Так решил Тимофей

[EVG]

Так решил Тимофей

Исторические вехи. 2014 год. Возвращение Крыма в состав России. События сопровождались общенациональным подъемом.

Они гадают и спорят: кто за этим стоял? Президент Путин, «вежливые люди» в камуфляжной форме или президент Обама с мировым правительством?
А я говорю:
– Так решил Тимофей.
Как все великое, история началась с пустяка. У Насти украли iPhone. Конечно, для Насти это не было пустяком, а было чуть ли не трагедией: новенький, последней модели iPhone ей подарили родители в знак окончания десятого класса. Даже в Москве, в элитной школе, где она училась, и которую некогда оканчивал наш самый известный олигарх со сладким именем Рома (помните, была «ромовая баба»), такой iPhone был не у каждого. А для подростков в Крыму, в городе Феодосия, куда Настя приехала на каникулы, – предметом, мало сказать, зависти. Вожделения!
В Крыму Настя проводила по всему лету каждый год: некогда дедушка купил здесь небольшую квартирув старом дворике, похожем на заношенную театральную выгородку. В те годы ее родители в Москве едва сводили концы с концами — папа был студентом, – но приезжая сюда, они могли вести себя как богачи! Так все дешево стоило! Транжирили, угощали! И Настя привыкла привозить и дарить соседским девчонкам подарки! Так что была своей, родной, долгожданной для подруг, которые из девочек превращались в девушек-подростков. Они торопились пройтись с Настей по набережной, лепясь и подтягиваясь к ее стати и росту.
«Москвич» в провинции сам по себе становится объектом некоего подобострастия. Настя обладала редчайшим даром: красоты своей не осознавала. С детства слышала вокруг: «Какая красивая девочка! Какие глаза!». В Москве одноклассницы уже бегали на всевозможные кастинги, а Настю и без того останавливали в метро, на улице, в школе, предлагая выступить в качестве «модели», манекенщицы, участницы телешоу. На телевидении работала мама – и она была категорически против «шоу». В кино пробовал себя папа, который совсем недавно окончил соответствующее учебное заведение и был на стадии затянувшегося становления, и он вынес приговор: «все они, кто в детстве начали сниматься, плохо кончили». Настя была покладиста, бесконфликтна, не хотела никого обижать. К родителям, несмотря на школьный возраст и очевидную «детскость» Насти, жаловали свататься «престижные» женихи, обещая терпеливо дождаться совершеннолетия и даже взять на себя все последующие затраты на учебу, дом где-нибудь на Кипре. Женихов – папа в прошлом был профессиональным боксером — можно было спускать с лестницы, вышвыривать со двора (являлись они и в Крыму), но люди приходили в общем-то с добрыми намерениями. Настя сгорала от стыда, приходилось подтягивать для разумного объяснения потерявшим здравый смысл мужчинам дедушку. Просто папу все принимали за брата, а дедушка выглядел как раз, к тому же сам был женат на женщине гораздо младше себя.
«Я напишу с нее царицу Тамару», – друг дедушки, великий художник, пожалуй, точнее других определил ее внешнюю и моральную принадлежность. С правильными, чуть продолговатыми чертами, большими – огромными – глазами, смуглая (по три месяца на море!) и темноволосая русская девочка Настя напоминала именно грузинскую царицу или пока княжну: какой-то наследственный ген с восточных, а точнее, с синайских палестин закатился и стойко удерживался в череде поколений: Настя походила на свою маму, так что иногда, вечерком, их можно было и перепутать. Но и этому «проекту» пока не суждено было сбыться: художник походил на нетрезвого Гришку Распутина, оставить с ним девочку для позирования одну представлялось делом невероятным, а вот так, как виделось, что соберутся вместе, без выпивки, не получалось по Божьей воле. «Царица Тамара» – вспоминал слова художника дедушка Вова, когда приехал с внучкой в Оптину пустынь. Настя повязалась платком, и была в церковном свечении так хороша, так точена ликом, и очи ее темные были устремлены на исповеди с такой верой и чистотой, что делалось страшно: как бы ни засобиралась в монастырь?! Батюшка – очень почитаемый здесь монах – тоже походил на Распутина, только трезвого. Очередь к нему на исповедь вилась вьюном во весь Храм, но девочку, похожую на царицу Тамару, он исповедал очень долго: что уж, какие грехи находились у нее? Дедушка потом, когда ехали в машине, ревностно посмеивался: «Что-то глаз у этого монаха загорелся, аж страшно стало! Чего он тебе все выговаривал?!». «Что я должна хранить себя для любви и семьи».
Была зима, Настенька не побоялась искупаться в святом источнике, и так и ехала в машине по дороге, не моргнув, устремив взор куда-то туда, где каждый видит лучшую из жизней.
Словом, было б странно, если бы у нее этот самый iPhone в курортном городе не стырили! В милицию обращаться: они здесь иностранцы, заплатить придется больше, чем стоила штуковина! И тогда возникло имя – «Коля». Куда как проще — Коля. Но из уст феодосийских девочек оно прозвучало с ощутимым эхом, как в мистическом триллере: «Ко-оля-а!».
Дело в том, что у iPhone есть свой номер – идентификатор – местонахождение iPhone утаить нельзя. Так, по крайней мере, считалось, пока предмет не миновал пределы России и Украины. Коля был человеком, который мог вычислить местонахождение умыкнутого аппарата.
Пока «тема» обсуждалась по телефону, предприимчивый Коля также говорил, что это будет не бесплатно. Встреча была назначена у «Аркадии». Вечерело, девушки шли в свете череды кафе и ресторанов, возбужденно, перекрывая зазывную музыку, буквально прикудахтывали: «Ко!Ко!Ко!». Коля и то, Коля и это. Настя пыталась угадать, кто из молодых людей на положенном месте встречи может оказаться этой самой местной знаменитостью, Колей? Парень стоял в белой футболке: рослый, раскаченный. Красив, но вряд ли тот, кто «шарит в Интернете». Вот, с длинными волосами, серьгой в ухе?
Подруга Маша смотрела куда-то мимо и улыбалась. Из толпы, из группки простенько одетых ребят — типичных местных — приближался невысокий, худощавый мальчик. «Ай-фу-фу, ай-фу-фу», – стали объяснять девочки. Взял коробку из-под iPhone, на который были данные. Настя успела вспомнить то, что говорили родители: а теперь и коробки не будет, кому что докажешь? Парень рассматривал коробку, и руки его вдруг притянули взгляд: будто от другого тела. Про такие говорят: стальные руки. Они оба враз подняли глаза, и Коля страшно смутился, заулыбавшись.
