавиан, Патриарх Константинопольский, запечатлевший кровию исповедание истинной веры, произнес определение поместного Константинопольского собора на ересиарха Евтихия в следующих словах: “Евтихий, доселе иерей, архимандрит, вполне уличен и прошедшими его действиями и настоящими его объяснениями в заблуждениях Валентина и Аполлинария, в упорном последовании их богохульству, тем более что он даже не внял нашим советам и наставлениям к принятию здравого учения. А потому, плача и воздыхая о его конечной погибели, мы объявляем от лица Господа нашего Иисуса Христа, что он впал в богохульство, что он лишен всякого священнического сана, нашего общения и управления его монастырем, давая знать всем, кто отныне будет беседовать с ним или посещать его, что они сами подвергнутся отлучению”. Это определение — образчик общего мнения Вселенской Церкви о еретиках; это определение признано всею Церковию, подтверждено вселенским Халкидонским собором. Ересь Евтихия состояла в том, что он не исповедывал во Христе по воплощении двух естеств, как исповедует Церковь, — он допускал одно естество Божеское. — Вы скажете: только!.. Забавен по своему недостатку истинного знания и горько жалостен по своему свойству и последствиям ответ некоторого лица, облеченного властию сего мира, святому Александру, Патриарху Александрийскому, о арианской ереси. Это лицо советует Патриарху сохранять мир, не заводить ссоры, столько противной духу христианства, из-за некоторых слов; пишет, что он не находит ничего предосудительного в учении Ария, — некоторую разницу в оборотах слов — только! Эти обороты слов, замечает историк Флери, в которых нет ничего предосудительного, отвергают Божество Господа нашего Иисуса Христа — только! ниспровергают, значит, всю веру христианскую — только! Замечательно: все древние ереси, под различными изменяющимися личинами, стремились к одной цели: они отвергали Божество Слова и искажали догмат воплощения. Новейшие наиболее стремятся отвергнуть действия Святого Духа: с ужасными хулами они отвергли Божественную литургию, все таинства, все, все, где Вселенская Церковь всегда признавала действие Святого Духа. Они назвали это установлениями человеческими, — дерзче: суеверием, заблуждением! Конечно, в ереси вы не видите ни разбоя, ни воровства! Может быть, единственно поэтому не считаете ее грехом? Тут отвергнут Сын Божий, тут отвергнут и похулен Дух Святой — только! Принявший и содержащий учение богохульное, произносящий богохульство не разбойничает, не крадет, даже делает добрые дела естества падшего — он прекрасный человек! Как может Бог отказать ему в спасении!.. Вся причина последнего вашего недоумения, так как и всех прочих, — глубокое незнание христианства!

        Не думайте, что такое незнание — маловажный недостаток! Нет! его следствия могут быть гибельны, особливо ныне, когда ходят в обществе бесчисленные книжонки с христианским заглавием, с учением сатанинским. При незнании истинного христианского учения как раз можете принять мысль ложную, богохульную за истинную, усвоить ее себе, а вместе с нею усвоить и вечную погибель. Богохульник не спасется! И те недоумения, которые вы изобразили в письме вашем, — уже страшные наветники вашего спасения. Их сущность — отречение от Христа! — Не играйте вашим спасением, не играйте! иначе будете вечно плакать. — Займитесь чтением Нового Завета и святых отцов Православной Церкви (отнюдь не Терезы, не Францисков и прочих западных сумасшедших, которых их еретическая Церковь выдает за святых!); изучите в святых отцах Православной Церкви, как правильно понимать Писание, какое жительство, какие мысли и чувствования приличествуют христианину. Из Писания и живой веры изучите Христа и христианство. Прежде нежели придет грозный час, в который вы должны будете предстать на суд пред Богом, стяжите оправдание, подаемое Богом туне всем человекам при посредстве христианства.

Библиотека журнала "Златоуст"
    http://hristov.narod.ru/

[Александр Васильевич]

Диакон  Валерий  Духанин, Русская народная линия

Святитель Игнатий (Брянчанинов) об опасности мнимодуховных состояний

Память 30 апреля / 13 мая



Духовный мир являет собой неизмеримую глубину пред теми, кто вступает в него. На нашем пути к Богу имеется множество препятствий, не распознав которые с самого начала, можно направить свою душу в иную сторону и вместо богообщения достичь прелести - самообольщения, бесовского обмана. И значит, необходимо заранее знать, какие ошибки нас могут поджидать при прохождении духовного пути. В этом отношении творения святителя Игнатия (Брянчанинова) являются прекрасным руководством, которое убережет христианина от вероятных преткновений, обнаружит подводные камни, скрывающиеся на нашем личном пути к Богу.

Вообще в аскетической традиции началом всех зол и началом самообольщения единогласно признается принятая ложная мысль, доверие всем помыслам и ощущениям, рождающимся в нашем испорченном естестве. Святитель Игнатий разъясняет это, опираясь на антропологию: «Ум наш имеет способность мышления и способность воображения; посредством первой он усваивает понятия о предметах, посредством второй усваивает себе образы предметов. Диавол, основываясь на первой способности, старается сообщить нам греховные помыслы, а основываясь на второй способности, старается запечатлеть соблазнительными изображениями»[1].

Итак, мир падших духов, хотя и невидим, реально воздействует на нас чрез приносимые нам помыслы, образы и сердечные ощущения. И очень часто падшие ангелы вкладывают в нас помыслы, мечтания и ощущения таким образом, что мы воспринимаем их как собственные. Будучи же приняты и усвоены душой, вражьи внушения постепенно лишают человека духовной свободы, оставляя душу без подлинного богообщения (и значит, напрасно думать, что можно быть христианином и не обращать внимания на то, что происходит внутри нас). «Греховные и суетные помыслы, мечтания и ощущения, - учит святитель, - тогда могут несомненно повредить нам, когда мы не боремся с ними, когда услаждаемся ими и насаждаем их в себя. От произвольного содружества с грехом и от произвольного общения с духами отверженными зарождаются и укрепляются страсти, может вкрасться в душу неприметным образом прелесть»[2].

В учении святителя Игнатия можно заметить такую последовательность воздействия на нас греховных обольщений. Вначале грех, прелесть укореняются в образе мыслей человека, извращают его, а затем распространяются и на сердечные ощущения. Впрочем, внимательный христианин может с самого начала распознать приносимые врагом помыслы и ощущения, поскольку с собой они всегда приносят смущение, недоумение или же высокоумие, тщеславную радость, самодовольство, мнимовысокие разумения. Эти внушения всегда отвлекают от внимательной молитвы, лишают душу покаяния[3]. Легкомысленное отношение к помыслам и чувствам способно привести к серьезным ошибкам и связанным с ними глубоким проблемам в личной духовной жизни.

Первая серьезная ошибка, которая может случиться, например, с молящимся человеком, есть доверие своему воображению. Конечно, нашему уму, как постоянно находящемуся среди предметов видимого мира, свойственно воображение. Предметы внешнего мира, все предлежащее телесному чувству зрения запечатлевается в уме посредством образов. И когда мы думаем о чем-либо земном, вспоминаем что-либо из когда-то увиденного нами, в уме естественно возникают образы. Но в том-то все и дело, что в жизни духовной, когда мы душой устремляемся в область нематериальную, в мир духовный, действие воображения бывает крайне опасным.

«Самый опасный неправильный образ молитвы, - пишет святитель, - заключается в том, когда молящийся сочиняет силою воображения своего мечты или картины, заимствуя их по видимому из Священного Писания, в сущности же из своего собственного состояния, из своего падения, из своей греховности, из своего самообольщения; этими картинами льстит своему самомнению, своему тщеславию, своему высокоумию, своей гордости, обманывает себя. Очевидно, что все сочиняемое мечтательностию нашей падшей природы, извращенной падением природы, не существует на самом деле - есть вымысел и ложь, столько свойственные, столько возлюбленные падшему ангелу. Мечтатель с первого шагу вступает в область лжи, в область сатаны, подчиняется произвольно влиянию сатаны»[4].

Итак, воображаемые и принимаемые в уме образы Спасителя, Божией Матери, ангелов, святых, всего, что относится к миру духовному, не есть на самом деле принадлежность духовного мира, а лишь наша субъективная мечта и иллюзия, не истина, а только личина истины. Более того, эти образы, впечатления становятся стеной между нашей душой и подлинным духовным миром, препятствуя уму молитвенно восходить к Богу.

Святитель поясняет, что сочиняемые изображения мира невидимого делают ум как бы вещественным, низводя его от истинного и духовного к лживому и вещественному. При этом сердце оказывается неспособным к покаянию, поскольку оно начинает услаждаться образами мнимодуховного мира. Если же человек укосневает в таком состоянии, «то являющиеся ему образы получают чрезвычайную живость и привлекательность. Сердце при явлении их начинает разгорячаться и наслаждаться беззаконно, или, по определению Священного Писания, прелюбодействовать (см.: Пс. 72: 27). Ум признает такое состояние благодатным, божественным: тогда - близок переход к явной прелести бесовской, при которой человек теряет самовластие, делается игралищем и посмешищем лукавого духа»[5].

В пример подобной прелести святой угодник приводит «духовные упражнения» Игнатия Лойолы, учредителя католического ордена иезуитов. Лойола, по собственному признанию, мог только захотеть и употребить некоторое усилие, как его взору тут же являлись ад или рай[6]. Святитель Игнатий (Брянчанинов) утверждает, что «истинным святым Божиим видения даруются единственно по благоволению Божию и действием Божиим, а не по воле человека и не по его собственному усилию, - даруются неожиданно, весьма редко, при случаях особенной нужды, по дивному смотрению Божию, а не как бы случилось»[7]. К сожалению, в духовной жизни не бывает безобидных оплошностей: неправильному действию ума всегда сопутствует действие падших ангелов, которые и сообщают человеческому воображению особую красочность. Такой вид самообмана, если человек в нем закосневает, может завершиться умалишением, крайним повреждением души, поскольку с самого же начала воображательная молитва не возводит человека к Богу, а погружает его в призраки, лжеобразы истины.

Другой ошибкой, малоприметной, но, пожалуй, самой опасной, является, по выражению святителя, мнение сердца. Нашему сердцу свойственно чувствовать, ощущать, и если, допустим, чувства сердца в молитве примут неправильный порядок и строй, то это повлечет за собой гибель души.

Подобная ошибка возникает тогда, когда человек стремится к высоким духовным ощущениям, намеренно настраивается и ищет в сердце ощущений святых, благодатных, божественных. Стремление насладиться этими чувствами когда-нибудь легко произведет в душе мнение, что благодатные ощущения уже достигнуты. Под видом благодатного чувства является тончайшее тщеславие, которое несет сердцу кажущееся утешение в наслаждении самим собой. Здесь действует наслаждение именно самим собой, поскольку мнимодуховное чувство создано самим неочищенным сердцем. Отсюда неправильное действие сердца и называется мнением, что «одержимый этою прелестию мнит о себе, сочинил о себе "мнение", что он имеет многие добродетели и достоинства, даже что обилует дарами Святаго Духа. Мнение составляется из ложных понятий и ложных ощущений; по этому свойству своему оно вполне принадлежит к области отца и представителя лжи - диавола. Молящийся, стремясь раскрыть в сердце ощущения нового человека и не имея на это никакой возможности, заменяет их ощущениями своего сочинения, поддельными, к которым не замедляет присоединиться действие падших духов»[8].

Святитель Игнатий постоянно акцентирует внимание на том, что в нашем состоянии падения и удаленности от Бога единственно дозволенным сердцу чувством и должно быть чувство нашей падшести, то есть чувство покаяния, печали о грехах. Ошибочно отнимать «у сердца заповеданное ему Самим Богом, существенно и логически необходимое для сердца чувство покаяния и усиливаться раскрыть в сердце, в противность порядку, в противность установлению Божию, те чувствования, которые сами собою должны явиться в нем по очищении покаянием, но совершенно в ином характере»[9]. Да, сердце создано для чувств духовных, для того, чтобы быть обителью Бога, иметь к Нему непрестанную любовь. Но пока в нашем сердце живет грех, пока нашего сердца касаются хотя бы малейшие нечистые чувства, оно, как знакомое лишь с плотскими и душевными ощущениями, не имеет никакого понятия о чувствах духовных, благодатных. Поэтому «сердце, усиливаясь вкусить божественную сладость и другие божественные ощущения и не находя их в себе, сочиняет их из себя, ими льстит себе, обольщает, обманывает, губит себя, входя в область лжи, в общение с бесами»[10].

Зная окружающую действительность, святитель Игнатий свидетельствует: «Зараженные прелестию "мнения" встречаются очень часто. Всякий, не имеющий сокрушенного духа, признающий за собою какие бы то ни было достоинства и заслуги, всякий, не держащийся неуклонно учения Православной Церкви, но рассуждающий о каком-либо догмате или предании произвольно, по своему усмотрению или по учению инославному, находится в этой прелести»[11]. Поэтому святитель особенно много предостерегал от ложного действия сердца - мнения - как более распространенного и менее приметного. Этот вид прелести может обойтись без действия воображения, мнение «довольствуется сочинением поддельных благодатных ощущений и состояний, из которых рождается ложное, превратное понятие о всем вообще духовном подвиге»[12]. Мнение выражает себя в том, что человек, часто незаметно для самого себя, уверен в своем духовном достоинстве, мечтает о присутствии в себе добродетелей. Просто в человеке живет ложное ощущение себя добродетельным. «Насыщение самим собою и наслаждение своим мнимодуховным состоянием обличают гордость сердца»[13]. И наиболее удивительно, наиболее пагубно бывает то, что одержимый гордостью порой даже мнит себя смиренным, «ложное смирение видит себя смиренным: смешно и жалостно утешается этим обманчивым, душепагубным зрелищем»[14].

