Думы о государствеВопросы современности
О серьезности вопроса Не знаю, с какой ноги пошло, но приклеился прочно к шукшинским героям ярлык «чудики». Кто-то из них выступает в роли и прокурора, и исполнителя наказания собственной тещи сразу, потому что скупа, ворчлива, да и вообще запилила донельзя; кто-то вечный двигатель изобретает, потому что должен же его кто-то, в конце концов, его изобрести; кто-то Разина из дерева вырезает – ну близок ему Разин по духу, свой он, крестьянин; кто-то церковь талицкую хочет реставрировать, потому что – просто красиво… а кто-то и о государстве серьезно задумывается: «Я оглядывался вокруг себя и думал: «Сколько всего наворочено! А порядка нет». Так постепенно я весь проникся мыслями о государстве» (В. Шукшин. Штрихи к портрету).
Чудно? Да не очень. Ведь все живем, все оглядываемся и видим, – что такое вокруг происходит; сознательно ли, машинально ли видим. И понимаем – нет, «что-то не так в датском королевстве». И даже догадываемся что именно не так. Да и почему не так догадываемся. Но вопрос встает – а стоит ли об этом вслух говорить, стоит ли вообще серьезно задумываться?
Тут то и натыкаемся: «…Зря ты все это, честное слово. Послушай доброго совета: не смеши людей. У тебя образование то какое?» (В. Шукшин. Штрихи к портрету).
И это «у тебя образование-то какое?» звучит подобно вопросу из сказки о стойком оловянном солдатике – «а паспорт у тебя есть?» Имеешь ли ты право о государстве думать? Кто ты такой, в конце концов? Да и ответ готов: «…родился в бедной крестьянской семье девятым по счету. Само собой, ни о каком образовании не могло быть речи. Воспитания тоже никакого. Нас воспитывал труд, а также улица и природа. И если я все-таки пробил эти пласты жизни над моей головой, то я это сделал сам. Проблески философского сознания наблюдались у меня с самого детства…
…Когда я научился читать, я много читал, хотя наживал через это массу неприятностей себе. Отец, не одобряя мою страсть, заставлял больше работать. Но я все же урывал время и читал. Я читал все подряд, и чем больше читал, тем больше открывались двери, сильнее меня охватывало беспокойство» (В. Шукшин. Штрихи к портрету).
Пробить пласты… тяга к чтению, тяга к познанию... Похвально? Наверное. К сожалению, так уж наша жизнь устроена, не всегда и не у всех возможность учиться есть. Но если сильно захотеть, да старание к тому приложить… Для сравнения: «…А мне действительно некогда. Столько дел, что приходишь домой как после корчевки пней…
…Учиться, как там ни говори, а все-таки трудновато. Пробел-то у меня порядочный в учебе. Но от других не отстану. Вот скоро экзамены. Думаю, что будут только отличные оценки» (Из письма В. Шукшина матери).
И параллельно: «…Недавно у нас на курсе был опрос: кто у кого родители, т.е. профессия, образование родителей студентов. У всех почти писатели, артисты, ответственные работники и т.п. Доходит очередь до меня. Спрашивают: кто из родителей есть?
Отвечаю: мама.
– Образование у ней какое?
Два класса, отвечаю. Но понимаете, она у меня не меньше министра» (Из письма В. Шукшина матери).
Как-то невольно вспоминается знаменитое – «каждая кухарка…» А почему бы нет?.. Но снова задумываешься – стоит ли, не стоит? А дальше что? А каков итог будет?
«– Пугачева ведут! – кричал он. – Не видели Пугачева? Вот он – в шляпе, в галстуке!.. – Князев смеялся. – А сзади несут чявой‑то про государство. Удивительно, да? Вот же еще: мы всю жизнь лаптем шти хлебаем, а он там чявой‑то про государство! Какой еще! Ишь чяво захотел!.. Мы‑то не пишем же! Да?! Мы те попишем! Мы те подумаем!..» (В. Шукшин. Штрихи к портрету).
Итог плачевный. Словно сказали Князеву ласково так: «Чудак ты, Коля, на букву «м»?.. Живи как все и радуйся, и не суйся со свиным-то рылом в калашный ряд. А о государстве и без тебя есть, кому задуматься да позаботиться».
Об очевидности Но шукшинский герой искренне убежден в своей правоте, да ведь и взаправду правота эта верна, а потому никак понять не может он, – отчего же все вокруг не видят очевидного. Все же – так просто и ясно: «Я с грустью и удивлением стал понимать, что мы живем каждый всяк по себе – никому нет дела до интересов государства, а если кто кричит об интересах, тот притворяется. Все равно ему свое дороже, но он хочет выглядеть передовым и, тем самым, побольше урвать.» (В. Шукшин. Штрихи к портрету).