Мальчики ее круга в столице смущались редко: а чего им смущаться, если, по общему признанию Настиных одноклассниц, «они в шоке от самих себя»?!
Настя попыталась, как говорят «на берегу» определиться с ценой, парень еще больше смутился, махнул: «Я шутил».
Скоро по телефону он объяснил, что надо ждать. Если ворованный iPhone не включили сразу, как это могло бы быть, когда действовал «не профессионал», то обычно его увозят в другую область и дают время «отлежаться».
При встречи он вернул коробку и на утешение подарил маленький целлофановый пакетик с сережками и кулончиком с голубыми камешками. Настя уже знала, почему у него «такие руки»: Коля был потомственным ювелиром, подруги даже показывали лоток, где продавались сделанные им, его отцом и братом украшения. Маша, одноклассница, рассказывала, что еще в младших классах он умел все это делать. Она была очевидно влюблена и даже сводила Настю в церковь, показав отца Коли. Тот, в церковной ризе, помогал священнику вести службу. Невысокий, плотный, с бородой. Похож на Колю: только у Коли лицо худое, узкое, а у отца — широкое, скуластое.
– Он же ювелир, ты говорила? – удивлялась Настя.
          – Ювелир. И служит в церкви. У них такая семья.
А вот на ювелира — какие они бывают в Москве — чернявые, с пузиком, щегольски одетые — совсем не походил.
Насте было неловко перед подругой, но так выходило, что они с Колей исключительно вдвоем стали прогуливаться по Набережной, ходили в музеи Айвазовского, Грина, Цветаевой. А что тут такого, посетить музеи, в которые прежде дедушка мог заманить только обещанным мороженым?
Дедушка Вова сразу всполошился, как только узнал, что Настя встречается с феодосийским парнем. Здесь, выговаривал он, в курортной зоне, мужчины привыкли, что приезжающие на отдых девушки легко доступны. Здесь они балованы женщинами! Сколько ему? Двадцать два! По местным меркам, это совершенно зрелый мужчина! Который уже много, в смысле женщин, познал! Настя с пониманием кивала. Коля выглядел на семнадцать, поэтому она и сама с удивлением узнала, что он уже отслужил армию. А пока его не было любимая девушка вышла замуж за другого. Настя даже видела и познакомилась с этой девушкой. Ее муж, взрослый молодой мужчина, был хозяином сети грузинских ресторанов в самом центре Феодосии. Коля с Настей проходили по улице, а он сидел в «открытом» зале своего заведения, в углу, за столиком с компьютером. Поднялся, протянул Коле руку: дружески, уважительно. В шортах, в простой свободной рубахе. И тут же объявилась его жена: та самая девушка. Очень красивая! С сыном — русоволосым, как мама, но по лицу сразу видно: грузин. Так что Коля, конечно, в «смысле женщин» многое познал, только совсем не то, что имел в виду дедушка.
iPhone меж тем не объявлялся. И это было хорошо с его стороны — а вот нашелся бы? Коля не был воцерквленным человеком — отец полагал, что человек должен прийти к вере сам, – но Божий промысел слышал. Искать надо не iPhone...
...И повел Настю знакомиться с родителями. Жил Коля на горе. Поднимались по каменистой улочке: средневековье! Дом был округлым – в виде башни. И ограда каменная с железными воротами – она даже сразу не поняла, где дом, а где ограда. Крепость.
А двор был веселым! Прудик, выложенный из булыжника, с цветастыми крупными рыбками. По дорожкам монетки, залитые в покрытие. Подкова. Маленький огородик с высокими помидорами.
Отец с сыном были и похожи, и совсем разные: Коля младший — не многословный, сдержанный в движениях. Отец же — вихрь. Настя запомнила его в церковных одеяниях, теперь же он выскочил из мастерской в рабочем фартуке, с банкой в руке, которой непрестанно делал круговые движения: «Я мигом!» – крутящаяся в банке жидкость омывала лежащие в ней украшения. Звали его, оказалось, Николаем – так что Коля был Николаем Николаевичем.
Брат вышел на встречу: крепкий, длиннорукий, очень мускулистый. Кивнул, представился и как-то отошел в сторонку, чтоб не мешать.
Улыбчивая мама Ирина с ямочками на щеках усаживала за стол:
– Извини, у нас только все постное — сейчас Пост. Плов с мидиями, пробовала?
Рис был внутри ракушки. Можно было выскребать его ложкой, но лучше, как показали, держать ракушку с двух сторон и есть как из ложки. Причем, в одной части ракушки оказывался рис, в другой — мидия.
Николай старший понужнул за знакомство одну, другую рюмку Кальвадоса — яблочной водки, производства также каких-то доисторических времен. Мама Ирина выпила красного вина — предложили и Насте, та искренне отказалась. Расспрашивали о Москве, об учебе. Настя была не мастерица и не охотница рассказывать. Отвечала. Еще год в школе, потом, наверное, институт. Какой? Мама хочет, чтобы с ней, на телевидение работала. Папа — в артистки. А дедушка говорит: надо в Академию милиции, как Оксана Федорова. Это которая мисс Вселенная? Да, она еще и майор.
Коля улыбался. В одном они были несомненно похожи с отцом: глаза искрились. Попросил разрешения показать Домашнюю церковь. «Да, да, да, конечно!» – поднял отец вверх руку.
Они шли по узкой винтовой лестнице. Старинные, склеенные из кусков амфоры стояли  на подоконниках лестничного лабиринта. Вошли в комнату с большой кроватью. Спальню родителей. В продолговатое, во всю стену, окно открывался вид на море: весь Феодосийский залив! Не то что квартира дедушки...
– Здесь балкон будет, – Коля открыл застекленную дверь, под которой был козырек. Без перилл.
– Можно выйти, постоять.
Он шагнул вперед и ждал ее. Было страшно: как это так, без ограждения. Но вышла. Третий этаж дома на взгорье. Будто в полете — над всем городом, морем. Стояли локоть к локтю.
Коля взял ее за руку, шагнул обратно, в комнату. Подвел к занавеске. Открыл ее и остался в сторонке, чтобы не мешать обзору.
За занавеской укрывалась еще одна крохотная комнатка — ниша, вся заставленная иконами. Очень старыми, потемнелыми, новыми, яркими. Библия лежала, книжки — Жития святых.