Мнение часто выражает себя в чувстве мнимодуховной любви к Богу. Нам дана заповедь о любви к Богу, к достижению ее направлена жизнь христианина. Но любовь есть венец, вершина всех добродетелей, она достигается после долгого пути очищения сердца покаянием, и Бога можно любить только сердцем очищенным, готовым к освящению Божественной благодатью. «Ощущение любви, которое приписывает себе грешник, не престающий утопать во грехах, которое приписывает он себе неестественно и гордо, есть не что иное, как одна обманчивая, принужденная игра чувств, безотчетливое создание мечтательности и самомнения»[15]. Поэтому святитель Игнатий предостерегает от усилия при своих молитвах и богомыслии искусственно развивать в себе особое чувство любви - нам никогда не достичь этого, покуда мы еще плотские или душевные, любовь - достояние святых, она - дар Божий, является не от наших усилий. «Напротив того, та любовь, которая принадлежит к числу наших естественных свойств, находится в греховном повреждении, объемлющем весь род человеческий, все существо каждого человека, все свойства каждого человека»[16]. «Единый истинный признак достижения любви, данный нам Самим Святым Духом, есть явное присутствие в нас Святаго Духа. Тот, кто не соделался храмом Святаго Духа, да не льстит себе, да не обманывает себя: он не может быть обителию любви, он чужд ее»[17]. Это значит, что недопустимо разгорячать в себе пламя вещественной любви к Богу, приводить в движение нервы, сочинять восторги. По наблюдению святителя Игнатия, многие, в особенности же подвижники католические, приняв естественную любовь за божественную, развили ее до состояния исступления и приняли это состояние за действие благодати и святости.

Подвижник, подверженный мнению, «постоянно сочиняет мнимодуховные состояния, тесное дружество со Иисусом, внутреннюю беседу с Ним, таинственные откровения, гласы, наслаждения, зиждет на них ложное понятие о себе и о христианском подвиге, зиждет вообще ложный образ мыслей и ложное настроение сердца, приходит то в упоение собою, то в разгорячение и восторженность»[18]. В этой связи святитель Игнатий подвергает строгой критике распространенную в его время в обществе латинскую книгу Фомы Кемпийского «О подражании Христу» именно за предложенное в ней мнение, будто бы истина может вещать в нас и наставлять нас сама собою, каким-то неопределенным и неясным действием. Здесь есть гордое нежелание признать, что мы глубоко повреждены грехом, что в нас нет истины. Истина тогда лишь будет вещать внутри человека, когда он после долгого пути очищения соделается обителью Духа Святого. До наступления же этого состояния всякое внутреннее вещание, тем более неясное, неопределенное, есть лишь действие утонченных тщеславия и сладострастия, сообщающих человеку наслаждение самим собой, и действие невидимого обольстителя[19]. «Ложь, хотя бы и облеклась в личину добра, познается по производимому ею смущению, мраку, неопределительности, переменчивости, развлечению, мечтательности; или же она только обольщает сердце - льстиво приносит ему довольство, упитательство собою, какое-то неясное, мутное наслаждение. И это наслаждение обольщенного сердца похоже на притворную тишину, которою прикрыта поверхность глубокого, темного омута - жилища чудовищ... Обольстительное наслаждение питается самомнением, которое рождается от тонко действующего тщеславия, ослепляющего ум и сердце»[20].

Святитель Игнатий видел особую вредоносность мнения в том, что мечтающий о себе как о достигшем духовных достоинств и благодатных даров тем самым полностью закрыл себе доступ к стяжанию действительных добродетелей и благодати Божией. Прельщенный считает, что уже все приобрел, он уже услаждается своим состоянием, чего ему еще искать? «Мнение не допускает быть мнимому»[21], - приводит святитель слова преподобного Симеона Нового Богослова. «"Мнение" состоит в присвоении себе достоинств, данных Богом, и в сочинении для себя достоинств несуществующих. Оно соединено с надеждою на себя, с хладным, поверхностным исповеданием Искупителя. Бог прославляется для прославления себя, как был прославлен фарисеем (см.: Лк. 18:11). Одержимые "мнением" по большей части преданы сладострастию, несмотря на то, что приписывают себе возвышеннейшие духовные состояния, беспримерные в правильном православном подвижничестве; не многие из них воздерживаются от грубого порабощения сладострастию, воздерживаются единственно по преобладанию в них греха из грехов - гордости»[22].

Есть еще одна ошибка, о которой имеют представление очень немногие. Святитель Игнатий обращает внимание на то, как некоторые, ощутив расположение к духовной жизни, доброделанию, молитве, безрассудно предаются этому со всей ревностью и разгорячением, тогда как это, по выражению святителя, наиболее плотские и кровяные разгорячение и ревность. Речь идет о так называемой ревности не по разуму, которая производит в душе человека свои определенные чувства. Как усиленные умственные занятия, так и чрезмерно усиленная молитва способна производить телесный жар, разгорячение. Разгорячает кровь и совершение поклонов ради числа, вообще телесный подвиг, если все усердие обращено только к нему. Разгоряченная кровь производит внутри тела вещественное тепло, которое почти всегда представляется человеку приятным, утешительным, сладостным. Такое разгорячение возбуждает к деятельности ревностной, но беспокойной, которому непременно сопутствует тайное превозношение.

«Всякое разгоряченное чувство, - пишет святитель, - кровяное! Не сочти его усердием, ревностию по благочестию, любовию к Богу и ближним. Нет, это движение души, произведенное в ней нервами, кровию. А кровь приводится в движение душевными страстями, которые - орудия и цепи миродержца, его скипетр, держава. Храни себя в глубоком мире и отвергай все нарушающее мир как неправильное, хотя бы оно имело наружность правильную и праведную»[23]. Дело в том, что все греховные страсти, согласно учению святителя, оказывают определенное влияние и действие на кровь, а посредством страстей на кровь действуют падшие духи. И гнев, и блудное разжение, и печаль, и уныние, и сребролюбие, и прочие страсти, каждая по-своему, действуют на кровь, создают тем самым определенное греховное состояние внутри человека[24]. В особенности же тонко действует страсть тщеславия, являющаяся всегда с потерей сердцем духа покаяния, с потерей сознания своей глубокой падшести. «Тщеславие почти всегда действует вместе с утонченным сладострастием и доставляет человеку самое тонкое греховное наслаждение. Яд этого наслаждения так тонок, что многие признают наслаждение тщеславием и сладострастием за утешение совести, даже за действие Божественной благодати. Обольщаемый этим наслаждением подвижник мало-помалу приходит в состояние самообольщения; признавая самообольщение состоянием благодатным, он постепенно поступает в полную власть падшего ангела, постоянно принимающего вид ангела светлого»[25]. Тщеславный замысел достичь каких-то особых, благодатных дарований (с потерей покаяния) произведет определенное движение крови, которое представится как тепло Божественной благодати.

Святитель предлагает такой совет: «Должно держать себя в состоянии ровности, тишины, спокойствия, нищеты духа, удаляясь тщательно от всех состояний, производимых разгорячением крови и нерв. Не ударяй себя ни в грудь, ни в голову для исторжения слез: такие слезы - от потрясения нервов, кровяные, не просвещающие ума, не смягчающие сердца. Ожидай с покорностью слез от Бога. Какой-то святый, невидимый перст, какой-то тончайший помысл смирения коснется сердца - и придет слеза тихая, слеза чистая, изменит душу, не изменит лица; от нее не покраснеют глаза - кроткое спокойствие пролиется в выражение лица, соделает его ангелоподобным»[26].

_(Окончание следует)

[Александр Васильевич]

(Окончание)

Поэтому в молитве важно всячески остерегаться душевных порывов, возбуждения нервов, которые произведут лишь состояние плотского разгорячения, внесут в душу темноту и неясность. Это состояние, хотя и может дать вещественное тепло сердцу, но не несет сердцу познания истины, а потому не может сообщить душе мира помыслов. «Разнообразные движения крови непременно сопряжены с рассеянностью, мечтательностью, обильным нашествием помыслов и ласкательствующих самолюбию картин... Замечай при появлении обильных, вне обыкновенного порядка, помыслов и мечтаний то состояние, в которое придет тогда кровь твоя, и научишься понимать ее греховное движение и охраняться от него»[27].

Упомянем и еще одну возможную ошибку, может быть, и не так распространенную в среде православных христиан, но все же вполне реальную. Это желание достичь духовных видений и излишнее доверие всему чувственно являемому из мира невидимого.

Само ожидание каких-либо явлений из мира невидимого, равно как и попытка удостоить себя какого-либо духовного дара, есть уже самообольщение. «Если в тебе кроется ожидание благодати, - говорит святитель, - остерегись: ты в опасном положении! Такое ожидание свидетельствует о скрытном удостоении себя, а удостоение свидетельствует о таящемся самомнении, в котором гордость. За гордостью удобно последует, к ней удобно прилепляется прелесть»[28]. Всегда важно помнить, что нам, во грехе родившимся и во грехе живущим, не свойственно общение со святыми ангелами - по состоянию своих душ мы куда как ближе к ангелам падшим, и поэтому чувственно являться нам могут прежде всего они. Все видения, "откровения" со стороны падших ангелов льстят самолюбию, тешат любопытство и тщеславие, приносят с собой высокоумие, самомнение, нечистую радость[29].

Если Святой Дух, как Бог, действует самовластно, внезапно и незримо изменяет ум и сердце смирившегося человека, просвещает их истиной, то падший дух, под каким бы видом он ни явился, всегда действует как именно обольститель, пытается заручиться согласием человека на предлагаемую прелесть. Действие это так описывает святитель Игнатий: «Прелесть, когда приступает к человеку, мыслию ли, или мечтанием, или тонким мнением, или каким явлением, зримым чувственными очами, или гласом из поднебесной, слышимым чувственными ушами, - приступает всегда не как неограниченная властительница, но как обольстительница, ищущая в человеке согласия, от согласия его приемлющая власть над ним. Всегда действие ее, внутри ли оно, или снаружи человека, есть действие извне; человек может отвергнуть его. Всегда встречается прелесть первоначально некоторым сомнением сердца; не сомневаются о ней те, которыми она решительно возобладала. Никогда не соединяет прелесть рассеченного грехом человека, не останавливает движений крови, не наставляет подвижника на покаяние, не умаляет его пред ним самим; напротив того, возбуждает в нем мечтательность, приводит в движение кровь, приносит ему какое-то безвкусное, ядовитое наслаждение, тонко льстит ему, внушает самомнение, устанавливает в душе идол "я"»[30]. При этом сердце иногда лишь через значительное время распознает являвшееся ему обольщение.

Святитель Игнатий рекомендовал ко всем чувственным видениям сохранять равнодушие. Нам ни к чему видения чувственные, доколе наши ум и сердце не приучились долгим временем и опытом к отличию добра от зла. Для нас большее значение имеют видения и ощущения духовные, невещественные, являющиеся в просвещении ума и сердца истиной Евангелия, видения, из которых важнейшее есть зрение глубины падения человека и таинства искупления человека Богом.
Хочется надеяться, что все многообразные соблазны и невидимые искушения минуют христиан, искренне желающих достичь в своей духовной жизни обителей Небесного Царства!

---------------------------

[1] Игнатий (Брянчанинов), святитель. Слово о смерти // Игнатий (Брянчанинов), святитель. Творения. Т. 3. М., 1997. С. 58-59. Так описывает это преподобный Исаак Сирин: «Враг знает, что победа человека, и поражение его, и сокровище, и защита его, и все у подвижника заключается в помысле его и совершается в краткое мгновение, только бы помыслу подвигнуться с места, и с оной высоты снизойти на землю, и произволением на одно мгновение показать свое согласие, как и случилось это со многими из святых при мечтательном представлении красоты женской» (Исаак Сирин, преподобный. Слова подвижнические. М., 1993. С. 329-330).

[2] Игнатий (Брянчанинов), святитель. Аскетические опыты. Т. 1 // Игнатий (Брянчанинов), святитель. Творения. Т. 1. М., 1996. С. 291. О том, что вражьи помыслы кажутся нам нашими собственными, прекрасно изъясняет преподобный Макарий Великий: «Прившедший грех, как разумная некая сила и сущность сатаны, посеял всякое зло: он тайно действует на внутреннего человека и на ум и борется с ним помыслами; люди же не знают, что делают сие, побуждаемые чуждою некою силою, напротив того, думают, что это естественно и что делают сие по собственному своему рассуждению» (Макарий Великий, преподобный. Духовные беседы. Издание Троице-Сергиевой лавры, 1994. С. 135; см. также с. 92, 464-465).