Ты говоришь о том, о чем думают все. И, в то же время, все смотрят на тебя как на идиота, как на князя Мышкина наконец, зачем?.. Зачем говорить об очевидном, если не очень-то это нужно, не очень удобно всем, не проще ли сделать вид, что все происходит как надо, как задумано.
Однако Князева «клинит», – он прав, а значит и не успокаивается, а старается докопаться до причин, до истоков существующего положения дел: «Я видел, как разбазаривают государство: каждый старается на своем месте. «И тем не менее, – думал я, – государство еще все же живет. Чем же оно живет? – продолжал я размышлять. И пришел к такому выводу: – Структурой» (В. Шукшин. Штрихи к портрету).
И что же это за структура такая особенная? Почему бы вместе с Князевым не попробовать в этом разобраться: «Структура государства такова, что даже при нашем минимуме, который мы ему отдаем, оно еще в состоянии всячески себя укреплять. А что было бы, если бы мы, как муравьи, несли максимум государству! Вы только вдумайтесь: никто не ворует, не пьет, не лодырничает – каждый на своем месте кладет свой кирпичик в это грандиозное здание…» (В. Шукшин. Штрихи к портрету).
И вдумаемся, как нас призывает к тому шукшинский герой. И что же мы имеем, какую картину?
«Когда я вдумался во все это, окинул мысленно наши просторы, у меня захватило дух. «Боже мой, – подумал я, – что же мы делаем! Ведь мы могли бы, например, асфальтировать весь земной шар! Прорыть метро до Владивостока! Построить лестницу до луны!» (В. Шукшин. Штрихи к портрету).
Утрировано, но образно. Результаты – грандиозные! И самое интересное, что ничего нелепого в этих рассуждениях Князева нет, как, впрочем, и нового тоже. Но есть очевидное.
3. О целесообразности И эта очевидность целесообразна. Скажем, как это государство построено? Точнее, как целесообразно строить его? Вот трактовка Князева: «Глава первая: схема построения целесообразного государства. Государство – это многоэтажное здание, все этажи которого прозваниваются и сообщаются лестницей. Причем этажи постепенно сужаются, пока не останется наверху одна комната, где и помещается пульт управления…
…Представим себе… это огромное здание – в разрезе. А население этажей – в виде фигур, поддерживающих этажи. Таким образом, все здание держится на фигурах» (В. Шукшин. Штрихи к портрету).
Здание, которое держится на «фигурах», то есть нас с вами. Картина вполне зримая. И, повторюсь, – ничего нелепого. Напротив, все стройно и продумано. Более того, далее статичная картина здания-государства в трактовке шукшинского героя обретает свою динамику: «Для нарушения общей картины представим себе, что некоторые фигуры на каком‑то этаже – «х» – уклонились от своих обязанностей, перестали поддерживать перекрытие: перекрытие прогнулось. Или же остальные фигуры, которые честно держат свой этаж, получат дополнительную нагрузку, закон справедливости нарушен» (В. Шукшин. Штрихи к портрету).
Здесь, пожалуй, следует обратить внимание на один из ключевых моментов: «Нарушен также закон равновесия – на пульт управления летит сигнал тревоги. С пульта управления запрос: где провисло? Немедленно прозваниваются все этажи… Люди доброй воли плюс современная техника – установлено: провисло на этаже «у» (В. Шукшин. Штрихи к портрету).
То есть Князев определяет самую суть государства, его предназначение. Согласно этому, государство это инструмент регулирования общественных взаимоотношений во имя общественного же блага и общественного порядка. То есть, государство – для людей.
О реалиях Но каждый мастер, выбирая инструмент, старается максимально подогнать под себя: чтоб держать было удобно, чтобы мозолей не натереть, чтобы работа в радость была… да и доход приносила. И вряд ли он при этом задумывается над тем, – а что, если этот инструмент возьмет в руки другой мастер, удобно ли ему будет?
То есть, говоря языком шукшинского героя, фигуры, наиболее осознающие, что государство есть инструмент, с помощью которого регулируются общественные взаимоотношения, начинают подгонять его всяк под себя на каждом из этажей «х». Причем, чем выше, чем ближе к «пульту», – тем больше возможностей подгонки, тем удобнее ухватиться за ручку управления и манипулировать ею в своих, большей частью корыстных, интересах. То есть этот общественный инструмент приспосабливается под себя, а значит, под себя приспосабливаются и усилия всех остальных фигур на всех нижних этажах «х», поддерживающих общую структуру. Вот и провисает сразу на многих этажах «у», либо эти фигуры получают дополнительную нагрузку.
Не зря же Князев в своей «модели» говорит о «людях доброй воли» и как бы предупреждает: «Я понял, что одна глобальная мысль о государстве должна подчинять себе все конкретные мысли, касающиеся нашего быта и поведения» (В. Шукшин. Штрихи к портрету).
