О духовной жизниИгумен Нектарий (Морозов)Мы все очень часто слышим, произносим сами эти слова – «духовная жизнь». Однако далеко не всегда они бывают наполнены одним и тем же смыслом. Порою мы видим, как слово «духовность» произносят люди, чей образ жизни, поведения однозначно свидетельствуют о том, что они вряд ли вообще могут иметь какое бы то ни было представление о том, что это такое. Впрочем, зачастую очень смутное представление о духовности приходится наблюдать и у людей церковных. Поэтому прежде, чем начинать эту беседу, я уточню, что в собственном смысле духовная жизнь есть жизнь человеческого духа.
Мы знаем, что человек, согласно учению святых отцов, трехсоставен, – при этом имеются в виду дух, душа и тело. (Некоторые святые отцы говорят, что человек двухсоставен, имея в виду душу и тело, и при этом считают, что дух – это некая способность, высшая сила человеческой души, так что это различие во мнениях не меняет сути.) Если говорить о человеческом духе, то, наверное, точнее всего можно объяснить, что это такое, словами Священного Писания, Книги Бытия, о том, как Господь, сотворив человека, вдохнул в его лицо дыхание жизни (Быт. 2: 7). Вот это самое дыхание жизни, этот дух, который в человеке, который, как сказано, от Бога пришел и к Богу отходит (см.: Еккл. 12: 7), – это есть то, что проявляется в нас некоей неутолимой, постоянной жаждой Бога; то, что в нас служит источником подчас подсознательного, нам самим непонятного стремления к Богу, нашей потребности в Нем. И, казалось бы, раз мы имеем дух, который к Богу стремится, то совершенно естественно для нас духовной жизнью и жить. Но оказывается, что в человеке после грехопадения совершенно нарушилась та иерархия сил, стремлений, желаний, которая была присуща ему первоначально. И, как говорят некоторые церковные писатели, человек уподобился перевернутой пирамиде: должен был быть выше всего дух, затем душевные потребности, а потом уже непосредственно потребности плотские, всем нам хорошо знакомые. Оказывается же всё совершенно иначе: у нас первыми идут потребности нашей плоти, они, в свою очередь, воздействуют определенным образом на душу и на ее потребности, а дух оказывается совершенно задавлен и плотью, и душой. Под душой, под ее потребностями мы в данном случае понимаем человеческие отношения, сферу земных привязанностей, пристрастий, удовольствий, которые сами по себе не греховны, но которые, безусловно, гораздо ниже, нежели те радости и те устремления, которые свойственны духу. И получается, как я уже сказал, что дух в нас совершенно задавлен.
Каждый из нас приходит в храм, молится дома, читает какие-то книги о спасении и, опять-таки, о духовной жизни. И каждый раз, делая всё это, мы не можем не ощущать, что на нашем сердце как бы лежит некая пелена нечувствия. Мы молимся – но можем ли мы сказать, что на каждое слово молитвы откликается наше сердце? Нет, зачастую это бывает не так. Мы приходим в храм, и огромное количество каких-то посторонних мыслей, воспоминаний, забот, попечений овладевают нашим умом и сердцем. То же самое порой происходит и при чтении. Вот приходит человек и говорит: «Батюшка, я начал читать такого-то святого отца; я читаю одну страницу, вторую страницу, десять страниц, а потом задаюсь вопросом: “А что я прочел?” И не могу ответить себе на этот вопрос, потому что не помню». Или же человек садится читать книгу и засыпает. Его бессонница мучила, а когда он читать начал, сон тут же им овладел. Почему? Потому что настолько тяжело нам дается этот духовный труд. Тяжело – поскольку, опять-таки, наш дух постоянно находится в задавленном, угнетенном, неестественном для него состоянии. И только лишь в какие-то отдельные моменты мы чувствуем, как наше сердце оживает. Мы чувствуем, как во время службы нас увлекает то или иное песнопение, то или иное молитвословие. Мы чувствуем, когда становимся молиться, как какая-то молитва не только произносится устами, но и исходит собственно из нашего сердца, и мы понимаем, с чем, почему, зачем обращаемся к Богу, так что наша молитва превращается в то, чем она действительно должна быть, – в разговор нашей души с Богом. Это время, когда в нас действует Божественная благодать, которая как бы показывает нам, что на самом деле может с нами быть, какими могут быть наши взаимоотношения с Богом, какова может быть жизнь нашего духа. Но потом это состояние проходит, и мы снова сталкиваемся с повседневностью, так что вновь всё оказывается погребено под какими-то житейскими заботами, нуждами, нашими физическими состояниями. И возникает, конечно, вопрос: можем ли мы этим процессом хотя бы в какой-то степени управлять, зависит ли он от нас, от нашей воли, или же мы всецело преданы этому состоянию – плотскому и душевному – и никак не можем стать людьми духовными, как бы мы ни бились?