[3] Игнатий (Брянчанинов), святитель. Приношение современному монашеству // Игнатий (Брянчанинов), святитель. Творения. Т. 5. М., 1998. С. 298; Он же. Аскетические опыты. Т. 1. С. 213, 231-232; Он же. Слово о смерти. С. 49. Уместно привести здесь следующие слова преподобного Исаака Сирина: «Смущение, если только возможно, прилично будет назвать колесницею диавола, потому что сатана имеет всегда обычай, подобно ездоку, восседать на ум, брать с собою кучу страстей, с ними входить в несчастную душу и погружать ее в смущение» (Исаак Сирин, преподобный. Слова подвижнические. С. 136-137). Как замечает преподобный Григорий Синаит, «бесовские действа суть: надмение, высокоумие, устрашение и всякое зло» (Григорий Синаит, преподобный. Наставление безмолвствующим // Добротолюбие. Издание Троице-Сергиевой лавры, 1993. Т. 5. С. 227). «Все приходящее в душу, говорят отцы, чувственное ли то или духовное, коль скоро сомневается в нем сердце, не приемля его, не от Бога есть, но послано от врага» (Григорий Синаит, преподобный. О молитве и безмолвии // Добротолюбие. Т. 5. С. 233). Подобно же учат святые Иоанн Лествичник (Лествица. СПб., 1996. С. 206-207) и Паисий Величковский (Крины сельные. Одесса, 1910. С. 71).

[4] Игнатий (Брянчанинов), святитель. Аскетические опыты. Т. 1. С. 234.

[5] Игнатий (Брянчанинов), святитель. Аскетические опыты. Т. 2 // Игнатий (Брянчанинов), святитель. Творения. Т. 2. М., 1996. С. 165. Преподобный Антоний Великий предупреждает, что, если кто говорит, что видит Господа, как видели Его и апостолы, тот находится в прелести (см.: Антоний Великий, преподобный. Наставления / Добротолюбие. Т. 1. С. 41). Прекрасно рассуждает об этом преподобный Нил Синайский: «Берегись сетей вражеских: ибо бывает, что, когда молишься чисто и безмятежно, вдруг предстанет тебе какой-либо образ странный и чуждый. Это враги делают для того, чтобы ввести тебя в самомнение, внушив мысль, что тут Божество (явилось тебе), а далее и для того, чтобы ты подумал, будто подобно этому внезапно явившемуся тебе, и Божество количественно (занимает место, протяженно, имеет части), тогда как Божество ни количества, ни вида не имеет» (Нил Синайский, преподобный. Слово о молитве // Добротолюбие. Т. 2. С. 215). Об этом же см.: Григорий Синаит, преподобный. Наставление безмолвствующим. О безмолвии и молитве // Добротолюбие. Т. 5. С. 224, 233). Преподобный Нил Синайский объясняет, каким образом совершается это бесовское обольщение: «Когда ум начнет наконец чисто и бесстрастно молиться, тогда демоны наступают на него уже не от шуиих, а от десных: представляют явление будто славы Божией и какое-либо образное представление, чувству приятное, так что ему покажется, будто он совершенно достиг уже цели молитвы. Это, как сказал один знающий дело муж (Евагрий), бывает от страсти тщеславия и от бесовского прикосновения к известному месту мозга и от потрясения (или воспаления) в нем жил. Думаю, что демон, касаясь сказанного места, как хочет, превращает свет, который около ума; от этого тщеславие подвигается на помысл, понуждающий ум легкомысленно присвоять себе божественное и существенное ведение. Так как его не тревожат плотские нечистые страсти, а он чисто предстоит в молитве, то ему никак не думается, чтобы тут было какое-либо вражеское действие, - и он уверяется, что есть точно божественное явление, тогда как оно произошло от демона, который, крайнюю употребляя хитрость, чрез мозг, как мы сказали, изменяет сопряженный с умом свет и его самого образует (ему самому дает образ или то и то заставляет воображать)» (Там же. С. 216).

[6] Учение Игнатия Лойолы рассмотрено, например, в книге: Лодыженский М.В. Мистическая трилогия: Свет Незримый. Православное братство в честь Воздвижения Честного и Животворящего Креста Господня, 1998. С. 220-230.

[7] Игнатий (Брянчанинов), святитель. Аскетические опыты. Т. 1. С. 244.

[8] Там же. С. 247-248; см. также: Игнатий (Брянчанинов), святитель. Аскетическая проповедь // Игнатий (Брянчанинов), святитель. Творения. Т. 4. М., 1997. С. 70.

[9] Игнатий (Брянчанинов), святитель. Аскетические опыты. Т. 1. С. 247. Так, согласно святому Марку Подвижнику, кто говорит, что не имеет нужды в покаянии, тот считает себя праведным, и значит, чрез это мнение о своей праведности соединилось со страстями самомнения и кичливости (Марк Подвжник, святой. Наставления // Добротолюбие. Т. 1. С. 501). Преподобный Макарий Великий замечает, что если даже кто имеет благодать Святаго Духа, но успокаивается этим и удовлетворяется самим собой, тот потеряет все (Макарий Великий, преподобный. Духовные беседы. С. 80, 129, 205).

[10] Игнатий (Брянчанинов), святитель. Аскетические опыты. Т. 1. С. 245.
[11] Там же. С. 249

[12] Там же. С. 250.

[13] Там же. С. 537. «Все грехи мерзостны пред Богом, но мерзостнее всех гордость сердца», - учит преподобный Антоний Великий (Отечник, составленный святителем Игнатием (Брянчаниновым). Подворье русского на Афоне Пантелеимонова монастыря, 1996. С. 8 ). Святой Максим Исповедник определяет страсть гордости как непризнание Божией помощи и человеческой немощи, отсюда «гордость есть божественного и человеческого знания лишение» (Максим Исповедник, преподобный. Умозрительные и деятельные главы // Добротолюбие. Т. 3. С. 279).

[14] Игнатий (Брянчанинов), святитель. Аскетические опыты. Т. 1. С. 537. Прекрасно в этом отношении учит святой Исаак Сирин: «Совершенно смиренномудр тот, кто не имеет нужды мудрованием своим изобретать способы быть смиренномудрым, но во всем этом совершенно и естественно имеет смирение без труда; и хотя приял он в себя некое дарование великое и превышающее всю тварь и природу, но на себя смотрит как на грешника, на человека, ничего не значащего и презренного в собственных своих глазах» (Исаак Сирин, преподобный. Слова подвижнические. С. 236).

[15] Игнатий (Брянчанинов), святитель. Аскетические опыты. Т. 2. С. 57.

[16] Там же. С. 52.

[17] Там же. С. 55. Таково же учение в этом вопросе и блаженного Диадоха Фотикийского. Он выражается дословно близко святителю Игнатию: «Любви духовной никто не может стяжать, если не просветится Святым Духом, во всей полноте ощутительно. Ибо если ум не приимет от Божественного света совершенного богоподобия, то хотя он все другие добродетели возыметь может, но совершенной любви остается еще не причастным; потому что только тогда, как человек совершенно уподобится Божией добродетели (говорю о вместимом для человека подобии Богу), носит он и подобие Божественной любви» (Диадох Фотикийский, блаженный. Подвижническое слово // Добротолюбие. Т. 3. С. 63). Также, согласно святым Исааку Сирину и Максиму Исповеднику, Божественная любовь возникает в душе при победе над страстями (Исаак Сирин, преподобный. Слова подвижнические. С. 258; Максим Исповедник, преподобный. Сотницы о любви // Добротолюбие. Т. 3. С. 164).

[18] Игнатий (Брянчанинов), святитель. Аскетические опыты. Т. 1. С. 251.

[19] Там же. Т. 1. С. 119-122, 251; Т. 2. С. 124-125; Приношение современному монашеству. С. 69.

[20] Собрание писем святителя Игнатия, епископа Кавказского / Сост. игумен Марк (Лозинский). М.; СПб., 1995. С. 358.

[21] Игнатий (Брянчанинов), святитель. Аскетические опыты. Т. 1. С. 248. Собственные слова преподобного Симеона Нового Богослова таковы: «Как страшно мнение о себе и думать: "Я что-нибудь значу!" Довольно подумать: "Я имею", - чтобы лишиться сего» (Симеон Новый Богослов. Двенадцать слов. Сергиев Посад, 1911. С. 494). В этой связи выразительны слова преподобного Макария Великого: «Горе той душе, которая не сознает язв своих и по причине великой и безмерной порочности не думает, что имеет какой-либо порок; ее не посещает и не врачует добрый Врач; потому что и не заботится она о язвах своих, почитая себя невредимою и здравою» (Макарий Великий, преподобный. Духовные беседы. С. 430).

[22] Игнатий (Брянчанинов), святитель. Аскетические опыты. Т. 1. С. 253.

[23] Собрание писем святителя Игнатия, епископа Кавказского. С. 230.

[24] Игнатий (Брянчанинов), святитель. Аскетические опыты. Т. 2. С. 213-214.

[25] Там же. С. 215.

[26] Собрание писем святителя Игнатия, епископа Кавказского. С. 286.

[27] Игнатий (Брянчанинов), святитель. Приношение современному монашеству. С. 269.

[28] Игнатий (Брянчанинов), святитель. Аскетические опыты. Т. 2. С. 321.

[29] Игнатий (Брянчанинов), святитель. Слово о смерти. С. 18. Касательно всего этого особенно выразительно учение преподобного Антония Великого, который претерпел в пустыне лютейшую брань со стороны падших духов. «Великое их множество в окружающем нас воздухе, и они недалеко от нас», - замечает относительно невидимых врагов великий наставник иночества (Афанасий Великий, святитель. Житие преподобного отца нашего Антония // Афанасий Великий, святитель. Творения: В 4-х т. Т. 3. М., 1994. С. 197). Святой Антоний учит, что всякого христианина, преуспевающего в духовной жизни, демоны вначале искушают чрез лукавые помыслы. Если подвижник окажется тверд, тогда нападают на него посредством мечтательных привидений. Затем принимают не себя вид прорицателей, дабы подвижник поверил им, как будто предсказывающим правду. Если же подвижник окажется духовно тверд и в этом случае, «то приводят уже с собою князя своего» (Там же. С. 198-199). «Посему, когда демоны приходят к вам ночью, хотят возвестить будущее или говорят: "Мы - ангелы", не внимайте им, потому что лгут. Если будут они хвалить ваше подвижничество и ублажать вас, не слушайте их и нимало не сближайтесь с ними, лучше же себя и дом свой запечатлейте крестом и помолитесь» (Там же. С. 207). Также преподобный Иоанн Лествичник замечает, что бесы способны легко принимать вид ангелов света или святых, причем сначала они могут явиться во сне, и если мы примем их, тогда являются и наяву (Иоанн Лествичник, преподобный. Лествица. С. 32). Интересны и слова блаженного Диадоха Фотикийского, что при видимом явлении «не пребывают они (бесы) в одном и том же образе и вида своего не показывают долго не смятенным; потому что тем, чего нет в их произволении, но что заимствуют из своей только лживости, долго довольствоваться они не могут. При этом они много говорят и обещают великого, а еще больше угрозами стращают, принимая на себя нередко вид воинов; иногда припевают душе и что-нибудь льстивое с шумным криком» (Диадох Фотикийский, блаженный. Подвижническое слово // Добротолюбие. Т. 3. С. 27).

[30] Игнатий (Брянчанинов), святитель. Аскетические опыты. Т. 2. С. 319.

Благодатный Огонь

http://ruskline.ru/analitika/2014/05/13/svyatitel_ignatij_bryanchaninov_ob_opasnosti_mnimoduhovnyh_sostoyanij/

http://www.blagogon.ru/digest/315/

[Дмитрий Н]

Жизнь святителя Игнатия (Брянчанинова). Часть 1

Валерий Духанин
кандидат богословия, преподаватель
Николо-Угрешской духовной семинарии





 
Для современного человека, желающего серьезно проводить духовную жизнь, творения святителя Игнатия (Брянчанинова; 1807–1867) являются незаменимым руководством. В них сосредоточен предшествующий опыт святоотеческой аскетической мысли, и этот опыт святитель Игнатий воплотил в собственной жизни. В его писаниях ясно раскрывается сущность правильного духовного пути, а также разъясняются те тонкости духовного делания, которые могут быть неверно истолкованы при чтении древних аскетических трактатов. Примером взыскания общения с Богом является и сама жизнь святителя Игнатия. Несмотря на то, что наше время существенно отличается от эпохи, в которую жил святитель, его жизненный путь содержит в себе много поучительного для наших современников. Каким же был путь этого величайшего подвижника XIX века?

По многим внешним обстоятельствам судьба святителя Игнатия (Брянчанинова) должна была сложиться больше как светская карьера, нежели духовное служение. Дело в том, что фамилия Брянчаниновых принадлежала к древнейшим дворянским родам русского государства. Основателем рода считается боярин Михаил Брянко (XIV в.), оруженосец благоверного князя Димитрия Донского, тот самый, который самоотверженно переоделся перед Куликовской битвой в одежды князя и погиб в кровавой сече. Известно, что предки святого Игнатия отстаивали законную власть в период Смутного времени в начале XVII века, героически сражались в войне с Польшей (1654–1667) при царе Алексее Михайловиче, несли службу при императоре Петре I, защищали Россию в 1812 году. Таким образом, род Брянчаниновых верой и правдой служил Отечеству, и естественно, что родители будущего святителя желали видеть в сыне достойного государственного служителя, занимающего видное место в обществе.