Юноша зажег свечу в лампаде перед ликом Спасителя.
Так они стояли, крымский парень, гражданин Украины и московская девочка, россиянка. А Божий промысел творил свой исход. Предки — Небесное Воинство — ощутимыми крылами теснились за ними. Сибиряки, некогда родами перешагнувшие через Урал, обжившие непаханые от Сотворения земли, приращивая российские пределы. Казаки, призванные блюсти и ширить границы отечества. Солдат из поволжских кипчаков, погибший в бою за город Каффу (Кучук-Стамбул — современная Феодосия), самый крупный в то время в мире рынок торговли невольниками, славянами в основном...
– Фуфайку пришел показать, – нарушил их молитвенное молчание Николай – старший.
Он держал в руках телогрейку зеленого цвета, без воротника. Развернул ее рукавами в стороны.
– Ее многие годы, еще до войны, в лагере носил один священник. Видите, какая узенькая? Большая там была не нужна. Он был Святым: все терпел, очень помогал людям. Потом эта телогрейка досталась моему деду. Мой дед тоже был священником. Его тоже посадили. Перед тем как его отправить, он попросил свидания с женой — моей бабкой — и сыном, моим отцом. Дал наказ, чтобы они от него отказались. Написали заявление и оказались. Так он их спас. Иначе бы их тоже истребили.
Настя осторожно потрогала ткань фуфайки. Николай старший поднес ее к носу: «До сих пор этот запах хранит, лагеря». Вдохнула и Настя. Пахло горящей восковой свечой, чистой тканью: телогрейка была хорошо простирана.
С тем же запалом, выходя, отец толкнул еще одну дверь, указал на новенький унитаз: «Здесь раньше кладовка была, вот, только вчера поставил, все подвел!». Он спускался по винтовой лестнице, вроде, небольшой, на глазах делаясь все шире, укрупняясь: «Здесь мазка чужими руками не сделано. Все мы. Где я. Где сыновья. А где и мама наша!»
Брат Саша за вечер так ничего и не произнес: опять словно вышагнул откуда-то, вызвался увезти.
Машина была допотопной, как из военных фильмов или фильмов, где ездят по пустыни. С большими колесами, открытым верхом и передними стеклами, поднятыми вертикально. «Газ-69», шестьдесят четвертого года! – скороговоркой выпаливал с гордостью Колин отец. – Раму поменял, р-рама, -нажимал на это «р», – еще довоенная!». Тут же стоял странный мотоцикл с ручкой на баке. «Сорок девятого года! – Николай старший называл доисторические даты: – Я на нем вот тут, по горам езжу!».
На машине с открытым верхом покружили по улочкам, выехали по круче, помчались краем высокого морского берега. Она сидела с Колей на заднем сиденье, а брат за рулем открытой машине: «ГАЗ -69». Саша сначала с осторожностью — бережливостью к машине — скатился вниз, покружил по улочкам, выехал по кручи — кажется, чуть не под девяносто градусов – снова ввысь, выскочил на пустынную дорогу, помчался вдоль края высокого морского берега. Ой-ей-е-о-й! — куда там «Мерседесу», будь он и джип.
– Ну и что?! Какие перспективы? – вразумлял вновь возмущенный дедушка. – Он — живет здесь. Она — там. Ей надо учиться.
– Какие «перспективы?!» – как раз приехал папа, он был за дочь спокоен. – Она же не замуж собирается!
Они были очень похожи, папа и дедушка: со спины, так можно и спутать.
– А куда она собирается?! – дедушка вздымал крупную пятерню, – Сейчас раз, два, забеременеет, и что?!
– Дедушка! – изумлялась Настя.
– Что «дедушка»?! Я знаю, как развивается жизнь. Сегодня вы дружите, завтра этого будет мало. Он скажет, «ты мне не доверяешь» ...
– Оставь ты ее в покое. Ты просто не веришь в нее! Ты в меня не верил, в нее не веришь!
– Я в тебя не верил?! Я и сейчас в тебя верю! Я не верю в феодосийских парней!
– Он тебе нравится? – обратился папа к Насте.
– Да, – она была откровенна.
– Ну и не слушай никого! – папа ровно также махнул, только в обратную сторону.
Дедушка прохаживался туда-сюда — характером они были похожи с Колиным отцом. Укрупнялись, когда говорили: дедушка, кажется, в комнату не вмещался.
– Да поймите вы, проймите, здесь люди вырастают, видя перед собой что?! Веселящихся, выпивающих, – загибал он пальцы, – блудящих людей! Они не видят, как те же самые люди где-то год пахали, в шахте, в офисе, чтобы две недели «оттянуться»! – Дедушка выделил модное словцо. – А видят только пир! И у них складывается впечатление, что такова вся жизнь. Вот она, ценность! Поэтому куча спившихся, скурившихся, альфонсов куча! Здесь хорошо отдыхать, но жить-то как? – пытался быть сдержанным дедушка. И снова вскипал: – Официанткой работать?! Или стриптизершей?! Причем, только летом? А зимой?! Долгой осенней зимой?!
Скоро дедушка уезжал. Он относился к тому поколению, которое сберегла советская мораль. Переспал с девушкой — надо жениться. Слевачить, гульнуть — как без любви? Его поколение вечно стремилось к высоким целям, искало себя до седых волос, к пятидесяти вдруг обнаружив, что проморгали страну, судьбу, личную жизнь. Нерастраченных сил и здоровья оставалось предостаточно, давай быстро реализовываться, жениться на молодых, у которых тоже образовалась своя брешь в поколении. Они с удовольствием выходили за великовозрастных юнцов замуж: ни в пример сверстникам, выбравшим виртуальный мир в окошке компьютера, те любили реальную жизнь и от них можно было родить.
 Молодая жена дедушки Таня работала государственной служащей и могла приезжать строго в отпускные дни. А дедушка трудился в разных местах, он даже в Крыму, на Украине, пытался начать дело. Отчего в гневе только потрясал руками: «Ладно — тянут, но ведь вытянут — и в ноль!» Мотался между Крымом и Москвой туда-сюда с маленькой дочерью Василисой. На этот раз ему надо было лететь в Сибирь, и с двухлетней Василисой оставил внучку — Настю. То есть племянница водилась с тетей.
Теперь Коля и Настя гуляли по набережной с маленькой девочкой, за которой глаз да глаз. А что такое, если рядом ребенок? Замечено: живут муж с женой, детей нет: берут ребенка из детдома, и скоро появляется — кровный. Да вот, рядом, красивая хозяйка магазина и кафе Марина, которая вместе с продавцами сама работала и за прилавком, и убиралась. Была давно замужем и никак не рожала. Построила рядом с кафе детскую площадку, с утра до вечера дети с родителями, и пожалуйте — беременна!