Если мы посмотрим на все те аскетические делания, которые имели место в жизни святых отцов и подвижников благочестия, то увидим, что это и есть средства, направленные на то, чтобы ослабить узы плоти, душевных привязанностей и пристрастий и дать силу и свободу нашему духу. На самом деле его не надо как-то специально укреплять, растить – он сам, как только почувствует свободу, отдастся своему естественному стремлению к Богу. И мы тогда увидим, какой его жизнь может быть.
Бывает очень большой ошибкой, когда человек воспринимает те делания, о которых я сейчас говорю, будь то пост, бдение, предстояние Богу в молитве, как-то изолированно и считает, что каждое из них имеет ценность само по себе. Безусловно, ни один наш подвиг сам по себе ценности иметь не может. Мы трудимся, мы подвизаемся, мы постимся и чего-то не едим, мы еще от чего-то отказываемся – и всё это нужно не Богу, а нам самим. И только лишь тот результат, к которому должен этот труд привести, является по-настоящему ценным.
Листья и плоды Один древний святой отец уподобил телесное, внешнее делание человека листьям на дереве, а те добродетели, которые человек должен стяжать, – собственно плодам. Я постараюсь объяснить на примере, что представляет собой та цель, к которой нас средства подвижничества должны вести. Вот, скажем, пост. Безусловно, сам по себе человек не может сильно измениться оттого, что он ест больше или меньше, – это может повлиять на его физическое состояние, на его вес, на какие-то другие характеристики организма, но само по себе неядение духовного состояния человека изменить не может. Это изменение происходит тогда, когда человек начинает поститься, как говорят святые отцы, в духовном разуме. Что это значит? Прежде всего человек начинает относиться к еде как к дару Божиему – не просто как к тому, что он может купить в магазине, приготовить и съесть столько, сколько захочется, а как к тому, что дает ему для пропитания Господь. Когда-то протопресвитер Александр Шмеман написал такие интересные слова: он сказал, что с его точки зрения еда – это овеществленная любовь Божия. Человек нуждается в том, чтобы чем-то питаться, – и Господь создал многоразличные продукты, которыми человек себя может пропитать, это забота Бога о человеке. Но вместе с тем еда – это и некое удовольствие, и мы можем есть по необходимости, а можем есть ради услаждения. И вот когда мы решаемся ради удовольствия не есть, а есть только ради необходимости, то пересекаем ту границу, которая отделяет нас от поприща борьбы со страстями. Мы себе впервые отказываем в некоем наслаждении, которое каждому из нас хорошо знакомо, привычно. Мы говорим себе: вот столько я съем, потому что это действительно нужно, а вот это я есть не буду. И тогда вдруг оказывается, что у нас появляются силы своей плоти отказывать в каких-то других удовольствиях, каких-то других потребностях, которые не являются собственно необходимыми, которые являются следствием ее испорченности и поврежденности грехом. И человек становится немного свободнее. Ну и еще, наверное, когда речь идет о посте, нужно принять во внимание то, что говорит на эту тему преподобный авва Дорофей. Он говорит, что человек должен не только ограничивать себя в еде и вкушать пищу в определенную меру. Человек, когда ест, должен, во-первых, благодарить Бога, а во-вторых, должен себя укорять, вспоминая тех, кто подвизался в посте очень строго, как он подвизаться не может. Почему это бывает необходимо? – Потому что нередко человек постящийся, как ни странно, начинает тем, что он постится, гордиться. И чтобы не давать себе повода к этому, нужно вкушать пищу так, чтобы даже еда влекла нас к смирению.