Несколько слов нужно сказать о его родителях. Отец святителя Александр Семенович Брянчанинов (1784–1875), паж времен императрицы Екатерины II и императора Павла Петровича, был предводителем дворянства в родном Грязовецком уезде Вологодской губернии, пользовался всеобщим уважением и слыл передовым образованным помещиком. Заранее скажем, что взаимоотношения с отцом складывались у святителя очень непросто. Трагизм выразился и в том, что отец пережил сына на девять лет. Мать, Софья Афанасьевна Брянчанинова (1786–1832), тихая благочестивая женщина, воспитала девять детей и особенно любила старшего сына Дмитрия (будущего святителя Игнатия), отличая в нем ум и красоту (кстати, скончалась она на руках любимого сына, в то время настоятеля Пельшемского Лопотова монастыря, будучи напутствована его молитвами).

Несмотря на сословную принадлежность дворянству, святителю предстояло пройти совершенно особый путь – служения Богу в монашеском звании, превозмогая всевозможные на этом пути препятствия. Можно достоверно утверждать, что святитель был избран на служение Богу от чрева матери. Это обнаружилось следующим образом. Его родители сочетались браком в ранней молодости. Двое первых детей умерли в младенчестве, после чего наступило долгое бесплодие. В печали супруги обратились к помощи Божией, предприняли паломничество по окрестным святым местам, по несколько дней проводили в обителях северной Фиваиды: Свято-Духовском, Глушицком, Лопотове, Прилуцком монастырях, чтобы молитвами и благотворением испросить себе разрешение неплодия. В итоге у них 5 февраля 1807 года родился сын, которого назвали Дмитрием – в честь одного из первых вологодских чудотворцев преподобного Димитрия Прилуцкого. Промысл Божий сказался в том, что испрошенный молитвой после неплодства первенец впоследствии сам стал ревностным делателем молитвы и ее опытным наставником.

Детство святителя прошло в родовом имении Брянчаниновых – селе Покровском Грязовецкого уезда Вологодской губернии (усадьба, кстати, сохранилась до настоящего времени и в 2000 году передана в ведение Вологодской епархии). Собственно, здесь и было положено начало духовному формированию будущего святого. Сама безмолвная сельская жизнь, соприкосновение с местной природой вселили в отрока стремление к уединению. Он часто любил оставаться под тенью вековых деревьев обширного сада и там погружался в глубокие думы. Как вспоминал святитель, безмолвие влекло его душу более, нежели житейский шум. Рано загорелось в его сердце желание служения Богу, безмолвия, сокровенного внутреннего духовного делания: уже в детстве он любил неспешно и внимательно вычитывать молитвы; не ограничиваясь утренним и вечерним временем, часто молился в течение дня.

Конечно, образованию детей уделялось должное внимание, приглашались наставники и учителя, в том числе профессора Вологодской духовной семинарии. С особой благодарностью святитель вспоминал студента семинарии Левитского, жившего в доме Брянчаниновых и обучавшего Дмитрия закону Божию. Он посеял в душе отрока первые семена любви к Божию слову. И вот еще чем действительно выделялся Дмитрий Брянчанинов, так это своими незаурядными способностями в учении: домашнее образование он завершил в том числе с прекрасным знанием латинского и греческого языков. Родители возлагали на него большие надежды.

Всего в семье Брянчаниновых было девять детей. Безусловным лидером признавался Дмитрий. Биографы святителя Игнатия (среди которых его родной брат Петр Александрович) сообщают, что дети Брянчаниновых «все сознавали главенство Дмитрия и сознавали не потому только, что он был старший, а вследствие особого, высшего, так сказать, склада его ума и характера, вследствие нравственного его превосходства. Дмитрий Александрович был тих, скромен, всегда во всем весьма благоразумен, внимателен и вежлив в обращении, хотя молчалив. Пользуясь всегдашним уважением от братьев и сестер и превосходя их в научных способностях и других дарованиях, Дмитрий Александрович не обнаруживал ни малейшего превозношения или хвастовства. Зачатки иноческого смиренномудрия высказывались в тогдашнем его поведении и образе мыслей. По нравственности и уму он был несравненно выше лет своих – и вот причина, почему братья и сестры относились к нему даже с некоторым благоговением, а он, в свою очередь, сообщал им свои нравственные качества»[1].

В аскетическом настроении святителя большую роль сыграло и его слабое физическое здоровье. В детстве, купаясь с отцом в речке Талице (возле родного села Покровского), Дмитрий замерз так, что дрожал всем телом, но не дерзнул выйти из воды прежде отца; после этого он часто простывал, болел, что только способствовало его склонности к безмолвию и глубокой уединенной молитве. Приведенный поступок может показаться современному человеку странным. Но в семье Брянчаниновых царил строгий, даже суровый строй жизни, регламентируемый отцом, железной воле которого никто не смел прекословить – дети часто боялись открываться перед родителями. Само проявление к детям любви считалось недостойной слабостью, розги не щадили ни старших, ни младших. За поведением детей тщательно наблюдали и каждый день докладывали родителям. В связи с этим становится понятным, что их дальнейший жизненный путь заранее предрешался родителями, а возраставшие в сыне духовные устремления (что в конечном итоге привело к переходу из дворянского сословия в духовное) не могли найти в родных большого отклика. Вот почему святитель в статье «Плач мой» так вспоминал это время: «Детство мое было преисполнено скорбей. Здесь вижу руку Твою, Боже мой! Я не имел кому открыть моего сердца: начал изливать его пред Богом моим, начал читать Евангелие и жития святых Твоих. Завеса, изредка проницаемая, лежала для меня на Евангелии; но Пимены Твои, Твои Сисои и Макарии производили на меня чудное впечатление. Мысль, часто парившая к Богу молитвой и чтением, начала мало-помалу приносить мир и спокойствие в душу мою. Когда я был пятнадцатилетним юношей, несказанная тишина возвеяла в уме и сердце моем. Но я не понимал ее, я полагал, что это – обыкновенное состояние всех человеков»[2].

Каким образом в душе человека зарождается желание служения Богу? Почему одни с радостью стремятся к этому, а другие предпочитают искать лишь земного? До конца это объяснить невозможно. Такова тайна самоопределения личности. Для нас более важно знать, что Дмитрий Брянчанинов уже в юношеские годы окончательно определился в своем главном жизненном решении. Когда на шестнадцатом году его жизни (в конце лета 1822 года) отец повез Дмитрия в Петербург для определения в Главное инженерное училище, готовившее офицеров инженерных войск, то дорогой впервые спросил сына: «Куда бы ты хотел поступить на службу?». Дмитрий был поражен такой откровенностью отца, решил не скрывать своей сердечной тайны и, испросив обещания не сердиться, если ответ не понравится, решительно сказал, что желает идти в монахи и что из всех видов службы он предпочитает службу Царю Небесному. Как ни странно, ответ не был воспринят серьезно, и отец повез сына далее к предполагаемому им служению.

Экзамены в Главное инженерное училище Дмитрий выдержал блестяще (при конкурсе более чем четыре человека на место), он был единственный принят сразу во второй класс, вскоре стал первым по успеваемости учеником и сохранил это место до самого конца учебы. Великий князь Николай Павлович, ставший через три года императором, в то время лично наблюдал за кадрами училища и сразу же обратил внимание на одаренного и прекрасно воспитанного юношу. Заметим, что в годы учебы Брянчанинов, благодаря личным достоинствам, имел успехи и в светском обществе. Так, родственные связи ввели его в дом тогдашнего президента Академии художеств, археолога и историка Алексея Николаевича Оленина. Там на литературных вечерах Брянчанинов, декламируя новые произведения авторов того времени, стал любимым чтецом, а на его поэтические и вообще литературные дарования обратили внимание такие известные лица, как Н.И. Гнедич, И.А. Крылов, К.Н. Батюшков и даже сам А.С. Пушкин. Это способствовало развитию литературных дарований святителя. А некоторые посетители этого салона стали на всю жизнь близкими святителю людьми и впоследствии пользовались его духовным советом, в частности Николай Николаевич Муравьев-Карский.

Такова была внешняя сторона жизни Дмитрия Брянчанинова, исполненная успехов в учебе, всеобщего уважения, а что же составляло его внутреннюю, сокровенную сторону? Как ни странно, в душе он испытывал неудовлетворенность, даже опустошение. Так пишет об этом сам святитель: «Науки человеческие, изобретения падшего человеческого разума, сделались предметом моего внимания: к ним я устремился всеми силами души; неопределенные занятия и ощущения религиозные оставались в стороне. Протекли почти два года в занятиях земных: родилась и уже возросла в душе моей какая-то страшная пустота, явился голод, явилась тоска невыносимая – по Боге. Я начал оплакивать нерадение мое, оплакивать то забвение, которому предал веру, оплакивать сладостную тишину, которую я потерял, оплакивать ту пустоту, которую я приобрел, которая меня тяготила, ужасала, наполняя ощущением сиротства, лишения жизни! И точно – это было томление души, удалившейся от истинной жизни своей – Бога. Вспоминаю: иду по улицам Петербурга в мундире юнкера, и слезы градом льются из очей…»[3].

Стоит вспомнить, что это была эпоха, когда в обществе светское явно вытесняло духовное, богообщение было отнюдь не в центре внимания, многие придерживались только внешней формы церковности, говели, исповедовались и причащались лишь раз в год, чтобы засвидетельствовать свою лояльность государственной религии. Основные темы разговоров были исключительно земного порядка. Все это создавало страшный вакуум в боголюбивой душе Дмитрия Брянчанинова и выражалось в чувстве безутешной тоски. Оставшись одиноким в своих душевных исканиях, Дмитрий обратился к источникам живой веры – творениям святых отцов. «Не живые человеки были моими наставниками, ими были почившие телом, живые духом святые отцы. В их писаниях нашел я Евангелие, осуществленное исполнение; они удовлетворили душу мою»[4]. Чтение, внимательное исследование творений святых отцов навсегда определило внутренний аскетический настрой святителя. А поскольку большинство отцов Церкви в своих аскетических наставлениях обращали внимание на внутреннее делание христианина, Дмитрий Брянчанинов стал осваивать умное делание, внутреннюю молитву, чтобы в своем одиночестве взыскать помощи Единого Истинного Помощника и Благодетеля. Удивительно, но будучи еще совсем молодым человеком, студентом училища, он достиг почти непрестанного умного делания. «Бывало, с вечера, – рассказывал святитель впоследствии, – ляжешь в постель и, приподняв от подушки голову, начнешь читать молитву, да так, не изменяя положения, не прерывая молитв, встанешь утром идти на службу, в классы»[5].

Правда, духовные стремления Дмитрия нашли отклик у его однокурсника Михаила Чихачева, происходившего из дворян Псковской губернии. Несмотря на то, что Чихачев был совершенно иного характера – весельчак и говорун, они навсегда стали близкими друзьями и вместе старались осуществлять жизнь во Христе. К сожалению, благочестивые студенты не встретили поддержки со стороны ближайших духовных лиц училища; более того, их аскетический настрой истолковали крайне превратно. Возможно, таково было искушение невидимого врага, раздраженного постоянной молитвой Дмитрия, а может быть, так действовал Промысл Божий, ведший святого по более полезному для него пути. Произошло следующее. Дмитрий Брянчанинов, ощущая свою неопытность в духовном делании, обратился за помощью к духовнику училища и сказал, что «борим множеством греховных помыслов». Отец протоиерей, не имея никакого желания вникать во внутреннюю жизнь студента, тут же счел «греховные помыслы» за «политические замыслы» и обратился к училищному начальству с опасениями о политической благонадежности исповедавшегося студента (правды ради, надо упомянуть, что в то время духовенству прямо предписывалось сообщать о своих подозрениях на исповедующихся). Как пишут биографы святителя Игнатия, «неосмотрительность духовника повергла Брянчанинова в тяжкую ответственность пред своим начальством и довела до болезненного состояния»[6]. Брянчанинов вынужден был сменить духовника, со своим другом Чихачевым он обратился к инокам Валаамского монастыря, исповедовался у них, приобщаясь их духовным назиданиям. Однако духовные потребности друзей оказались настолько глубокими, что духовники Валаамского монастыря сами предложили им обратиться к монахам Невской лавры, к таким опытным инокам, как лаврский духовник отец Афанасий, монахи Аарон, Харитон, Иоанникий. Упомянутые отцы являлись учениками знаменитых старцев Феодора и Леонида (основателя Оптинского старчества), преемственных учеников преподобного Паисия Величковского.

Два друга «совещались с иноками как с духовными отцами обо всем, что касается внутреннего монашеского делания, исповедовали свои помыслы, учились, как охранять себя от страстей, греховных навыков и преткновений, какими руководствоваться книгами из писаний святых отцов и тому подобное. Добрые иноки, особенно отец Иоанникий и духовник отец Афанасий, делились с монахолюбивыми и любомудрыми юношами всем, что составляло достояние их многолетней духовной опытности. Часто Дмитрий Александрович удивлял их своими вопросами, которые касались таких сторон жизни духовной, какие свидетельствуют о довольно зрелом духовном возрасте»[7].