Заметьте, такое понимание должно быть у каждой фигуры, образующей каркас здания-государства, на каждом этаже. Возможно ли это? Скорее нет, чем – да.
Потому-то и «современная техника», точнее выверенная чиновничья машина, настроена таким образом, что фиксирует не эти провисания на этажах «у», а скорее – появление на них таких вот Князевых и других ему подобных, как элементов, по крайней мере, чужеродных и вредных для всей конструкции. То есть, в реальности, в отличие от идеальной «князевской модели», – одни люди посредством государства призваны обслуживать других, находящихся ближе к пульту: люди для «государства». Происходит не только утрата первоначального смысла, но и вполне осознанная подмена причины следствием: вместо «государство – для людей» – «люди – для государства».
О парадоксе Вся парадоксальность ситуации в том, что говорить серьезно об очевидном, чревато. И чревато, прежде всего, для самого говорящего. Ибо сколь бы не прав был он в своих мыслях, все к одному приходит: «Даже непонятно: такие дела надвигаются, вот уж и побежали в страхе, и не дураки побежали, и не самые робкие — чем-чем, а робостью Фрол не грешил, — ну? А как дадут разок где-нибудь, тогда чья очередь бежать? И мысль второпях обшаривала всех, кто попадался в памяти… Ну, Иван Черноярец, Федор, Ларька, Мишка, Стырь — такие лягут, лягут безропотно многие и многие… А толк-то будет, что ляжем?» (В. Шукшин. Я пришел дать вам волю).
Действительно, будет ли толк? – словно говорит с нами Шукшин голосом Князева, Степана Разина, вкладывает все свои тревоги и сомнения в их мысли и думы. Ведь чем дальше, тем ясней, тем виднее становится и другое очевидное: «Видел Степан, но как-то неясно: взросла на русской земле некая большая темная сила — это притом не Иван Прозоровский, не Семен Львов, не старик митрополит — это как-то не они, а нечто более зловещее, не царь даже, не его стрельцы — они люди, людей ли бояться?.. Но когда днем Степан заглядывал в лица новгородским, псковским мужикам, он видел в глазах их тусклый отблеск страшной беды. Оттуда, откуда они бежали, черной тенью во все небо наползала всеобщая беда. Что это за сила такая, могучая, злая, мужики и сами тоже не могли понять. Говорили, что очутились в долгах неоплатных, в кабале… Но это понять можно. Сила же та оставалась неясной, огромной, неотвратимой, а что она такое?..» (В. Шукшин. Я пришел дать вам волю).
Нужно слово, чтобы назвать эту силу. Но слова не находится у Степана, только внутреннее чутье подсказывает: «…Пока есть там эта сила, тут покоя не будет, это Степан понимал сердцем. Он говорил — «бояре», и его понимали, и хватит. Хватит и этого. Они, собаки, во многом и многом виноваты: стыд потеряли, свирепеют от жадности… Но не они та сила.» (В. Шукшин. Я пришел дать вам волю).
Если не бояре, не стрельцы, не царь… то кто?..
Сказать слово И вот это-то «кто?» не дает покоя Князеву, тревожит его: « И я, разумеется, стал писать. Я не могу иначе. Иначе у меня лопнет голова от напряжения, если я не дам выход мыслям» (В. Шукшин. Штрихи к портрету).
Не дает покоя и Разину, он тоже прислушивается к себе, пытаясь «понять» это слова, произнести его: «Степан лежал на кровати в шароварах, в чулках, в нательной рубахе… Не спалось. Лежал, устроив подбородок на кулаки, думал свою думу, вслушивался в себя: не встревожится ли душа, не завещует ли сердце недобро…» (В. Шукшин. Я пришел дать вам волю.)
Хотя он уже действует, неосознанно действует, ибо мочи боле нет, прижало совсем. Да не в этом ли наши беды, что сначала делаем, потом задумываемся, может быть, наоборот стоит, сначала задуматься, да назвать это слово. Но успеть ли, дадут ли назвать его: «Разина» закрыли... Но все же, душа не потому ноет. Нет. Это я все понимаю. Есть что-то, что я не понимаю. Что-то больше и хуже» (Из письма В. Шукшина к В. Белову).
Почему-то перед глазами последний кадр из «Печек-лавочек», Шукшин сидит на Пикете, босой, напряженно смотрит в даль. И уже не Князев, не Разин, а сам Шукшин думает: «Та сила, которую мужики не могли осознать и назвать словом, называлась – ГОСУДАРСТВО» (В. Шукшин. Я пришел дать вам волю).
Слово сказано. Оно, как говорится, – не воробей…
Сергей Филатовhttp://www.voskres.ru/literature/critics/filatov1.htm