[EVG]

(продолжение)

Дедушка вернулся из поездки с женой Таней. Вместе они поспешили забрать дочь. Рослая Настя и Коля, чуть ниже ее, шли навстречу по людной Набережной. Василиса спала у Коли на руках — он держал ее перед собой так, чтобы не потревожить сна: на прямых, согнутых в локтях руках.
Юноша, бездыханно, передал из рук на руки спящую девочку, которая сразу же свернулась клубком и прижалась к отцу, не просыпаясь.
«В ближайшие лет десять у меня точно не будет ребенка, – делилась со смехом на следующее утро Настя, как с подружкой, с дедушкиной женой Таней, прогибаясь в спине, – все тело болит!».
Следующим вечером она уезжала. Настя махала из раскрытого окна вагона. Поезд тронулся, точнее, чуть двинулся, сотрясся. Грянула музыка «Прощание славянки», которая всегда звучит при отправлении поезда из Феодосии. «Посмотри на Колю», – припав к дедушке Вове, который держал на руках Василису, кивком указала Таня.
Коля сидел на выступе фундамента, не шелохнувшись. И смотрел... Как он смотрел — дедушка Вова даже камок по горлу прокатил. Так могли смотреть юноши, да и вообще, люди при разлуке годах в тридцатых-сороковых минувшего столетия. По крайней мере, кадры из фильмов тех лет вставали перед глазами: на войну провожали, на освоение земель!.. С глазами, полными слез.
Какая там подготовка к экзаменам, какое ЭГЕ?! Всю зиму Настя просидела в скайпе, общаясь с Колей. Раза три он приезжал, на каникулы она умчалась в Феодосию. Дедушка опять негодовал:
– Вы что, не понимаете?! – корил он родителей, – летом мы были, она хоть как-то под присмотром. Какая-то ответственность! А сейчас, одна, в квартире они одни будут?!
– Настя так решила. Я уважаю ее выбор, – был непререкаем папа.
– А забеременеет?! Куда потом с этим выбором?!
– Я своей дочери — доверяю.
Дедушка не выдержал и сам отправился на эти дни в Феодосию, чтобы блюсти. И, как ему показалось, опоздал. «По-моему,– делился по телефону со своей женой Таней, – у них там уже все случилось».
Но смилостивился. Они сидели за одним столом, Коля нарезал хлеб. Дедушка обратил внимание на заметно выступавшие вены на его руках, тонкие, но узловатые, наработавшиеся пальцы. Рядом лежал портфель с оторвавшейся по дороге ручкой — кольцо слетало с крепежа: разогнувшегося металлического усика. Феодосийский парень, который, по предположению дедушки, способен был лишь скуриваться и соблазнять девчонок, совместил кольцо и загнул усик.
Дедушка побывал и в его доме, где располагалась и мастерская со станками и замысловатыми металлическими устройствами. Познакомился с семьей. Коля, как поведал его отец, трудился с девяти лет и считался лучшим мастером: самую тонкую работу доверяли ему.
– Не поступишь в институт, куда пойдешь? – вразумлял он, тем не менее, внучку.
– Я поступлю.
– Да как поступишь?! Не готовишься ничего.
– Не поступлю, приеду к Коле. Буду жить с ним. Помогать ему. Его мама же так живет: помогает папе.
Дед ничего умнее не нашел сказать, что говорят все в таких случаях: об образовании, которое надо получить. И о независимости, которую в наше время нельзя терять.
Настя все-таки польстилась на одно из предложений и вышла на подиум в торговом центре «Европейский». В длинном платье, украшениях — ее подучили специально ходить, откинувшись назад, чуть выставив надменно подбородок. И уж не Настя, вроде, кроме точеной схожести! Видео и фото тотчас выложили в Интернет, и опять пошли звонки из модельных агентств. Коля сказал: «нет». И все — везде, всем наотрез!
К выпускному вечеру в школе Коля приехал, подарил «тройку» – золотой кулон, цепочку, серьги! Все собственной ручной работы: эксклюзив!
В институт Настя поступала на заочное: прошла собеседование, сдала документы и умотала в Феодосию. Декан факультета, проведя собеседования, также укатил в Феодосию. Здесь им суждено было встретиться — в Феодосии все приезжие встречаются по нескольку раз, ибо мимо Набережной не пройти. Причем, не абитуриентка узнала будущего педагога, а как раз наоборот: он — ее. Еще бы! Тут же позвонил на кафедру и сообщил: она «проходит на бюджет»!
Оставалось только пригласить его на свадьбу. Вздумаете жениться, друзья, или выдавать замуж (женить) детей — играйте свадьбу в Крыму! Сюда и родственники съедутся отовсюду: море! Лучше сделать это осенью, когда жилье почти ничего не стоит, рестораны и кафе еще работают во всем изобилии, а посетителей крайне мало: вам так будут рады, и прекраснейшие застолья вам обойдутся если не в гроши, то около того. А если вы еще и снимите недорогие комнатки для гостей, как сделали Настины родители, то и свадьба может удаться как у наших молодых! Были представлены — Сибирь, Урал, Беларусь, Краснодарский край, Москва, Копенгаген, город датский, и самым широким образом Крым. Съемки, снимки свадьбы по сей день летают по Интернету! Вот видео: жених танцует с мамой невесты, то, бишь, тещей. Как она точена и хороша — язык не поворачивается сказать, теща — молодая танцующая женщина Екатерина, которая, как и теперь дочь, некогда выходила замуж в восемнадцать лет. Катя разбрасывает, заманивая, денежки, жених — изящный, ловкий — в танце собирает купюры. Опережая повествование, надо заметить: скоро и Настины папа с мамой решат здесь венчаться. Священник, не зная, что позади у них двадцать лет жизни, примет пару за молодоженов, станет напутствовать перед важным шагом в семейную жизнь. Здесь — молодые люди в военной форме времен Великой Отечественной. У Николая старшего — отца жениха, любителя старины, обнаружились залежи воинских гимнастерок — и «дружки» разыграли для молодых спектакль! А вот – венчание: молодые со свечами, юные, красивые, вдохновенные! Здесь видно, что Коля и Настя, как это бывает, когда люди долго живут друг с другом, похожи. Тонкие, прямые черты. Взгляды устремлены вперед, ввысь, в грядущее. Молитва в его глазах. В ее – космос.  Еще снимок: во дворе Казанского собора дедушка со своим потомством: на коленях маленькая Василиса, вокруг, в три ряда, дети, внуки — гвардия!