Все большее сближение с монашеством вызвало, наконец, существенное противодействие со стороны отца. Дело в том, что при Дмитрии жил старый слуга Дормидонт, который извещал родителя о частых хождениях сына в лавру. Теперь-то отец вспомнил высказанное сыном желание идти в монахи и попросил высокопоставленных петербургских знакомых воспрепятствовать намерению сына. В итоге Дмитрий Брянчанинов вынужден был лично предстать пред Петербургским митрополитом Серафимом (Глаголевским). Он выразил искреннее желание стать монахом. Примечательно, что митрополит Серафим, первоначально подозревая в нем только честолюбивые планы, объявил, что Брянчанинов, как не обладающий ученой степенью духовных академий, не может быть возведен в церковной иерархии выше сана архимандрита. На это молодой человек ответил, что ищет не санов, а единственно спасения души, состоящего в бегстве от мира. Это было действительно так. Ни разу святитель не выразил желания занять какой-нибудь высокий пост. А митрополит после беседы с юношей позволил ему продолжать общение с монахами Александро-Невской лавры. Это было первым положительным поворотом на пути к духовному служению.

Впрочем, для окончательного разрыва с миром нужно было что-то такое, что произвело бы последний решительный переворот в душе молодого молитвенника. Весной 1826 года святитель заболел тяжкой грудной болезнью, имевшей все признаки чахотки. Лучшие петербургские врачи считали его положение крайне опасным, а сам Дмитрий Брянчанинов полагал, что находится уже на пороге смерти, постоянно читал творения святых отцов и молился. Эта болезнь стала для него настоящим преддверием монашества. Как только его здоровье поправилось, он поспешил в Александро-Невскую лавру, и здесь неожиданно совершилась судьбоносная встреча. В это время в лавру прибыл известный старец преподобный Леонид (Наголкин), будущий старец Оптинский (в схиме Лев), и Дмитрий в уединенной беседе с ним «почувствовал такое влечение к этому старцу, что как бы век жил с ним: это были великие минуты, в которые старец породил его духовно себе в сына»[8]. Именно преподобный Леонид Оптинский своим духовным влиянием произвел в душе Дмитрия окончательный разрыв с миром, именно он повлек за собой юного святого к всецелому посвящению жизни богоугодному деланию души. Правда, далось это, по мирским понятиям, очень дорогой ценой.

Летом 1826 года состоялся разговор с родителями – безрезультатно. В Петербурге Дмитрий подал просьбу об увольнении его со службы – вместо удовлетворения просьбы назрел крупный скандал. Сам император Николай I поручил своему брату великому князю Михаилу Павловичу отговорить Брянчанинова от желания монашества. Что значило для дворянина, воспитанного в традициях верного служения царю и Отечеству, идти против воли императора, понять трудно современному человеку. Для молодого Брянчанинова это была глубокая внутренняя трагедия. Он, конечно же, прямо высказал великому князю желание своего сердца, однако Михаил Павлович в присутствии других высоких чинов жестко объявил, что государь не согласен на его отставку. Это решение уже не подлежало обсуждению. Брянчанинову было предписано выехать в Динабург (ныне Даугавпилс в Латвии, на реке Даугаве) для руководства строительством крепости.


(Окончание следует.)

[Дмитрий Н]

(Окончание)



Обыкновенно считается, что святые люди, поскольку им помогает Бог, легко преодолевают всевозможные препятствия, так что путь к небесным обителям для них пролегает ровно и гладко. Жизненный путь святителя Игнатия опровергает это представление, поскольку он наглядно свидетельствует, насколько трудно ему было достичь поставленной цели. Собственно, сама святость и есть верность Богу при любых, даже самых невыносимых, условиях жизни. Дмитрий Брянчанинов вынужден был пойти на откровенный конфликт со своим отцом, желавшим карьерой сына возвысить престиж своей фамилии, а разрыв с родителем означал полную потерю содержания. Он вынужден был идти на конфликт и с высокопоставленными лицами мира сего, что грозило всевозможными прещениями и потерей личной репутации в обществе.

В Динабурге Брянчанинов окончательно слег, и только когда осенью 1827 года великий князь Михаил Павлович лично посетил Динабургскую крепость и убедился в физической несостоятельности офицера Брянчанинова к службе, желание Дмитрия получить отставку было удовлетворено. Стоит сказать, что старец Леонид поддерживал в это время Брянчанинова своими письмами. К старцу же Леониду в Александро-Свирский монастырь Дмитрий, получив отставку, и выехал в начале января 1828 года.

Только теперь он мог вздохнуть полной грудью, всецело посвятив себя духовному деланию. С внешней стороны жизнь любого инока не представляет собой чего-то яркого, захватывающего: послушания, богослужение, личное молитвенное правило… Подлинная красота монашества раскрывается в его внутреннем подвиге. В Александро-Свирском монастыре Дмитрий отдал себя беспрекословному послушанию старцу и глубочайшему смирению среди братии. Кстати, первое послушание его было при поварне, где он помогал повару, бывшему крепостному его отца. Безропотное выполнение всех, даже самых низких, послушаний породило в душе святого послушника при полном забвении своего «я» сладость смирения, о чем впоследствии святитель помнил всю жизнь. Так, в полном жизнеописании святителя Игнатия, составленном его родным братом Петром Александровичем и ближайшими учениками, повествуется, как Дмитрий, проходя послушание в трапезной, однажды ставил блюдо на стол, за которым сидели послушники, и мысленно произнес: «Примите от меня, рабы Божии, это убогое служение». При этом он вдруг почувствовал в сердце необыкновенное молитвенное действие, так что он даже пошатнулся. В его грудь запало сладостное утешение, которое не покидало его более двадцати дней (святитель описал этот случай в «Аскетических опытах», приписывая его другому лицу).

Со всей искренностью он отдал себя духовному руководству старца Леонида, по подобию древнего послушничества ежедневно исповедовал ему все движения внутренней жизни, не предпринимал ни одного действия без благословения старца, проходил налагаемые на него испытания, иногда очень тяжелые. Однажды в числе прочих послушников Дмитрий назначен был тянуть рыболовный невод в озере Свирского монастыря. Когда невод запутался, монах, заведовавший ловлей, зная, что Брянчанинов умел хорошо плавать и долго держаться под водой, послал его распутать невод. Несмотря на осенний холод, Дмитрий беспрекословно выполнил приказание, правда, после этого болел сильной простудой.

Прошло время, и старец Леонид переселился в Площанскую пустынь Орловской губернии. Послушник Дмитрий Брянчанинов, не раздумывая, следовал за ним. Сюда же приехал и Михаил Чихачев, сумевший наконец вырваться из оков мирской жизни. Однако здесь взаимоотношения Дмитрия с духовным наставником несколько изменились. Количество учеников старца умножилось, и собрания их стали сопровождаться некоторой молвой и рассеянностью. Лишние разговоры и пересуды в среде учеников отзывались в душе Дмитрия тягостно. Старец по-своему объяснял скорбь Дмитрия. К этому добавилось и то, что отец Леонид не всегда удовлетворительно отвечал на вопросы послушника. В этой связи стоит сделать два важных уточнения. Во-первых, вспомним, что душа святителя с детства отличалась особой утонченностью, созерцательностью, тяготением к безмолвию. Еще в годы учебы он привык к продолжительной внутренней молитве, и вероятно, отец Леонид при обилии учеников уже не вникал подробно во внутреннее делание святителя. Во-вторых, сам идеал монашеской жизни выработался у святителя при подробном изучении писаний древних святых отцов, и он много скорбел, видя несоответствие этому идеалу. Так или иначе, но Промысл Божий явно вел святителя по предназначенному для него пути. Выразилось это в следующем. Когда Брянчанинов и Чихачев высказали желание жить в уединенной келье на правилах жизни скитской (то есть отдельно от монастырской братии), то старец Леонид первоначально не одобрил этого. Дмитрий, переживая и много болея от того, что старец его не понимает, в скорби стал особо усиленно молиться Господу. И в один день ему было дано видение, о котором он поведал своему другу Михаилу Чихачеву. Святитель увидел светлый крест, возле которого стояли он сам и его друг Чихачев, и некий голос объяснил, что Дмитрия ожидает искреннее отречение от мира и всего земного и что его друг должен участвовать в его страданиях. В душе Дмитрия остались глубокий мир и благодатное утешение. А Чихачев заметил, что с тех пор будущий святитель получил особую духовную силу разума, так что легко постигал и разрешал самые трудные духовные вопросы и недоумения. Видение было передано старцу Леониду, и тот благословил их жить отдельно.

Молодые подвижники начали уединенно-безмолвную жизнь, выходя только в церковь и на трапезу. Келья их, отдельно стоявшая в саду, стала для них несказанно дорога своим удобством к богомыслию и молитве. Так прошла зима 1829 года. Так думали провести два друга всю свою жизнь. Но между настоятелем Площанской пустыни иеромонахом Маркеллином и старцем Леонидом возникли неудовольствия, вынудившие отца Леонида со своими учениками переселиться в скит Оптиной Введенской пустыни Калужской губернии. Велено было уезжать и ни в чем не повинным Брянчанинову и Чихачеву.

Первоначально они направились в Белобережскую Иоанно-Предтеченскую пустынь, однако там их не приняли. Не нашлось для них места и в Оптиной пустыни, и только благодаря ходатайству старших братий обители их согласились принять и позволили жить уединенно в отведенной им келье. Впрочем, настоятель, отец Моисей, сначала не соглашавшийся принять Дмитрия с другом, относился к ним неблагосклонно; не было доверия к ним и со стороны некоторой братии. Недоброжелательство и крайне скудная пища привели друзей в такое болезненное состояние, что они едва могли подниматься с кроватей, а помощь получали лишь один от другого, когда кому-нибудь из них становилось чуть легче. Именно в это время к Дмитрию приходит весть от сильно заболевшей матери, желавшей видеть сына перед возможной смертью; отец, неожиданно изменив отношение к жизненному выбору сына, обещал построить ему отдельную келью близ церкви, а вскоре была прислана и крытая бричка. Святитель воспринял это как указание Божие и согласился поехать, взяв с собой своего друга Михаила Чихачева.

Забегая вперед, заметим, что, покинув Оптину пустынь, святитель впоследствии поддерживал письменные сношения с преподобными Леонидом и Макарием Оптинскими. По просьбе старцев, он, будучи уже архимандритом, участвовал во многих делах Оптиной пустыни, заботился о материальном благополучии обители, помогал изданию произведений святых отцов. В преодолении последнего, предсмертного испытания старца Леонида святитель принял самое живое участие. Когда в Белевской женской обители некоторых учениц старца из зависти обвинили в ереси, то нарекания стали падать на самого преподобного Леонида. Ему угрожала ссылка. Узнав об этом, святитель Игнатий немедленно встретился с Московским митрополитом Филаретом (Дроздовым), и тот пресек гонение на старца. По кончине старца Леонида святитель Игнатий в письме преподобному Макарию написал: «Душа моя исполнилась печали, и как ни вспомяну о нем (старце Леониде. – В.Д.) – каждый раз обильная печаль изливается в мое сердце. Точно как вы пишите, он имел ко мне особеннейшее расположение и любовь, следствие коих постоянно в себе ощущаю: отклонясь телесно, я не отклонился в противное мудрование, но многие его изречения остались у меня в памяти и доселе меня руководствуют, особливо произнесенные в Свирском монастыре»[9].

В наши дни неоднократно возникали дискуссии, в которых святителя Игнатия с его последователями противопоставляют Оптинским старцам. Конечно, разница традиций очевидна, но путь святителя Игнатия был настолько же отличен, насколько отличным был путь святителя Феофана Затворника или святого праведного Иоанна Кронштадтского. Господь вел тех и других пусть и разными путями, но к единой цели. При разности духовных служений они стали выразителями единого аскетического предания Православной Церкви. А главное, каждый святой отец Церкви выполняет то духовное призвание, которое уделил ему Бог. При многом общем, что наблюдается у святителя Игнатия и старцев Оптиной пустыни, различие, на наш взгляд, заключалось в следующем. Старцы Оптинские предлагали более деятельное благочестие, тогда как святитель Игнатий – сокровенное умное делание со всеми тонкими особенностями внутренней жизни. Старцы Оптинские постоянно принимали народ, наставляя его высокой нравственности, а святитель всю жизнь искал безмолвия по образу древних подвижников и обучал, как стяжать мир сердца и безмолвие внутреннее. Поэтому и основные сочинения старцев Оптинских – письма с назиданием вопрошавших на самые разные темы, а творения святителя Игнатия – это обобщение аскетического опыта предшествовавших святых отцов касательно внутреннего служения человека Богу, проверенного святителем на собственном опыте.



<sub>[1] Полное жизнеописание святителя Игнатия Кавказского. М., 2002. С. 21–22.

[2] Игнатий (Брянчанинов), святитель. Аскетические опыты // Творения. М.: Изд-во Сретенского монастыря, 1996. Т. 1. С. 555.

[3] Там же.

[4] Собрание писем святителя Игнатия, епископа Кавказского. М., 1995. С. 472.

[5] Полное жизнеописание святителя Игнатия Кавказского. С. 32.

[6] Игнатий (Брянчанинов), святитель. Аскетические опыты. Т. 1. С. 14–15.

[7] Там же. С. 16–17.

[8] Там же. С. 21–22.

