(окончание) III
Прошел без малого год после явления статуя и приближалась св. Пасха. В Страстную субботу братия скита св. Николая, во храме которого стоял статуй, собралась на вечерню и уже читались паремии. В храме было темно, потому что в монастыре в тот год была большая скудость на воск: попущением Божиим пчела в предыдущее лето и в монастыре, и во всей новгородской земле сильно мерла и совсем не роилась. Чуть освещался лишь иконостас, перед которым стояло паникадило с немногими свечами.
Инок Софроний, ветхий и многими недугами одоленный старец, после десятой паремии изнемог и пошел присесть к левой стене храма на стоявшую здесь, близ углубления со статуем, скамейку. Когда уже дочитывали пятнадцатую паремию, услышал старец громкий крик снаружи храма. Обернувшись немного от этого крика, посмотрел старец на стену и взор его упал на углубление, где стояло изображение святителя. И когда посмотрел Софроний туда, сразу весь затрепетал: увидел он, что втулина пуста и статуя нет. Думая, что обманывает его темнота и слабые его глаза, поднялся старец и поспешно подошел к статуйной втулине; однако и подошед, увидел, что в углублении святителя нет. Помутилось в очах у Софрония, и сам не помнил он, как дошел до клироса и поведал братии скита горестную весть.
Заметалась братия, узнав от Софрония о великой беде, постигшей обитель, об исчезновении явленного статуя и, хотя шла еще служба, бросились в смятении все иноки ко втулине, где помещался святитель.
Но лишь стали приближаться иноки к левой стене храма, возроптали они на старца Софрония: святой угодник Божий стоял, как всегда, на своем месте, и хотя и было в храме темно, но еще издали можно было видеть, как блистали позолота, багрец и лазурь на ризах святителя.
И горько заплакал старец Софроний, скорбя, что своими грехами дал власть над собой окаянному, и наваждение искусителя через него, старца Софрония, смутило братию и нарушило благолепный обиход службы церковной.
Но не было это наваждением окаянного на старца Софрония!..
IV
Кончилась вечерня и стала братия выходить из храма. Не прошли и несколько шагов шедшие впереди, как увидели они, что близ самой наружной стены храма, около кружки для сбора на монастырь, лежит человек в мирском платье недвижно и тихо стонет.
Удивились иноки, как мог попасть сюда чужой человек: был на острову скит и не было перевоза во время вечерни, ибо находился инок-перевозчик вместе со всеми в храме. И потому, боясь нового наваждения со стороны искусителя, долго не решались иноки подойти к лежавшему. Но так как лежавший продолжал стонать все сильнее и сильнее, и оставлять недугующего без помощи запрещал завет христианский, то некоторые из более старых отцов, вверив себя милости Божией, осенились крестным знамением и подошли к мирскому человеку.
Когда подошли, то услышали иноки, что чужой человек среди стонов произносит на чудском языке только одно слово: «Боюсь… боюсь…», и так как вся братия скита чудской язык знала, ибо часто ходили проповедовать на Чудь, то начали расспрашивать старцы чудина на его языке, кто он и как очутился на острове и чего боится. И рассказал лежавший ужаснувшейся братии, что с ним произошло.
– Я чудин, – стеная и плача, прерывающимся голосом, не шевеля ни одним членом, рассказывал чужой человек. – Зовут меня Ганц, по прозвищу Варас. Дали мне это прозвище потому, что, находясь с семьей уже давно в великой бедности и отчаявшись избавиться от нее трудом, стал я похищать чужое имущество и чужие припасы и этим кормил свою семью. Не однажды родичи мои уличали меня в этих злых делах, корили и даже били, но так как не было мне удачи ни в рыбной ловле, ни в охоте, то, мучимый голодом, опять и опять обращался я к преступному промыслу. Два дня назад снова попался я в татьбе, и собравшиеся родичи объявили мне, что если я еще раз попадусь, то они меня убьют. Сегодня, желая накормить голодных детей и не решаясь брать чужого из-за угрозы родичей, выпросил я со слезами у одного родственника небольшой невод и поехал с ним в лодке на озеро. Но сколько ни забрасывал невода, не поймал ни одной рыбы. В этой крайности, увидев вдали монастырские острова, вспомнил я, что, укрываясь как-то на крайнем острове от бури, видел здесь у наружной стены храма деревянную кружку для сбора подаяний, и, зная, что семья уже вторые сутки не ела, решил я эту кружку взломать, а деньги взять себе. Осторожно подъехав к острову, подошел я к храму и скоро разыскал кружку, но едва я протянул руку к ней, случилось со мной страшное и непонятное. Показалось мне, что разверзлась предо мной стена храма и вышел из стены старец с суровым и гневным лицом в сверкающей одежде, в золотой шапке на голове и с блистающим мечом в руке. И, подняв этот меч, ударил меня им по голове. Окаменело во мне от ужаса сердце и упал я без дыхания. Сколько так пролежал, не знаю, но когда очнулся, почувствовал я боль во всем теле и не мог шевельнуть ни одним членом, ниже повернуть голову. Чувствую и сейчас ту же ужасную боль и по-прежнему окостеневши все мои члены…
С трепетом слушали иноки рассказ чудина, ибо знали теперь, что прав был старец Софроний и точно выходил из храма угодник. И немедленно послали на главный остров дать знать игумену о совершившемся.