Дедушка с Таней и Василисой в довесок ко всем радостям съездили с родителями Коли, а также их друзьями, на «Песчаную балку» – малолюдное местечко за Приморским. Разбили палатки, поставили шатер для застолья. Дедушку Вову тогда не очень удивило, что рядом с шатром Николай старший и его ближайший друг, отец Леонид, водрузили на шесте российский флаг. Ну, флаг и флаг, невестка у них с России. Только позже, осмысляя события, он понял, что российский стяг водружался местными людьми со смыслом. Недавно они отстаивали чуть ли не с оружием в руках православный Крест, поставленный перед въездом в Феодосию. Тот Крест снесли, – благодушный, с редкой бородкой отец Леонид поднимал палец вверх, – не «татары», как шумит пресса, не «мусульмане», а «враги православия», «враги России». Даже когда батюшка был серьезен и почти воинственен: все в нем жило приветливейшей улыбкой. Татар — Николай придавал этнический оттенок вопросу — нормальных, которые понимают, что надо жить в мире, большинство. Но есть, может, всего-то тысяч пять — купленных! Сюда же такие деньги вкладывала и Турция, и Запад! Купленных с десяток, – уточнял батюшка,– остальные, сведенные с ума. Очень легко разжигать человека ненавистью. Но у них средства, оружие — у них боевое оружие! Казачество наше тоже потихоньку вооружается. Николай сбегал к своей военной машине, принес пятизарядное помповое ружье, опять же каких-то пятидесятых годов, пощелкал затвором, прицеливался в невидимого противника. И дедушка Вова пощелкал и прицеливался! Второй друг Николая старшего, долговязый Сергей, из-за большого золотого креста и увесистой цепочки на шее походил на бандита, но оказался также ювелиром. В свои пятьдесят пять он никогда не был женат, и когда пришло время говорить о личном, поведал, как нашел недавно сына! Взрослого — одно с ним лицо, только сын еще крупнее телом! Надо же было человеку всю жизнь бегать от женщин, от семейных уз, чтобы припасть к тому же: к «кровиночке» своей, к желанию продолжения рода. Причем, он рассказывал об этом, в значительной мере, обращаясь к Тане, молодой жене дедушки Вовы, которая, справедливости ради сказать, по долгу службы имела очень внимательные глаза. И снова речь шла о том, что Крым — земля для русских обетованная. Века через феодосийский каньон гнали с севера славян, делая из мальчиков мамлюков, а из девушек рабынь и наложниц. Хотя знаменитый мамлюк Бей Барс, мальчиком проданный в рабство и ставший впоследствии султаном Египта, был из кипчаков, но ведь тоже нашего исторического пространства. Екатерина Вторая послала в Крым войска, чтобы положить конец работорговле. Это земля пропитана русской кровью и потом! А теперь они — кивал в далекие земли ювелир Николай — подают историю так, будто русские здесь гости. А тут только Русскому флоту триста лет!.. И блаженный отец Леонид улыбался: снова из нас хотят сделать рынок работорговли! Да уже сделали, из всей Украины сделали! В две тысячи шестом, – снова поднимался Николай, – когда войска НАТО здесь высаживались, как дали им по носу! Негритосы стали и наших девчонок лапать, их прямо в море выкидывали, все объединились, и татары, и русские, и украинцы!..
Дедушка Вова шептал перед сном в палатке жене: что значит общаться с местным народом – приезжали, загорали, ни о чем не думали, а здесь, оказывается, гораздо острее чувствуешь эти понятия: «Россия», «русский».
Как сладок шум ночного прибоя в палатке с приоткрытыми полами. Биение бытия: «Вших-вши-ых-вши-ы-х-х...! На берегу Черного моря многое чувствуешь острее!
С утра приехали — дочь отца Леонида и зять. Привезли горячие грузинские хачапури: зять был грузином. Дедушка Вова совместил информацию и понял, что дочь батюшки и есть та девушка, которая некогда покинула Колю. Дедушка смотрел, сравнивая, на ее мужа: взрослый состоявшийся человек. Да и собою вышел, плечистый, рослый, брюшко, правда, пора бы пообтесать, ну, да и так любят. Дочь — хороша, но Насти не краше. В двадцать лет родила уже двух мальчуганов, как все-таки здесь торопятся жить?
И вновь поднимали тосты за Промысел Божий, который так хитроумно привел Настю к Коле, наслав вора на iPhone и освободив тем самым пространство бытия! Ну, надо же?! За молодых!
Стали Настя с Колей жить поживать и то, о чем раньше только говорилось, принимало формы реальных проблем. Разные гражданские принадлежности. Сунься в больницу — полиса нет, плати. А ведь беременная! Вид на жительство — через год. Через пять украинское гражданство. А детский садик? А школа? А работа?
Навострились, было, в Москву. Но там совсем иная ювелирка. Предлагали делать оклады для икон, заниматься реставрацией. Но Коля был мастером украшений! Да и не лепились как-то к Москве они. Красивые, дружные, но как цветы вне ландшафта. Хотя для Насти была готова работа в хорошем месте: на телеканале.
– Тебе-то самой где больше хочется, – спросил настойчиво дедушка – В Крыму? Или в Москве?
– Там, где Коля. – Спокойно, как все, что она делала, ответила внучка. Молодая жена. Будущая мать.
Дедушке оставалось только пуститься в размышления о том, что ныне принято считать, будто молодым надо «нагуляться», а уж потом выходить замуж. А у Насти получилось, как в давние времена: не нагуливались, а выходили в русских деревнях девушки замуж рано, и жили, и детей растили. Поэтому такой покой жил в Насте, хотя, казалось бы, есть поводы для терзаний.
И всё бы оно ничего, жизненные проблемы решались. Но в городе Киеве, столице Украины, в центре, на площади, названной «Майдан», вспыхнули автомобильные покрышки, стали чиниться баррикады, вспыхивать драки и перестрелки. И пошли угрозы. Требования. Да какие — русский язык надо забыть! Не хочешь — враг, смерти достойный. Забудь вообще, что русский.