[9] Шафранова О.И. Странствие ко вратам вечности: Переписка святителя Игнатия с Оптинскими старцами и П.П. Яковлевым, делопроизводителем святителя Игнатия. М., 2001. С. 23–24.</sub>



http://www.pravoslavie.ru/put/30373.htm

[Дмитрий Н]

Жизнь святителя Игнатия (Брянчанинова). Часть 2

Валерий Духанин
кандидат богословия, преподаватель
Николо-Угрешской духовной семинарии





_{Святитель Игнатий Брянчанинов}

В селе Покровском жизнь Дмитрия Брянчанинова и его друга Михаила Чихачева не могла продолжаться долго: мир все более вторгался в заветный круг их духовного безмолвия, а после выздоровления матери отец Дмитрия вновь стал требовать от него вступления на мирскую службу. Тогда они удалились в Кирилло-Новоезерский монастырь Новгородской губернии, где жил знаменитый старец архимандрит Феофан. Обитель эта расположена на острове среди большого озера, монастырские стены стоят на сваях, вбитых в дно, и потому здешний климат оказался слишком сырым. К сожалению, физическое здоровье Брянчанинова подводило его все чаще и чаще. Проболев три месяца лихорадкой, он окончательно слег, так что у него стали опухать ноги. Это заставило его вернуться в Вологду.

Трудно сказать, как бы сложилась дальнейшая судьба Дмитрия Брянчанинова, если бы Промыслом Божиим в ней не принял живое участие Вологодский епископ Стефан. Путь святителя с этого момента становится более определенным. Жизнь его в это время связана с двумя обителями – Семигородской пустынью и Глушицким Дионисиевым монастырем. Чтобы понять духовный уровень будущего святителя Игнатия в это время, обратим внимание на его знакомство с благочестивым юношей Петром, впоследствии настоятелем Николо-Угрешского монастыря преподобным Пименом. В своих воспоминаниях преподобный Пимен Угрешский отзывается о молодом Брянчанинове как о человеке глубокой духовной мудрости и подвижнической опытности: «Когда я пришел в церковь, Брянчанинов был уже там и стоял в настоящей церкви за правым клиросом, а я стал налево за столбом, под аркой. Во все время обедни Брянчанинов ни разу не обернулся и, следовательно, не мог видеть, что кто-либо стоит за ним. Ему поднесли просфору и, когда по окончании обедни служащие и братия пошли в предел совершать установленное молебствие, которое бывает после литургии, Брянчанинов обернулся и, подошедши прямо ко мне, дал мне просфору и, спросив, где я остановился, сказал мне: “Я к вам приду”. Мы совершенно друг друга не знали и до этого никогда не разговаривали… Невзирая на его молодые лета, видно было, что он много читал отеческих книг, знал весьма твердо Иоанна Лествичника, Ефрема Сирина, Добротолюбие и писания других подвижников, и потому беседа его, назидательная и увлекательная, была в высшей степени усладительна. Эта продолжительная беседа его со мной меня еще более утвердила в моем намерении удалиться из мира и вступить в монашество»[1]. Заметим, что святитель всегда с особым участием общался с теми, в ком прозревал серьезное отношение к духовной жизни.

Усилившиеся требования отца вернуться к мирскому служению только ускорили желание пострига. Вологодский владыка Стефан, сочувствовавший Дмитрию, исходатайствовал разрешение Синода. Долгожданное событие состоялось 28 июня 1831 года. Епископ Стефан сам лично постриг благочестивого послушника с именем Игнатия в честь святого Игнатия Богоносца. Вскоре он рукоположил новопостриженного в священные степени. Что происходило в душе святителя, можно судить по одному из его писем: «Совершилось! Я пострижен и посвящен во иеромонаха. Когда меня постригали, казалось мне, что я умер; когда посвятили, казалось – воскрес… Во время каждой обедни ощущаю, что достиг конца желаний… Сказываю всем о себе то, что другие о мне знать и сказать не могут: я счастлив!»[2]. Он просился вернуться в Глушицкий монастырь, но владыка, прозревая его способности, назначил иеромонаха Игнатия настоятелем Пельшемского Лопотова монастыря. Отметим при этом одну важную особенность: к святителю сразу собрались послушники, знавшие его еще до принятия им пострига. В нем уже чувствовали духовную опору и подлинную монашескую прочность. Новый настоятель существенно поправил положение обители как с внешней, так и с внутренней стороны. Помимо дара умной молитвы, святитель обладал даром превосходного настоятеля, умением благолепно обустраивать вверяемую ему обитель – тут ему, конечно, пригодилась учеба в Главном инженерном училище. Кстати, Михаил Чихачев, облеченный здесь в рясофор, составил прекрасный хор (Чихачев обладал хорошим голосом), привлекший к обители множество богомольцев.

Благая деятельность святителя в возвышении нравов насельников Лопотова монастыря была засвидетельствована свыше. Благочестивый крестьянин Карп, проживавший рядом в поселке, увидел в видении, как некоторые иноки Лопотова монастыря (те, что были в монастыре еще до прихода святителя), стоя в водах реки Пельшмы, жаловались преподобному Григорию Пельшемскому, что новый игумен Игнатий делает им притеснения: в церковь не велит ходить с заплетенными волосами, на клиросе запрещает нюхать табак, не велит носить красных кушаков, запрещает ходить по деревням и прочее тому подобное. Преподобный Григорий, обратясь к Карпу, сказал: «Ты слышишь их жалобы, могу ли их послушать? Настоятель делает как надо, и если пребудет в заповедях Божиих до конца, причтен будет с нами»[3]. Было благочестивому Карпу и другое откровение: что игумен Игнатий послужит обители близ Петербурга, в которой будет соборная церковь во имя Святой Троицы, причем показан ему был самый иконостас церкви, показаны также все те иноки, которые перейдут туда за игуменом из Лопотова монастыря. Пророческое видение относилось к Троице-Сергиевой пустыне близ Петербурга, о которой сам святитель пока еще даже не помышлял.

Неожиданное внешнее возвышение святителя произошло в связи с тем, что весть о нем дошла до самого императора Николая I, который с удовольствием вспомнил своего воспитанника. «Ты у меня в долгу за воспитание, которое я тебе дал, и за мою любовь к тебе. Ты не хотел служить мне там, где я предполагал тебя поставить, избрал по своему произволу путь – на нем ты и уплати мне долг твой. Я тебе даю Сергиеву пустынь, хочу, чтобы ты жил в ней и сделал бы из нее монастырь, который в глазах столицы был бы образцом монастырей», – обратился он к святителю при личной аудиенции[4]. Вскоре (1 января 1834 года) иеромонаха Игнатия возвели в сан архимандрита – ему было неполных 27 лет.

Многие восприняли бы подобное назначение с великой радостью: раннее возведение в архимандриты, настоятельство рядом с самой столицей, близость к высоким слоям общества, благоволение самого государя-императора, а стало быть, возможность успешной карьеры, будущее епископство. Святителю Игнатию все это было не нужно. Житейская суета, неминуемая в монастыре на дороге из Петербурга в Петергоф, вынужденная обязанность встречать представителей высшего света да еще сырой климат Финского залива, прямо вредный для здоровья святителя, составили тяжелый крест, под которым выработался мужественный дух святого подвижника. Обитель находилась в упадке, в храмах почти невозможно было служить, корпуса требовали ремонта, братии было всего тринадцать человек, из которых монахов – восемь. Зная занятость святителя в это время и в последующее епископство, зная обилие легших на его плечи внешних проблем, можно только удивляться, как именно в это время он создал свои лучшие духовные произведения, посвященные всем тонкостям внутреннего подвига, а святитель, по собственному его признанию, писал лишь то, что опытно испытал в духовной жизни сам.

В столице вскоре заговорили о молодом и образованном архимандрите, выходце из дворян. Как вспоминал впоследствии один человек, «многие тогда удивлялись отцу Игнатию: как он, подвижник и молитвенник, не чуждался вместе с тем общества, бывал приятным собеседником людям светским, умел возбуждать в них к себе доверие и действовать на них ко благу душевному… что незаметно склоняло их к благочестию»[5]. Святитель Игнатий вообще обладал очень тонкой проницательностью, чувствовал душу другого человека, охотно беседовал с теми, в ком видел расположенность к духовному. Но светское общество таило в себе и много коварства. Святитель не выражал расположенности к людям иного склада и не пытался перед ними заискивать, кто бы они ни были. Отношение святителя к внешней мирской славе выразилось в следующем поучительном примере. 5 июля 1834 года, в день преподобного Сергия, на монастырской трапезе присутствовали высокопоставленные сановники, и один высокомерно обратился к святителю Игнатию: «Как согласить, отец архимандрит, ваши обеты монашества с той обстановкой, в которой вы живете?» – и указал на присутствовавшее великосветское общество. Настоятель ответил: «Очень просто: оно объясняется послушанием воле государя императора, которому угодно было меня взять из вологодских болот, где я жил в уединеннейшем монастыре, и поставить здесь, на перепутье большого света, чтобы говорить вам слово истины настолько, насколько позволят это ваши гнусные приличия света»[6]. Святитель искал безмолвия, само здоровье его требовало сухого климата, но вместо этого император назначил его в пустынь, расположенную в сырой местности –рядом с Финским заливом, что приводило к бесконечным простудам, да еще пустынь эту посещало множество светских людей – а противиться воле государя святитель Игнатий не смел, видя в этом назначении волю Божию.

23 года провел здесь святитель Игнатий. Вот как описывает он сам это время: «Негостеприимно приняла меня обитель – Сергиева пустыня. В первый же год по прибытии в нее я поражен был тяжкой болезнью, на другой год – другой, на третий – третьей: они унесли остатки скудного здоровья моего и сил, сделали меня изможденным, непрестанно страждущим. Здесь поднялись и зашипели зависть, злоречие, клевета; здесь я подвергся тяжким, продолжительным, унизительным наказаниям, без суда, без малейшего исследования, как бессловесное животное, как истукан бесчувственный; здесь я увидел врагов, дышащих непримиримой злобой и жаждой погибели моей»[7]. Благоволение императора к святителю и быстрое благоустроение вверенной ему обители вызвали зависть со стороны самых разных лиц, на архимандрита Игнатия (Брянчанинова) стали наговаривать, возникли интриги, а затем и вовсе непрерывные притеснения (а жаловаться государю святитель даже не помышлял). К этому добавилось то, что святитель Игнатий, искавший в первую очередь духовного преуспеяния, не считал нужным заискивать перед сильными мира сего. Многие досадовали на его независимый характер и отсутствие человекоугодия. Так, один светлейший князь, правитель губернии, заявил, что он не желал бы служить в одном управлении с таким епископом, каков архимандрит Игнатий, а на вопрос: «Почему?», ответил: «Да ему на ногу не наступишь». Выражая уважение к человеческой личности, уважение к властям и санам, святитель, тем не менее, не заискивал ни перед кем и никогда не человекоугодничал перед высшими чинами. Чтобы понять, о чем идет речь, приведем наглядный пример. В конце 1839 года знаменитая красавица того времени, фрейлина большого двора В. Нелидова обратила на себя внимание государя. Ввиду ожидавшего ее падения она приехала в Сергиеву пустынь, как бы испрашивая у святителя совета, а на самом деле ища успокоения совести, и потому для оправдания указывала на величие лица, которое влечет ее ко греху. При этом она сообщила, что духовник государя заверил ее, что в этом ничего особенно грешного нет. Вопреки ожиданиям Нелидовой, святитель Игнатий, ссылаясь на слово Божие, показал ей, что высота внешнего положения человека, впадающего в подобный грех, лишь усиливает тяжесть греха, а никак не оправдывает ни ту, ни другую из согрешающих сторон. Как подобный ответ мог быть воспринят в великосветской среде, мы можем только догадываться. А недруги святителя, пользуясь временным нерасположением к нему императора, лишь успевали наносить новые удары.

Страдания и скорби внутренне укрепляли святителя. Возрастая в духовном подвиге, он духовно сплачивал и укреплял вверенную ему обитель. Вот как пишет он сам о трудностях жизни в Сергиевой пустыни: «Здесь милосердый Господь сподобил меня познать невыразимые словом радость и мир души; здесь сподобил Он меня вкусить духовную любовь и сладость в то время, как я встречал врага моего, искавшего головы моей, – и соделалось лице этого врага в глазах моих как бы лицем светлого ангела. Опытно познал я таинственное значение молчания Христова пред Пилатом и архиереями иудейскими. Какое счастье быть жертвой, подобно Иисусу! Или нет – какое счастье быть распятым близ Спасителя, как был некогда распят блаженный разбойник, и вместе с этим разбойником от убеждения души исповедовать: достойное по делам моим приемлю; помяни меня, Господи, во Царствии Твоем (Лк. 23: 41, 42)»[8]. Близко знавший святителя Михаил Чихачев отзывался о нем: «Самые действия его, архимандрита Игнатия, были непонятны многим, чтобы не сказать всем, тем более мне, простяку. В нем вмещалось многое, и одно другому не мешало, то есть глубокое знание писаний святых отцов с монашеским деятельным опытом, и внешний навык, и способность общаться со всякого рода людьми, тонкое постижение нравов, знание человека со всеми его причудливыми немощами, умение различать благонамеренность от зловредной, ухищренной гибкости, умение проникать в умысел. При таком искусном руководителе все с Божией помощью улаживалось, все вынесено: и сносное, и казавшееся по немощи человеческой несносным»[9].

