Наследство.
Алексей Солоницын С годами в душе неожиданно просыпаются, казалось бы, давно забытые факты твоей собственной биографии. И предстают они совсем в ином свете – свете Христовой веры, которая, как маяк, освещает ушедшие в темноту годы.
Вот недавно и мне вспомнилась история нашей с братом юности, которую я и хочу рассказать. Потому что я совсем иначе стал понимать смысл того, что произошло с нами более полувека назад, когда я заканчивал факультет журналистики Уральского университета, а брат – театральное училище при Свердловском (ныне Екатеринбургском) академическом театре драмы.
Актер Анатолий Солоницын, родной брат писателя Алексея Солоницына Приближались новогодние праздники, но они не радовали сердце. Мало того, что у нас ни копейки не звенело в карманах, даже занять было не у кого. Все разъехались: кто на праздники, кто на преддипломную практику. Где-то я всё же достал денег на хлеб и баночку килек в томатном соусе и пришел в общежитие к брату.
В просторной холодной комнате стояло семь аккуратно заправленных коек, лишь восьмая, крайняя, оказалась голой. Анатолий пристроил матрац к батарее парового отопления и, прижавшись к ней спиной, закутавшись одеялом, что-то читал.
Он грустно улыбнулся, увидев меня, усадил рядом. Я расстелил газетку, нарезал хлеб, открыл баночку консервов. А Толя принес с общей кухни чайник, налил в стаканы кипяточку. Я обратил внимание, что он ест только хлебный мякиш, да и жует как-то странно, больше губами, чем зубами, по-стариковски. Репетирует? Но вроде стариков он не должен играть…
И тут я вдруг увидел, что очередной кусочек хлеба у него окрасился.
Неужели кровь? Показалось?
Я перестал жевать.
– Да, маленький (так он меня звал), – сказал он, заметив мой испуганный взгляд. – Гляди.
И он открыл рот, показывая зубы и десны.
Десны воспалены, кое-где видны маленькие красные точечки. Сомнений нет: это кровь.
– Да был, был у врача, – опередил он мой вопрос. – Надо есть фрукты, пить соки. Если нет возможности купить – есть хотя бы лук, чеснок. Ну, и общее питание должно быть по возможности усиленным… Такие рекомендации, дорогой мой…
Он не назвал свое заболевание, но мне и так стало понятно: цинга. И это в миллионном городе, в столице Урала, перед самым выпуском…
Я шел к себе в общежитие как мешком ударенный. Ближе и родней брата у меня никого не было. Поступал он очень трудно: трижды его не принимали в Московский театральный (ГИТИС), считая, что он «не без способностей, но имеет совершенно неактерскую внешность». Когда в Свердловске открылась студия, я, уже студент третьего курса, вызвал его телеграммой после очередного провала в Москве. И тут наконец, хотя опять «со скрипом», его приняли.
И вот годы учебы позади, Толя доказал, что он не просто может быть актером, но актером хорошим, – это стало видно и по курсовым работам, но и по той неистовости, с какой он овладевал любимой профессией, рано поняв, что именно она его призвание.
И вот надо всё бросать перед самым выпуском, лечиться…
Да, лечиться, но как?
Из дома помощи не было: как раз в это время отца исключили из партии, уволили из редакции республиканской газеты. Он, коммунист ленинского призыва, с юности свято веривший в идеалы компартии, очень тяжело воспринял «разоблачение культа личности Сталина». С коллегами по редакции они собирались после работы, заходили куда-нибудь выпить, спорили, шумели. Кто-то донес, «пришили» «антисоветскую деятельность», всех разогнали – двух журналистов даже посадили в тюрьму. Заработков мамы, стенографистки-машинистки, едва хватало, чтобы самим свести концы с концами.
Я сидел один в своей общежитской комнате и раздумывал, что можно продать, чтобы срочно достать денег. Вытащил из-под кровати самое драгоценное – чемодан с книгами, накопленными за годы учебы.
Если все книги отнести в «Букинист», много не выручу, – размышлял я. Но если удастся продать вот эту книгу, то можно, наверное, неплохо получить.
Я держал в руках «Четьи-Минеи». Кожаный переплет, толстые пожелтевшие страницы. Красные заглавные буквицы. Старославянская вязь, где каждая буковка – таинственна и завораживающе прекрасна.
Четьи-Минеи Книга досталась мне по наследству. Когда умерла наша бабушка, Анна Христофоровна, мать ездила в Саратов на похороны. Потом делили то, что осталось от нее и от деда Кузьмы: дом, имущество. Мама взяла лишь Евангелие, подаренное деду от Синода Русской Православной Церкви, Акафист святителю Николаю, дневник деда и вот эти замечательные Четьи-Минеи – то есть чтения о святых, поминаемых по дням и месяцам. Всё это наследство деда Кузьмы, старосты собора в Саратове, мама отдала мне, посчитав, что именно я должен воспринять от деда его духовные ценности.