Лествица Иоанна Лествичника Если говорить о таком подвижническом делании, как чтение, то мы должны к нему тоже подходить разумно. Можно читать для того, чтобы узнавать что-то новое. Можно читать для того, чтобы потом учить других людей. А можно читать для того, чтобы потом в конечном итоге над этими другими людьми надмеваться, кичиться тем, что они не знают того, что известно нам. Опять-таки, это порой становится поводом для гордости. А ведь читать человек должен с совершенно другой целью: чтобы в книгах святоотеческих, как в некоем зеркале, увидеть свое устроение. Мы должны читать и сравнивать то, что пишет тот или иной святой отец, со своим духовным состоянием. О какой-то страсти идет речь – а как во мне эта страсть действует? Указаны какие-то способы борьбы – а пользуюсь ли я этими способами или просто поступаю по страсти? А может быть, я даже не хочу замечать, что поступаю по страсти, а просто живу так, как мне хочется, и всё? То есть чтение тоже должно превращаться в элемент очень серьезной работы над душой. То же самое касается молитвы – ведь молиться можно очень по-разному. Можно прочитывать молитвенное правило, которое у каждого из нас есть, и считать, что этого в принципе вполне достаточно. А можно каждый раз за молитву буквально биться: вот мы встаем молиться, перед нами стоит задача постараться не отвлекаться и ум заключать, как говорит преподобный Иоанн Лествичник, в слова молитвы. Когда мы начинаем молиться так, то вдруг замечаем, насколько же это трудно, насколько – без преувеличения – мучительно: наш ум заключаться в слова молитвы не хочет, он постоянно отбегает, всё время где-то скитается – порой не просто в каких-то иных делах, а буквально в других частях земного шара и вселенной, – и нам очень трудно бывает его на место водворить. Но постепенно появляется навык молиться более внимательно, и мы начинаем замечать в себе изменения, которые и в молитве, и в нашей собственной внутренней жизни происходят. И так можно сказать о каждом делании. Даже если мы берем на себя такой труд, как бдение, – хотя, наверное, современному человеку не стоит себя особенно ограничивать в сне, – это тоже обязательно должно приводить человека к состоянию смирения, а не к состоянию некоего надмения и кичения тем, что он такой вот замечательный подвижник. Ведь что такое вообще эта ночная молитва, о которой мы читаем у многих святых отцов? Дело в том, что, согласно некоторым толкованиям, Страшный суд и Второе пришествие Спасителя должны произойти глубокой ночью, когда никто не будет ожидать этого. И вот приходит ночь – и человек встает, молится и просит Бога о том, чтобы его это пришествие не застало неготовым, чтобы его Господь застал трудящимся и пребывающим в покаянии. А если человек действительно пребывает в покаянии, то для гордости поводов уже не находится.
Я вкратце сказал о тех деланиях, которые должны быть нам присущи как людям, стремящимся оживить свой дух и освободить его из той подавленности, в состоянии которой он находится. Но самое главное, безусловно, не эти делания как таковые, ибо они, как я уже сказал, всего лишь навсего средства. Основа духовной жизни, ее центр, ее средоточие – это наши личные взаимоотношения с Богом. И очень важно понять, что самое главное, к чему ведут все подвижнические делания, – это жизнь в ощущении присутствия Бога, а еще определеннее говоря – жизнь с Богом.
(Окончание следует)