Столичное общество с удивлением замечало, как быстро развивалась Сергиева пустынь – внешне и внутренне. Возникли новые церковные постройки, во всем стали царствовать порядок, чистота и благообразие. Богослужение теперь совершалось стройно, величественно и торжественно. Став благочинным, архимандрит Игнатий собрал из разных обителей иноков, способных к пению, нашел хорошего регента. Несколько лет хором пустыни руководил живший поблизости известный духовный композитор протоиерей Петр Турчанинов, который написал ряд произведений специально для этого хора. Неоднократно бывал здесь и близко знавший святителя композитор Михаил Глинка, который так же, как и директор придворной капеллы А.Ф. Львов, принял участие в улучшении монастырского пения. В результате хор Троице-Сергиевой пустыни получил всероссийскую славу.

Святитель вникал в келейную жизнь каждого инока, искренне наставлял тайнам духовной жизни, рассудительно принимал исповедь помыслов, а двери его собственных келий были открыты для всех – от престарелых священнослужителей до юных послушников, так что умножившееся монастырское братство стало составлять одну большую семью, руководимую одним отцом, объединяемую единым духом. Все это время архимандрит Игнатий также вел большую переписку с монашествующими и желающими вести духовную жизнь в миру. Для многих он был подлинным духовником. В одном из писем святитель признавался: «Как утешительно перекликаются со мною многие души среди таинственной ночи мира сего с различных стран своих – иная с одра болезни, другая из изгнания, иная с берегу Волхова, иная с берегу Двины, иная с поля Бородинского, иная из хижины, иная из дворца царского. Душа, где бы она ни была поставлена, если не убита нечувствием, везде ощущает нужду в слове Божием, везде падение гнетет ее, давит. Произношу слово Божие в беседах личных, пишу его в беседах заочных, составляю некоторые книги, которые могли бы удовлетворить нуждам нынешнего христианства, служить при нынешнем голоде каким-нибудь утешением и наставлением»[10].

Стоит упомянуть, что в святителе при полном бескорыстии, простоте и смирении его души сохранялось и тонкое чувство изящества, так необходимое в общении с высшим слоем общества. Среди лиц дворянского происхождения, искавших духовного совета святителя, были и его племянницы – дочери любимой сестры Софии. Однажды святитель Игнатий обратил внимание на то, что племянницы причесаны не так, как в это время причесывались в столице, и тут же попросил присутствовавшую здесь свою сестру Елизавету поехать с девушками и устроить, чтобы прическа их была безукоризненной. Если он видел на сестрах что-нибудь недостаточно изящное, то тихо спрашивал: «Что это у тебя?». «Так носят, владыко», – оправдывались они. «Ты не носи», – наставлял он. У одной племянницы была привычка, как и у многих, идя в церковь, надевать скромное, темное платье. Владыка этого не одобрял. «Зачем это? – говорил он. – Разве ты думаешь, что Богу приятнее видеть тебя в черном платье, нежели в обыкновенном? Или думаешь, что, переодевшись, ты сделаешься ближе к Богу, достойнее?»[11].

Он не любил выставлять напоказ сокровенные тайны своего подлинного бескорыстия, нищеты духовной, умного делания, сторонился наигранного самоуничижения. Его кельи в Сергиевой пустыни имели богатую обстановку, и потому о нем сочиняли слухи как о будто бы ведущем роскошную жизнь. Когда на это обратил внимание приехавший к нему друг его, архимандрит Софония, святитель Игнатий молча провел его в самую отдаленную комнату настоятельского дома, где взору гостя открылись совершенно голые стены, одна небогатая икона с неугасимой лампадой и убогая рогожа на полу. Именно в уединении, к которому прибегал святитель, особенно во время сильных скорбей, рождались его поучительные творения. Когда святитель Игнатий уезжал из Сергиева монастыря на Ставропольскую кафедру, то у него не оказалось собственных средств на дальнюю дорогу. Когда же святитель умер, в кармане его подрясника нашли всего 14 копеек, так как за два дня до смерти он отдал 75 рублей крестьянину, потерявшему лошадь. До конца своей жизни он остался верен внутреннему стремлению к уединению, чему во многом способствовали его продолжительные болезни. Болезни подчас превращали его в затворника. Порой месяцами не покидал он кельи. Государь не удовлетворял его прошения об уходе на покой. Святитель безмолвно терпел скорби, углубляясь в богомыслие и умную молитву.


(Окончание следует.)

[Дмитрий Н]

(Окончание)


Прошли года, и Господь призвал святителя на новое служение – в епископском сане. Благодаря инициативе наместника Кавказского, известного военного Николая Николаевича Муравьева-Карского и ходатайству митрополита Новгородского и Петербургского Григория (Постникова), архимандрит Игнатий был посвящен 27 октября 1857 года во епископа Кавказского и Черноморского. На этой кафедре, отнявшей у святителя Игнатия много сил по наведению порядка, особенно проявились административные способности святителя. Важно заметить, что с момента поступления на кафедру владыки Игнатия Синод значительно сократил финансовое обеспечение Ставропольского епископа. Святитель получал жалование гораздо меньшее, нежели ректор и инспектор Ставропольской семинарии. При въезде в Ставрополь, как пишет сам святитель, он нашел, что «монашествующая братия (архиерейского) дома ежедневно ходила по городу, ища себе обеда и ужина, ибо в (архиерейском) доме, по его бедности, не было требуемой правилами иноческой трапезы»[12]. Часто святитель Игнатий отдавал епархиальным труженикам все, что имел сам. Вышло так, что наиболее бедственное в материальном отношении время Кавказской епархии пало на епископство святителя Игнатия, его труды увенчались успехом уже после его отбытия из Ставрополя, когда епархия стала одной из самых обеспеченных.

В своем епископстве святитель продолжал являть подлинное благородство во взаимоотношениях с паствой. В частности, это видно в следующей поучительной резолюции в журнале Ставропольской семинарии относительно наказаний провинившихся воспитанников: «Наказание заушениями, дранием за волосы и за уши да будет извергнуто из духовных училищ. В ту минуту, когда воспитатель собственноручно наказывает воспитанника, в эту жалкую минуту человечество терпит нравственное унижение и в лице воспитанника, и в лице воспитателя. Но в лице воспитателя такое унижение несравненно глубже, нежели в лице воспитанника. Воспитатель такими действиями лишает себя уважения воспитанников, их любви и доверенности. Высокий, благородный характер воспитателя есть главнейшая узда и гроза для воспитанников… Благочестивый и благонамеренный воспитатель должен положить себе за правило не прибегать в час своего гнева ни к выговору, ни к наказанию. Час гнева есть час безумия для всякого разгневавшегося, хотя бы разгневавшийся принадлежал к первейшим мудрецам. Наказание да будет плодом зрелого, беспристрастного суждения, только при этом условии оно благотворно для детей и возвышает в мнении их воспитателя»[13]. Для святителя Игнатия всегда оставались ценностью такие понятия, как честь и достоинство личности, попрание которых, по его мнению, не соответствует званию христианина.

Независимость святителя Игнатия от правил мира сего особенно проявилась во время возникшей в российском обществе дискуссии о готовящемся освобождении крестьян от крепостной зависимости. Основываясь на святоотеческом понимании подлинной свободы, святитель высказал свой взгляд твердо, невзирая на мнения, распространяемые в печати. Сущность дискуссии хорошо изложил исследователь А.М. Любомудров: «В ходе подготовки крестьянской реформы 1861 года епископ Игнатий, как управляющий Кавказской епархией, счел необходимым вступить в полемику с либеральными, псевдо-христианскими воззрениями на крестьянский вопрос, а затем и с представителем воинствующе-атеистического крыла А.И. Герценом. Эти документы отражают, по сути, столкновение двух принципиально противоположных воззрений на мир… Одно из них, либерально-просветительское, признает существующий мир… требующим переделки… Его отличают также вера в социальный и нравственный прогресс, обожествление “прав и достоинства человека”… Иное мировоззрение, церковно-христианское, в котором понятия греха и искупления являются центральными, видит главную цель человека “в обожении”, то есть во внутреннем очищении… Все попытки обустроить земную жизнь политическими, социальными, экономическими средствами, но вне Церкви, не во имя Христа рассматриваются как проявление человеческой самонадеянности и гордыни»[14].

Святитель Игнатий, желая препятствовать ложным мнениям, напечатал обращение к кавказскому духовенству (от 17 января 1859 г.), а затем другое, более подробное, обращение (от 6 мая 1859 г.), в котором, одобряя желание государя облегчить положение крестьян, показывал глубинное различие свободы внешней, социально-правовой и свободы внутренней, духовной. Целью ставилось и предостережение общества от возможных крестьянских волнений. Стоит сказать, что через некоторое время опасения святителя отрицательных последствий подтвердились, и в виду крестьянских волнений вышел циркуляр (30 апреля 1861 г.) обер-прокурора, повторявший некоторые мысли святителя. Многие мысли повторялись также в известном Манифесте 19 февраля 1861 года, составленном святителем Филаретом Московским. Однако в то время некоторые горячо возражали святителю Игнатию.

Несколько лет епархиальной жизни прошли для святителя Игнатия в неимоверных трудах. Тяжелая болезнь – оспа, ослабившая последние силы святителя Игнатия, а также благоволение к нему императора Александра II позволили получить 5 августа 1861 года желанное увольнение на покой. Жить было позволено, согласно просьбе, в Николо-Бабаевском монастыре на Волге, в Костромской епархии (причем собственных денег на отъезд у святителя не оказалось). В Москве владыка Игнатий посетил святителя Филарета и с грустью говорил о не соответствующем цели воспитании юношества, готовящегося к церковному служению, о гибельном вторжении в среду воспитателей идей, враждебных духу христианства. Святитель чувствовал постепенно приближающуюся к России катастрофу, наступившую ровно через 50 лет после его кончины.

Последние годы своей жизни святитель Игнатий провел в Николо-Бабаевском монастыре Костромской епархии. Эта обитель основана в конце XIV века и располагается в живописном месте на правом берегу Волги, при впадении в нее реки Солоницы. Именно здесь святитель нашел долгожданное безмолвие, при котором мог беспрепятственно готовиться к встрече с вечностью. «Бабаевский монастырь гораздо уединеннее и Коневца, и Валаама, – писал владыка. – Безмолвие начинает действовать на меня благотворно, отвлекая очи ума от зрения на деющееся в мире и направляя их к созерцанию своей греховности и предстоящего суда Божия»[15]. «Не могу нарадоваться настоящему моему положению. После долгих страданий среди бурного житейского моря Бог привел в тихое пристанище»[16]. «Бабаевский монастырь как отдельный мир. Такое достоинство его доставляется ему его необыкновенным уединением»[17].

В этом монастыре святитель завершал и пересматривал свои творения, руководил духовных чад, а главное, мог долго и беспрепятственно молиться. Его келейник Василий (Павлов), впоследствии иеромонах, вспоминал, как святитель Игнатий часто стоял на молитве у аналоя с воздетыми к небу руками, со слезами, как сидел в богомыслии, устремив взор на икону Спасителя или склонив голову на руки свои, как ходил по комнате в раздумье, как читал или писал что-то. Этот келейник сохранил такое поучительное воспоминание: «Я занимался на Бабайках с мальчиками, учил их чтению Священного Писания, арифметике, грамматике, чистописанию и однажды, разгорячившись, ударил одного. Затем, разумеется, почувствовал, что это грешно; я пошел и сказал владыке. Он на это мне сказал: “Ударь меня”. Я ответил, что я этого сделать не могу; тогда он мне сказал: “А если ты меня не можешь ударить, как же ты ударил мальчика, который также создан по образу Божию?”»[18].

В день светлого Христова Воскресения 16 апреля 1867 года святитель Игнатий совершил литургию, но так утомился, что келейники с трудом довели его до кельи. В этот день он объявил, что настала пора готовиться к смерти. В последующие затем дни святитель чувствовал себя все слабее, но при этом лицо его выражало все большее умиление, иногда прямо светилось радостью, что поражало всех окружающих. В последний перед его кончиной вечер келейник Василий, прощаясь с ним на ночь, сделал земной поклон со словами: «Простите меня, владыко, елика согреших!». И вдруг святитель встал на колени и поклонился ему со словами: «Прости и меня, Васенька…»[19]. На следующее утро – это было 30 апреля 1867 года, неделя жен-мироносиц – келейник застал святителя лежащим на ложе на левом боку, правая рука его лежала близ раскрытого канонника. Смерть, придя к святителю, застала его ум занятым молитвословием. Начав молитву на земле, угодник Божий продолжил ее на небе.

Остается только упомянуть, что к лику святых святитель Игнатий (Брянчанинов) был причислен Поместным Собором Русской Православной Церкви в 1988 году. Мощи святителя почивают в Введенском Толгском монастыре Ярославской епархии.

Мы рассмотрели далеко не все из жизни святителя, особенно же трудно передать глубину его духовного подвига. Жизнь святителя стала подтверждением того духовного закона, что никакие искушения, обстоятельства времени или особенности личного положения в обществе не могут препятствовать единению духа человеческого с Духом Божиим. Если, конечно, человек стремится до конца быть верным Христу. Да поможет Господь всем нам, по молитвам святителя Игнатия, стяжать то духовное сокровище, которое обрел он, и иметь ту же силу веры, чтобы достичь, как и сам святитель, обителей Небесного Царства.