Эти Четьи-Минеи я помнил с детства. С братом мы спали на огромном дедовом сундуке (у нас называли его «ларь»). Там бабушка, в доме у которой мы жили в детстве и которую называли бабаней, хранила «выходную» одежду – деда и свою. И вот эти книги, которые и привезла мама после раздела имущества.
Когда мы были детьми, бабаня по вечерам доставала из ларя Четьи-Минеи, бережно клала книгу на стол и просила старшую свою дочь, Наталью, почитать вслух. Мы тоже слушали, воспринимая жития святых как сказку. И конечно, не понимая, что это были первые зерна, упавшие в наши души. Потом они проросли, дали свои всходы: Анатолию выпало воплотить на экране образ иконописца – преподобного Андрея Рублева в великом фильме кинорежиссера Андрея Тарковского, одного из самых ярких кинематографистов не только нашей страны, но и всего мира. А мне выпало стать писателем, который в художественных произведениях – романах, повестях, рассказах – написал о подвиге угодников Божиих.
Но это было потом, а тогда, юношей, я сидел над раскрытым чемоданом с книгами и решал, как поступить.
Выбрал я для продажи Четьи-Минеи, понимая, что за эту книгу могу получить хорошие деньги. Но когда шел по холодным зимним улицам Свердловска, решил, что надо идти не в букинистический магазин, а в церковь.
Там ее место – больше подсознанием, чем сознанием понимал я.
Церковь в народе называли «Ивановской» – она была единственной действующей в то время в Свердловске. По соседству, как водится, со стадионом. И когда мы ходили смотреть хоккейные матчи, я запомнил, что рядом находится храм.
Вот туда я и шел.
Я не знал, что раз «Ивановская» – значит, «Иоанновская», во имя Пророка, Предтечи и Крестителя Господня. К кому обратиться, как вести себя – ничего не знал. Да еще моя природная стеснительность сковывала, мешала. Но я шел, потому что надо было спасать брата.
Вот и церковь. Я снял шапку, зашел в притвор. Огляделся. Слева была приоткрыта дверь. Преодолев робость, я вошел в комнату. За столом сидел священник, что-то писал. Я запомнил, что он был в очках, с поредевшими рыжеватыми волосами на голове, с такой же небольшой бородой. Он вскинул на меня глаза.
Я догадался поклониться.
– Что тебе, мальчик? (Я выглядел очень молодо.)
– Вот, посмотрите… – и я подошел к столу, вынул из студенческого чемоданчика Четьи-Минеи.
Он внимательно стал рассматривать книгу, потом так же внимательно посмотрел на меня.
– А откуда у тебя эта книга?
Сбивчиво я объяснил.
– А почему ты решил ее продать?
Я, уже усаженный на стул, успокоенный немного – священник оказался таким же человеком, как и все другие, а вовсе не суровым, неприступным, как мне казалось, – решил не таиться и рассказал всё как есть.
Он, выслушав меня, полез в ящик стола, достал деньги.
Не помню, какую сумму он мне дал. Но это были немалые деньги. Потому что я, окрыленный, почти побежал на рынок, который находился неподалеку, и купил хороший кусок мяса, фруктов. В «Гастрономе» я купил две трехлитровых банки соков – яблочного и томатного. Купил и бутылку «Гамзы» – в то время это болгарское вино было для нас самым доступным и самым вкусным. И со всем этим богатством я явился к Анатолию.
Вино мы оставили до Старого Нового года, а по хорошей отбивной съели. Запивали томатным соком и были счастливы.
Все деньги я отдал Толе. И он стал пить соки каждый день. А когда не надо было ходить на люди, ел чеснок и репчатый лук.
Через дней десять кровь перестала сочиться из его десен. И когда наступил Старый Новый год, мы решили устроить пир, открыв бутыль «Гамзы» в плетенке.
Сидели на матраце, привалившись спинами к батарее. Было тепло и радостно. Мы понимали, что теперь защитим дипломы, начнем работать и голодные дни кончатся. А самое главное заключалось в том, что можно будет заняться любимым делом.
Мы сдвинули стаканы.
– С Новым годом! – сказал я.
– С Новым Старым годом! – уточнил Толя.
Мы тогда не понимали, что празднуем Рождество Христово, что вступаем в новую для нас жизнь. Не догадались, что это Он спас нас.
Но твердо знали, что, если бы не дедово наследство, переданное нам бабаней, а потом мамой, пропасть бы нам накануне выпускных экзаменов.
А маленькое Евангелие в твердом коричневом переплете, подаренное деду Кузьме, с надписью «От Святейшего Синода», и Акафист Николаю Чудотворцу 1893 года издания с вложенной в него иконой Богоматери «Милующая» на тонкой материи и надписью «В дар и благословение св. Афонской горы из Свято-Троицкого древняго скита», хранятся у меня и поныне как главные семейные святыни.
14 января 2014 годаhttp://www.pravoslavie.ru/jurnal/67143.htm