Хорошо: подчинились, все забыли, заговорили на украинском. Но ведь Крым живет, принимая отдыхающих из России. С Украины — мало. И они прижимисты, малороссы. А россиянин, хоть «москаль», хоть сибиряк деньгами сорит! Не поедет Россия — а она при такой постановке вопроса не поедет — к осени зубы на полку, а к весне? Ложись и помирай, что ли? Да в своем ли вы уме?!
Меж тем на Майдане шла уже война: были убитые, раненные. Все это показывали по телевизору. Вся семья это все постоянно смотрела. Коля тихо уводил Настю в комнату, где они располагались: большая, просторная, с видом на море. Но в комнате был компьютер, включая, чтобы заранее подыскать красивую детскую коляску, все равно первым делом выскакивала строка с призывом пулю в лоб. Пропал куда-то Президент, пришли иные люди. Одного папа — Настя, как водилось, звала отца мужа «папой», а мать – «мамой» – папа называл их временного президента «мальчик на горшке». И правда, было смешно: как ни покажут, он все тужится. И через сомкнутый ротик все грозит. Как послушаешь...
Двор с двухэтажными домиками, где находилась дедушкина квартира, напоминал сцену. В эти дни немолодая соседка Света привезла из-под Львова свою престарелую маму: совершенно ослепшую. Днями Света выносила стул во двор и усаживала на него маму, чтобы та дышала свежим воздухом. Старуха плакала слепыми глазами, приговаривая, как она счастлива, что ее увезли от «Бендеры». «Бендеры, там опять Бендеры, – пыталась что-то важное объяснить бабушка. – Бендеры убили моего отца, убили дедушку. А мой муж тоже был Бендеры, и нам жизнь испортил, и сам сгнил...»

[EVG]

(окончание)

У Насти была сессия. И она уехала в Москву. Скоро прибыл и Коля. Купил праворульную маленькую машину и возил беременную жену на экзамены. Пожаловал в Москву, к сватам, и Николай старший: он привез «ювелирку» на выставку, которая проходила в ВВЦ (ВДНХ). «В последнее время я ложился спать, – рассказывал гость, – слева клал ружье, пятизарядное. Патронташ. А жене давал пистолет. Воздушный, маленькими пульками стреляет, но глаз можно выбить. Если у нас начнется — а у нас начнется! – к первому прибегут ко мне! Сейчас уехал, пистолет у жены, а ружье отдал сыну, Сашке. Смотри, говорю, и день и ночь с ружьем! Он парень такой, с десяток успеет положить! А буду я, гарантирую, сотню!»
Дедушка Вова вспоминал его двор и дом: да, продумано, застава.
Теперь уже на площади в Симферополе были стычки. Пламя Майдана грозило перекинуться в Крым: «Мы — не Киев! – сжимал кулак у экрана телевизора Николай старший, – мы бендеровцам не дадимся! Сейчас поднимутся татары — тысяч пятьдесят под штыки поставят. Будут резать всех подряд! Казаки не меньше наберут. Но мы — с идеей. А один человек с идеей может сотню одолеть!». Через час другой он вскакивал, прохаживался в нетерпении по комнате: «Я там должен быть! Ехать надо! А у меня еще три дня, сразу же на другую выставку пригласили. Так дела хорошо идут! Люди сами подходят, договора предлагают! Россия!..»
События развивались стремительно, и уже буквально на следующий день идейный казак-ювелир взвивался от радости, не таясь, смахивал слезу восторга: вокруг Крымского Дома советов было пустынно, журналисты сбивались с толку, пытаясь прокомментировать случившееся и найти ответ: что за люди в камуфляжной форме с раннего утра объявились внутри парламентского здания? Никто не видел, как, когда они вошли, словно в кино, возникли из ниоткуда. Один из парламентариев в мимолетном интервью дал исчерпывающий ответ: «Очень вежливые люди», – с поразительной точностью отрекомендовал он таинственных пришельцев. «Вежливые люди», – подхватили кругом, и уж больше не спрашивали, кто они и откуда, все понятно: вежливые.
Нетерпеливый Коля-старший улетел, оставив дела на сына. Еще через день, другой дедушка Вова увидел своего горячего родственника в телерепортаже. Точнее, его машину. Накануне референдума состоялся автопробег в поддержку положения о вхождении Крыма в состав России. Десяток машин с российскими флагами трогались с площади от вокзала в Феодосии. Двигались колонной по городу, по округе и уже к Коктебелю вереница была машин в триста. Но ГАЗ-69 — невозможно было не заметить или перепутать. Высокий, с российским флагом на шесте, он катился по феодосийской земле как вестник из послевоенной победоносной эпохи! В Интернете до сих пор есть кадры этого автопробега от 14 марта — за два дня до референдума. При более подробном рассмотрении видно — сколько народу вдоль улиц приветствуют автомобили с флагами. Бабка одна, хорошего уже возраста, выскочила на дорогу и заплясала! Полное единодушие и ликование! Хотя на некоторых видеороликах есть и кадры, где с десяток людей стоят с флагами Украины и бендеровскими знаками. Здесь автомобиль ГАЗ-69 останавливается, из него выпрыгивает ладный невысокий мужичок и резко выбрасывает вперед средний палец, мол, получите!
«Они тогда мне угрожали, искали адрес, – рассказывал позже Николай, – а чего его искать? Машина-то заметная! Я им передал, пусть приходят, всех положу!»
Молчаливый, даже внешне анемичный Коля младший к телевизору не подходил — хватало Интернета. Трудно сказать, какая борьба шла в его душе, только Настя, которая как раз сдала последний экзамен, оповестила: «Мы с Колей поедем».
Куда?! Там вот-вот может разразиться война! Настоящая! Бойня! Ты беременна! Ребенка ставишь под удар. Пусть Коля едет один, если ему так невтерпеж, ты оставайся, родишь, там видно будет!
– Рожают и на войне. – Была спокойна Настя.
Беременность шла хорошо. Ребенок позволял родителям решать их общие вопросы. Они еще пока гадали, как его назвать: Матвей или Тимофей?