13 мая 2009 года


_{[1] Цит. по: АрхимандритПимен, настоятель Николо-Угрешского монастыря. Биографический очерк. Свято-Никольский Угрешский монастырь, 1998. С. 15–16.
[2] Собрание писем святителя Игнатия, епископа Кавказского. М., 1995. С. 813.
[3] Полное жизнеописание святителя Игнатия Кавказского. М., 2002. С. 88.
[4] Там же. С. 95.
[5] «Отец современного иночества». М., 1996. С. 40.
[6] Полное жизнеописание святителя Игнатия Кавказского. С. 104.
[7] Игнатий (Брянчанинов), святитель. Аскетические опыты // Творения. М.: Изд-во Сретенского монастыря, 1996. Т. 1. С. 567.
[8] Там же. С. 567–568.
[9] Цит. по: Полное жизнеописание святителя Игнатия Кавказского. С. 105.
[10] Собрание писем святителя Игнатия, епископа Кавказского. С. 307–308.
[11] Купреянова А. Из семейных воспоминаний / Полное собрание творений святителя Игнатия (Брянчанинова). М.: Паломник, 2001. Т. 1. С. 616.
[12] Полное жизнеописание святителя Игнатия Кавказского. С. 407.
[13] Там же. С. 289–290.
[14] Цит. по: Полное жизнеописание святителя Игнатия Кавказского. С. 365–366.
[15] Собрание писем святителя Игнатия, епископа Кавказского. С. 112.
[16] Там же. С. 802.
[17] Там же. С. 709.
[18] Полное жизнеописание святителя Игнатия Кавказского. С. 21–22.
[19] Афанасьев В. Златокрылый Феникс: Монашеский подвиг святителя Игнатия (Брянчанинова). М., 2002. С. 205.}


http://www.pravoslavie.ru/put/30382.htm

[Дмитрий Н]

Святитель Игнатий (Брянчанинов) о терпении скорбей и искушений

Диакон Валерий Духанин



_{святитель Игнатий (Брянчанинов)}


Среди различных сторон духовной жизни, способст­вующих нашему спасению, святитель Игнатий (Брянчанинов) большое значение уделял терпению скорбей и искушений. Наше время не является временем великих аскетических подвигов. Нам не дано повторить высоты духовной жизни, явленные святыми отцами древних времен, но нам дана возможность, во-первых, покаяния, очищения от своих грехов и, во-вторых, терпения тех скорбей, которые попускаются нам Богом.

Не нужно думать, что скорби являются чем-то лишним, они имеют ключевое значение в самом главном – вечном спасении души: «Искушения и скорби ниспосылаются человеку для его пользы: образованная ими душа делается сильною, честною пред Господом своим. Если она претерпит всё до конца в уповании на Бога, то невозможно ей лишиться благ, обещанных Святым Духом, и совершенного освобождения от страстей»[1].

Приносимая скорбью польза душе состоит в том, что она «действует противоположно наслаждению – а потому противодействует нашему падению, способствует нашему восстанию»[2]. В наслаждении человек, как правило, не вспоминает о Боге, о вечной жизни, пребывает в беспечности, скорбь же снимает это усыпляющее покрывало нечувствия с души, она пробуждает его душу, способствует горячей молитве к Богу. Поэтому христианам «попускаются преимущественно пред телесными подвигами болезни и другие скорби», от действия их христианин «по необходимости должен возлагать надежду на Бога. От усиления надежды на Бога слабее самонадеянность; с уменьшением самонадеянности уменьшается самомнение. С ослаблением этих недугов начинает зарождаться в душе истинное смирение, на котором основаны правильность и прочность всякого подвига»[3]. Скорби открывают человеку его немощь, а это способствует смирению. Поэтому, претерпевая скорби, душа укрепляется в молитве, в предании себя воле Божией, от чего ослабевают такие страсти, как тщеславие и самомнение. Вслед за скорбями Господь всегда посылает утешение, и это рождает живую веру в Бога, Который неусыпно печется о спасении каждого человека.

Значение скорби для души святитель Игнатий видит и в том, что «всякая скорбь обнаруживает сокровенные страсти в сердце, приводя их в движение. До скорби человек представляется сам себе спокойным и мирным – но когда придет скорбь, тогда восстают и открываются не веданные им страсти, особливо гнев, печаль, уныние, гордость, неверие. Существенно нужно и полезно для подвижника обличение греха, гнездящегося в нем втайне»[4]. Если человек не увидит свои страсти, то не сможет их преодолеть, так же как трудно вылечить болезнь, которую ты в себе не заметил.

Увидев открытые скорбью внутренние страсти, человек самой жизнью познает свою немощь, и скорбь действует как противоядие в нашей поврежденной природе, она погашает в нас сочувствие к греховному яду страстей, она искореняет в нас страсть гордости. В этом отношении святитель Игнатий формулирует очень важное духовное правило: «Искупитель и Спаситель нужен только для падших и погибших… Исповедовать самой жизнью свое падение – значит переносить все скорби земной жизни как справедливое воздаяние за падение, как естественное, логичное последствие греховности и постоянно отказываться от всех наслаждений как несвойственных преступнику и изгнаннику, прогневавшему Бога, отверженному Богом»[5]. Этим образом в сердце входит мир Христов, заключающийся в самоотвержении и предании себя воле Божией.

Так удивительно скорбь врачует душу человеческую: вначале открывает ей ее немощи, страсти, приводит к осознанию своей греховности, научает смиренномудрию и посредством этой добродетели вводит в благодушное терпение скорбей как вполне нами заслуженных: в душе уже нет ропота, уныния, неверия – она утвердилась в Боге, даже радуется скорбям, она исцелилась от страстей и немощей, когда-то в ней бывших. Таким образом, скорби исцеляют от пагубных страстей, приводят к живой вере и смиренномудрию, способствуют духовному восхождению к Богу.

Если такова польза от скорбей внешних, которые «внушают сердцу страх Божий и благоговение к Богу», то «искушения душевные доставляют более глубокие познания»[6]. Святитель Игнатий замечает, что искушения, возникающие во время молитвы, такие как, например, уныние, сон, недоумение, страхования, служат хорошим признаком в том смысле, что бесы именно тогда строят козни нашей молитве, когда она угодна Богу. Искушения необходимы нам, так как «всякий неискушенный неискусен»[7]. Они доставляют опыт во внутренней брани, научают, оставив леность, пребывать в духовном трезвении, постоянно молиться Богу.

Возникающие в уме, сердце и теле греховные мысли, чувствования и движения опытно открывают нам наше повреждение. Даже побеждения в невидимой брани бывают полезны для нас, так как научают нас смирению, а именно сознание своей немощи есть необходимое условие принятия молитвы. «Промысл устроил так, чтобы подвижники Божии не всегда находились в состоянии радости, торжества и победы. Такое непрестанное состояние могло бы породить в них лютую гордость: не видя никогда на опыте побеждения своего в немощи, они возомнили бы, что состояние непрестанного торжества над грехом принадлежит им самим, а не дар Божий»[8].

Святитель Игнатий приводит святоотеческое правило духовной жизни, заимствованное из наставлений святого Исаака Сирина: «Отдай долг страстям»[9]. То есть не думай, что ты сам по себе способен быть бесстрастным. Поражения в духовной жизни являются естественным выражением нашей слабой души, а не чем-то чрезвычайным, как будто мы святы и согрешаем в исключительных случаях. Попуская нам падения, Господь показывает, кем мы на самом деле являемся, тем самым Спаситель не дает нам возможности высоко мечтать о себе. Поэтому «великое дело – признавать себя достойным искушения и предаваться воле Божией, когда придет искушение»[10].

Святитель Игнатий обращает внимание на то, что никогда Бог не бывает так близок сердцу подвижника, как во время молитвы его в искушении, когда реально ощущается близость душевной гибели, когда помощь Божия взыскивается со всей силой жизни. Ссылаясь на святого Исаака Сирина, святитель свидетельствует, что «человек до вступления в искушения молится Богу как чужой Ему, а подвергшись ради Его искушениям, молится Ему как свой»[11]. Ощутив в искушении все наклонности и свойства падшего естества, подвижник уже не даст цены своему «я», освобождается от прилогов гордости и тщеславия. Отныне он больше надеется на Бога, нежели на свои силы, всецело вверяет свой жизненный путь в руки Божии и уготовляет себя в достойный сосуд и орудие Духа Святого.

Терпеливое несение жизненных скорбей и искушений оборачивается духовными, благодатными дарами от Бога. «Тогда необыкновенная духовная сила веры неожиданно является в сердце; тогда неизреченное духовное утешение неожиданно является в сердце. Иисус печатлеет ученика, принявшего избрание, Духом – и земные скорби соделываются источником наслаждения для раба Божия»[12].



28 мая 2014 года


<sub>[1] Игнатий (Брянчанинов), святитель. Аскетические опыты. Т. 1 // Игнатий (Брянчанинов), святитель. Творения. М.: Сретенский м-рь, 1996. С. 351.

[2] Собрание писем святителя Игнатия, епископа Кавказского. М.; СПб., 1995. С. 189.

[3] Там же. С. 554. Согласно святому Иоанну Лествичнику, нам потребны непрестанные скорби, пока бесчувственное сердце не придет в чистоту (см.: Иоанн Лествичник, преподобный. Лествица. М., 2007. С. 17). «Кто уклоняется от скорбей, – учит преподобный Исаак Сирин, – тот вполне разлучается, несомненно, и с добродетелию. Если вожделеваешь добродетели, то предай себя на всякую скорбь. Ибо скорби рождают смирение… Кто без скорби пребывает в добродетели своей, тому отверста дверь гордости» (Исаак Сирин, преподобный. Слова подвижнические. М., 1993. С. 149).

[4] Игнатий (Брянчанинов), святитель. Приношение современному монашеству // Игнатий (Брянчанинов), святитель. Творения. Т. 5. М.: Сретенский м-рь, 1998. С. 131–132. Так учит о действии на нас скорбей преподобный Марк Подвижник: скорбь обнаруживает настроение нашей воли, вскрывает тайно владеющие нами злые мысли, после чего Господь подает и смиренномудрие (см.: Марк Подвижник, преподобный. Наставления // Добротолюбие: В 5 т. Издание Свято-Троицкой Сергиевой Лавры, 1993. Т. 1. С. 509, 550, 558). «Когда болезнь, скудость, истощение тела и боязнь для тела, – говорит святой Исаак Сирин, – возмущают мысль твою и препятствуют радости упования твоего и попечению о Господе, тогда знай, что живет в тебе тело, а не Христос» (Исаак Сирин, преподобный. Слова подвижнические. С. 433).

[5] Игнатий (Брянчанинов), святитель. Приношение современному монашеству. С. 126.

[6] Игнатий (Брянчанинов), святитель. Аскетическая проповедь // Игнатий (Брянчанинов), святитель. Творения. Т. 4. М.: Сретенский м-рь, 1997. С. 187.

[7] Собрание писем святителя Игнатия, епископа Кавказского. С. 188. «Уничтожь искушения и помыслы – и не будет ни одного святого, – учит авва Зосима. – Бегущий от искушения спасительного бежит от вечной жизни» (Зосима, авва, блаженный. Собеседования // Добротолюбие. Т. 3. С. 108). «В какой мере не имеет душа достаточных сил для великих искушений, – наставляет преподобный Исаак Сирин, – в такой же она недостаточна и для великих дарований, и как возбранен к ней доступ великим искушениям, так возбраняются ей и великие дарования, потому что Бог не дает великого дарования без великого искушения» (Исаак Сирин, преподобный. Слова подвижнические. С 388).

[8] Собрание писем святителя Игнатия, епископа Кавказского. С. 458. И здесь святитель Игнатий следует всецело духу наставлений святого Исаака Сирина, которые таковы: «Блажен человек, который познает немощь свою, потому что ведение сие делается для него основанием, корнем и началом всякого доброго усовершенствования… Но никто не может ощущать немощь свою, если не будет попущено на него хотя малого искушения тем, что утомляет или тело, или душу… Ибо умудриться человеку в духовных бранях, познать своего Промыслителя, ощутить Бога своего и сокровенно утвердиться в вере в Него – невозможно иначе, как только по силе выдержанного им испытания» (Исаак Сирин, преподобный. Слова подвижнические. С. 333).

[9] Собрание писем святителя Игнатия, епископа Кавказского. С. 331. Собственные слова святого Исаака: «Отдай долг страстей, когда бываешь побежден и побеждаешь» (Исаак Сирин, преподобный. Слова подвижнические. С. 262).

[10] Собрание писем святителя Игнатия, епископа Кавказского. С. 538.

[11] Там же. С. 216. Слова святого Исаака, на которые ссылается святитель, таковы: «Прежде искушений человек молится Богу, как чужой кто. Когда же входит в искушения по любви к Богу и не допускает в себя изменения (то есть пребудет непоколебим), тогда поставляется пред Богом как бы имеющий Его должником своим и как искренний друг; потому что, во исполнение воли Божией, вел брань с врагом Божиим и победил его» (Исаак Сирин, преподобный. Слова подвижнические. С. 30). То есть мысль святого Исаака та, что «своим» человек становится Богу, когда оказывается в искушении верен Ему до конца. Подтверждают это и следующие слова святого Исаака: «Вследствие любви, какую святые показали к Богу тем, что страждут за имя Его, когда Он содержит их в тесноте, но не отступает от возлюбленных Им, – сердце святых приобретает дерзновение взирать на Бога непокровенным лицем и просить Его с упованием» (Там же. С. 156–157).

[12] Игнатий (Брянчанинов), святитель. Приношение современному монашеству. С. 129–130.</sub>




http://www.pravoslavie.ru/put/71020.htm