Пока посланный ходил к игумену, рассказали скитские иноки чудину, что стоит в храме, который он хотел ограбить, статуй св. Николая в том самом виде, в каком предстал перед ним гневный старец, и советовали чудину покаяться в грехах и просить угодника Божия о прощении. Услышав это, чудин застонал еще более, стал с плачем каяться в своих грехах и просить иноков, чтобы внесли они его во храм перед статуй святителя и дали ему возможность у подножия статуя вымолить у святого пощаду и милость. Но братия, осведомившись, что чудин – еретик-лютерец, и памятуя, что еретикам соборными постановлениями воспрещен вход в православные храмы, не решалась исполнить просьбу чудина без игумена и оставила святотатца лежать у стены храма.
Не в долгом времени прибыл в скит отец игумен со многой братией и великим количеством народа, приехавшего в монастырь встретить святой праздник и сведавшего о чуде. Узнав от скитских иноков, что чудин просил внести его в храм, а они ему отказали, одобрил вначале игумен это их решение, ибо сказано в шестом правиле Лаодикийского собора: «Не попускать еретикам, коснеющим в ереси, входить в дом Божий». Но когда подошел игумен к чудину и увидел его мучения, и когда начал чудин и игумена с великими слезами просить о том же, о чем он просил иноков, смутился игумен и стал обдумывать, нельзя ли как-нибудь удовлетворить желание мучающегося. И подумав, спросил чудина, не чувствует ли он в себе сердечного желания познать свет святой кафолической Церкви и перейти в Православие. Когда же чудин в ответ на это с готовностью заявил, что хочет быть православным, то игумен разъяснил братии, что ввиду особого случая может быть чудин теперь же зачислен в новооглашенные и, пока нет в храме службы, внесен к подножию чудотворного статуя.
Едва внесли чудина в храм и увидел он блистающий статуй святителя Николая, как содрогнулся весь и, зарыдав еще сильнее, объявил народу, что истинно выходил к нему и поразил его этот старец. После чего начал он громко на чудском языке молить угодника Божия о прощении, крича, что кается и будет вести отныне добрую жизнь. Братия же, окружившая лежащего чудина, с целью помочь ему переводила на чудский язык слова молитв и акафиста, а чудин повторял за братией слова этих молитв, перемежая их стенаниями от страшных болей, кои он по-прежнему чувствовал во всех членах…
Прошел час и другой, но не получил чудин облегчения в своих страданиях.
Тогда встала вся братия и сам игумен, и весь народ на колени вокруг чудина и начали со слезами молить святителя простить раскаявшегося грешника. Чудин же с рыданием кричал, что согрешил он ради детей и обещает, что остаток дней своих посвятит только добрым делам.
Но не желал угодник простить чудина, и лежал чудин по-прежнему недвижим, содрогаясь от боли…
Изнемогла братия от многочасовой молитвы и, зная, что впереди еще долгая служба ночная, собралась разойтись по кельям для отдыха, и некоторые уже стали расходиться. И когда расходились, то хотя и не смела братия и народ роптать на непреклонность угодника, но многие были смущены, что не восхотел святитель ради общих молитв народа и старцев и искреннего раскаяния чудина помиловать несчастного. Простой же умом косноязычный Ираклий, как и год тому назад, дерзновенно стал говорить:
– Не наш… наш Никола – милостивый… этот – не простит!..
Но, как и тогда, игумен велел ему умолкнуть и не сметь хулить явленный статуй…
Когда скитская братия с оставшимся в скиту игуменом пришла поздним вечером служить полунощницу, лежал чудин перед статуем в еще более жалостном виде. Потемнел он весь от страданий и заострились черты лица его. Но продолжал он с той же верой взывать на чудском языке к угоднику о помиловании.
Так как нужно было уже начинать службу, то хоть и молил чудин оставить его еще хотя бы немного перед статуем, принуждена была братия вынести новооглашенного в притвор. И когда несли чудина, настойчиво вопиявшего о милости к угоднику, и народ молча расступался, с жалостью глядя на страдающего, простой умом старец Ираклий опять ожесточенно возгласил:
– Не прощает, потому что не наш!.. папистский!.. Наш – Никола милостивый!..
И опять игумен, услыхав это, с великим запрещением не приказывал Ираклию быть столь дерзновенным к явленному статую…
Окончилась полунощница, и внесла братия Святую Плащаницу на престол. Подъяли затем с песнопением хоругви и иконы, и начался крестный ход. Когда проходили мимо лежащего в притворе чудина, он уже совсем ослабел и осунулся так, что даже смотреть было страшно, но все еще плакал и шептал по-чудски: «Прости, святой Николай!..»
Стал возвращаться со светлым пением «Христос воскресе» крестный ход к церкви. Снова поравнялась голова хода с чудином. Теперь лежал уже чудин безгласен, и многие думали, что он отошел.
Наклонился с великой жалостью над ним игумен и, протянув крест к губам умирающего, сказал:
– Да помилует тебя Спаситель!
И тотчас чудин открыл глаза, встал и, осенив себя крестным знамением, приложился ко кресту…
Ахнул народ и пошел среди него гул восторженный. Но, заглушая этот гул, раздался голос Ираклия простого:
– Он не хотел, Спаситель простил!.. Я говорил – не наш – папистский!..
И не остановил на этот раз игумен Ираклия…
Когда кончилась литургия, приказал игумен, чтобы братия, несмотря на великий праздник, сейчас же изготовила затвор и наглухо закрыла статуй св. Николая в стенной втулине, ибо признал игумен, что прав был прозорливец Ираклий – был статуй папистский.
Стоит этот статуй и поныне в закрытом виде во втулине церкви скита св. Николая.
Публикация Лидии Мешковой
Николай Тихменев
http://www.voskres.ru/literature/raritet/tihmenev.htm