Матвей или Тимофей обладал большей силой и знаниями, чем папа с мамой: он еще не покинул мира вечного, откуда наделяется душой зачатый человек, и еще не пришел в мир земной и тленный. Землепроходцы сибирские, казаки донские, белорусские крестьяне, кыпчакская рать и солдат из армии Василия Крымского, положившего конец работорговле в Крыму, все они были с ним, наполняя дарованную душу. За ними вставала вторая волна, третья, небесная рать, восходила, достигая предела, скатывалась волнами вниз, трогала сердца людей, связанных родством и духом. И в молодом мужчине, собиравшимся посвятить жизнь архивному делу, зов казачьего рода Гирка, по названию южного сорта мягкой пшеницы, пробуждал истового ратника, он мысленно садился на коня, брал в руки шашку, хотя был другой век, и в реальности вооружался огневым и ракетным оружием, которым также, по наитию свыше, прекрасно владел. Один, другой, тысяча первый, и глава государства просыпался среди ночи, ясно ощущая в себе призванность. Сила звала неведома, а призвание — определено. Небесная рать явилась к плоду человеческому, в материнском лоне оказавшемуся на меже: гражданства родителей, границ, политики, национальных интересов, здравого смысла и чудовищной людской прожорливости, готовой проглотить все живое и неживое тоже.
В итогах крымского референдума не сомневались даже недруги: здесь всегда в компании любого уровня ругали Хрущева за то, что он «отдал Крым», корили Ельцина, который мог в три счета Крым вернуть, и человек любых взглядов считал своим долгом сказать, что Крым – не Украина. Дедушкина соседка Света, дочь бендеровца и внучка человека, погибшего от рук бендеровцев, показательно повесила над воротами двора российский флаг. Слепая бабушка не могла его видеть, но пускала слезу из пустых глаз в приливе счастья! Николай – старший вновь приехал в Москву с партией товара: «Эйфория, все живут в эйфории!» – разливал он привезенный с собой кальвадос, как все у него, собственного сочинения. «Все хорошо», – безмятежно отвечала внучка по телефону.
Однако в Симферополе раздались выстрелы: погибли мирные люди. Была стрельба на военном украинском корабле. Дедушка Вова звонил своему другу, художнику, который в Феодосии, на горе, в леске, построил дом и жил особняком.
– Не знаю, а что такое? Я вот сейчас спустился с горы, хожу по городу, пью херес, все, как обычно. А что такое? У меня телевизор не ловит, Интернет отрубился?
Через пару минут он перезванивал:
– Слушай, российские флаги кругом, по всей улице — я только сейчас обратил внимание. Во, возле телеграфа БТР стоит, люди идут, внимания не обращают.  Что случилось-то?!
В эти дни дедушка Вова говорил жене Тане: удивительно! Двадцать лет насаждали всеми средствами комплекс национального поражения. И он есть, он достиг уровня заболевания. Молодежь, тебя в том числе, воспитывали в нелюбви к отечеству, в преклонении перед «общечеловеческими ценностями», под которые россияне не попадали. Только запад. И на тебе: выросло поколение с таким национальным чувством, что нам, воспитанным в духе любви к родине, понимании гражданского долга, и не снилось!
Общественная эйфория добавляла семьям в Москве и в Феодосии душевного подъема в ожидании рождения ребенка. Николай старший с женой также особенно готовились к Пасхе, одному из главных празднеств и таинств Христианства. Любопытно, что Пасха в этом году попадала на двадцатое апреля — день рождения сына Коли.
Николай старший всю ночь служил в Храме: «Христос Воскресе — восклицал батюшка, – Воистину Воскресе, – отвечали прихожане. В шесть утра у Насти начались схватки. Коля увез ее на машине. Так и не уходил от роддома. В десять, в День Святой Пасхи и в день рождения своего мужа, которому исполнилось двадцать четыре, Настя родила.
Тимофей вышел, как положено, с хорошим весом и размерами.
Через два дня Настю, как маму здоровую, выписывали. На пороге роддома ее встречали московская и крымская семьи — теперь одна большая семья. Граждане одной страны!
Настя вышла, посмотрела на младенца, умиротворенного, кажется, чуть улыбающегося. И впервые за все это время заплакала. Почему она плакала? Потому ли что все было позади? Или потому что вот и кончилось детство и впереди ждет долгая взрослая жизнь?
«Христос Воскресе», – улыбнулся ей на встречу папа Коля. «Воистину Воскресе», – улыбнулась сквозь слезу она.
В полночь уже прилегшая мама Ира проснулась от страшных криков, раздававшихся откуда-то извне, со стороны горы. Выглянула в окно: на вершине холма в солдатской одежде стояли — сыновья Коля и Саша, их друзья, сват Егор, который выглядел их ровней. Они подпрыгивали вокруг флага на высоком шесте и орали во весь Феодосийский залив: «Россия! Россия! Россия!».
В это время, параллельно с демонстрацией крымских событий, по центральному каналу ТВ проходил детский конкурс «Голос», устраиваемый по соревновательной системе: на вылет. Технически дети были невероятно голосистыми: чувствовалась подготовка, работа достойных репетиторов. Но на фоне этого крымского рвения в Россию, как в мечту, и ответного общероссийского ликования в феерических выступлениях детей бросалось в глаза отсутствие именного русского, российского. Очень многие были с Кавказа: гладкие, изнеженные. Но горы не пели в них. И поля не пели. Бродвей пел. И манеры: всегда выставленные зубы, выпяченные грудки, все на показ. Дедушка Вова делился вновь с женой: «Если это будущее России, ее будущие кумиры, культура, то жалко крымчан. Они попали куда-то не туда». Как человек нового поколения Таня мыслила более конструктивно: «Что говорить? Не нравится, добейся, сделай по-своему».
Прямые поезда теперь из Москвы в Крым не ходили: оставался один поезд, но мужчин боеспособного возраста (и вида) украинские пограничники под Харьковом высаживали. Дедушка Вова отправился с Василисой на машине. Быстро, останавливаясь только на заправках, доехал до порта Кавказ, а в очереди на паром промучились чуть не сутки! Наконец, с перестуком колес по настилу, машина съехала с плавающего средства. И помчалась по избитой дороге, припрыгивая, как на волнах.
Над входом во двор раздувался российский флаг. Во дворе сидела седая старуха с бельмами вместо глаз. Пока Вова разбирался с вещами Василиса исчезла. Он вышел во двор — четырехлетняя девочка старательно расчесывала бабушке короткие волосы. Та улыбалась провалившимся ртом в совершенном блаженстве.
– Ты посиди, – строго наказала Василиса, – я сейчас резинки принесу, тебе хвостики сделаю.
Старуха до вечера так и продолжала сидеть: с кисточками над ушами.
Правнук Тимофей смотрел на прадедушку, почти не меняясь в лице: очень внимательно, приветливо, с легкой и чуть снисходительной улыбкой. Под этим взглядом Вова ощутил себя и родственников, сгрудившихся вокруг, маленьким детьми. А младенца Тимофея – очень взрослым человеком.
На глазах с каждым днем «эйфория» сменялась обыденными ритмами: манна небесная не посыпалась, камни в хлебы не обратились, заметная добавка к пенсиям, прочие выплаты становились делом привычным. Наступил курортный сезон, рано утром на рынок привозилось обилие продуктов, продолжался ремонт домов, квартир, чтобы принять приезжающих людей и заработать копеечку. Стали проявляться и недовольные: флаг над воротами был измазан краской. Света вновь организовала людей, купила и повесила новый. Его также измазали, соседка, родившаяся во Львове, не сдалась: крепеж для флага сделали с внутренней стороны двора, выведя на длинном шесте над улицей.
Возле вокзала, где собирались квартирные маклеры, занимающиеся расселением гостей, Вова стал свидетелем такого диалога:
– Что твой Путин мне людей в гостиницу не подогнал?! – резко спрашивала женщина.
– А ты обратись к Порошенко, он тебе быстро подгонит, он по этому делу специалист, – ответил мужчина.
Прошел несколько шагов, обернулся:
– Ты что, не понимаешь: ты бы сейчас с перерезанным горлом где-нибудь валялась. Или все бы мы друг друга подавили в Керчи, улепетывая отсюда!
Так они постояли, женщина приблизилась к мужчине и дальше они пошли рядом. Это, видимо, была семейная ссора.
Справедливости ради надо сказать: количество авиарейсов в Крым увеличилось в десятки раз, организовывались специальные маршруты «по единому билету», когда пассажиров привозили в Анапу или Краснодар, а дольше автобусами, которые миновали переправу без очереди. А уж череда личных автомобилей – все росла и росла. Не спасали положение вещей громадные паромы, которые специально пригнали из Греции. В машинной очереди рожали, увечились, казалось бы, сверни, Анапа, Геленджик рядом. Нет, народу хотелось в свой Крым!
Столь складная семья на горе тоже пережила серьезный разлад.
Настя пришла за общий стол на ужин. А Коли не было. Мама Ирина заметила грусть в ее глазах.
– Коля собирается с друзьями пить пиво, – объяснила Настя. И невольно сдала мужа, сказав то, что в подобных ситуациях говорят все женщины. – Ему с нами скучно.
Николай старший встал из-за стола. Никто этому не придал значения. А через несколько минут раздались крики, возня. По винтовой лестнице покатился Коля младший. Отец свирепо безжалостно избивал сына, который лишь защищался. «Иди, пей пиво, вон из моего дома!»
Настю он не хотел отпускать. Настя была женой и пошла с ребенком за мужем. Теснились у дедушки, искали постоянное жилье: был сезон – цены кусались. Они же не на десять дней приехали, как отдыхающие, им жить надо. И работа?! Инструменты и станки, которые отец собирал всю жизнь, остались в его доме. Папа Егор звонил, грозил приехать, разобраться. Дедушка Вова с ужасом представлял разборки между сватами: один – боксер, другой – столь же подготовленный самбист.
Николай старший тоже ходил сам не свой. Ладно, сын, внучонка нет рядом – как он к нему успел привыкнуть! У православного всегда есть отдушина: исповедь.
– Это в тебе накопилось. К войне долго готовился. Вот и выплеснулось: выплескивается всегда на близких. Вон, как на Восточной Украине…
Они вздохнули, помолчали.
– Помирись. Попроси прощения. Прямо на колени встань. И сына больше – ни пальцем.
 И уж было стал налагать епитрахиль, как добавил:
– Да с кальвадосом-то осторожнее. Крышу сносит… – по отцу Леониду сложно было не понять: всерьез он или подшучивает.
Все так и было сделано: и на колени, и с железным обещанием: ни пальцем. Сын очень любил отца. Однако разумные мысли о своем доме или квартире, о кредите для молодых семей не оставили.
Крестины проходили в старинном, пятнадцатого века Иверском Храме, что возле древних башен Генуэзской крепости. Батюшкой был отец Леонид. Мягкий, житейский, внятный. Тем же вечером, просматривая снятое видео, прадедушка, дедушка и папа Вова обнаружил, что и Василису три года назад крестил отец Леонид. Как же все-таки сплетен мир в крымских землях!
В кафе «Вареники», на открытой террасе с видом на море, прадедушка Вова, как старейшина, первым провозглашая здравницу, и произнес эту фразу: «Так решил Тимофей». И просветленный батюшка, и крутой дед Коля старший, и гости ее не раз повторяли. Вроде, на шуточный лад, но чем дальше, тем с большей серьезностью, словно каждому давалось откровение, а ведь и правда: «Так решил Тимофей!»
После доброго пиршества, которое Тимофей принял спокойно, без особого участия, люди вышли на берег. Николай старший, наконец, дал желанного шороху! Им были приготовлены целые закрома пиротехники, на вид, прямо боевые минометные установки. Городские власти в торжественные дни такой салют устраивают не всегда! Трещало, взрывалось, небо сияло в россыпях. Василиса бегала в отблесках огней кругами и вдруг упала, с разлету, больно. Папа Вова подлетел к ребенку. Поднял, стал дуть на пораненное колено: «Василиса, – говорил он, – но почему ты у меня постоянно в ссадинах, постоянно в синяках?» И ребенок ответил: «Потому что я сильная. А сильные не знают, что они падают».
Это заставило папу Вову вспомнить о существовании экзистенциализма. В его молодости, в очень спокойные времена, так все увлекались экзистенциализмом: запредельные ситуации, Сартр, Камю. А теперь, когда запредельные ситуации стали нормой жизни, никто о нем и не вспоминал. Муж Вова тут же звонил жене Тане, которую госслужба опять держала в столице, сообщал о концептуальной формулировке Василисы. Отлично понимая, что она, кандидат наук, получавшая образования в новом времени, ничего об экзистенциализме не слышала. «Сильные не знают, что они падают. Камю бы вздрогнул!», – восклицал он, потому что вздрагивала земля на берегу.
И не только родственники и друзья, весь люд на городском пляже берегу вскрикивал восторженно «Ура-а!». И море играло бликами. И на лицах был играющий свет. Папа Коля младший держал Тимофея у груди. Только что крещеный младенец не пугался разрядов канонады и не спал, несмотря на поздний час. Тимофей смотрел на веселящихся взрослых людей с таким покоем и великодушной снисходительностью, как смотрел бы, наверное, Создатель на неразумные свои чада.

Владимир Карпов
http://www.voskres.ru/literature/prose/karpov3.htm