Жернова жизни

[EVG]

Жернова жизни

Из памятного

Ранним майским утром в приподнятом настроении я быстро мчался на автомобиле на праздник Победы в одно старинное и красивое троицкое село. Превращенная коровьими копытами в пыль дорога сильно пудрила, оставляя после себя густую непроглядную пелену. Не знаю, как кому, но мне нравится ехать или идти за стадом. Даже поднятая коровами пыль пахнет парным молоком. Оказавшись в селе, свернув на центральную улицу, пришлось уменьшить скорость, посреди дороги в пыли принимали первые весенние бани полсотни нахохленных воробьев. Испуганная машиной стайка дружно вспорхнула, и воробьиное пятно, меняя свою окраску в зави­симости от лавирования полета, село в палисаднике старого дома на куст шиповника, прародителями которого, видимо, были когда-то чудные розы. Провожая взглядом взволнован­ных птах, я невольно обратил внимание на стоящие у дома березы. Они обе были какими-то траурными и необычно смоляно-черными, даже вначале показалось, будто обгоревши­ми. Пропавшему от времени палисаднику, забору, поко­сившемуся набок дому они еще больше придавали мрачности и убогости. На празднике, когда я уже отведал поминальной каши и сто фронтовых граммов, меня почему-то не покидала мысль узнать, кто все-таки живет в этом доме у этих необыч­но сиротливых берез.
Новые руководители хозяйства невнятно отвечали на мои вопросы, но из их пояснения я понял главное: в этом доме жила вторая дочь Виктора и Марты — Галя. Так вот, оказы­вается, где она была, их кровиночка. Все родные и близкие считали, что она погребена под разрушенным домом.
И я на обратной дороге твердо решил посетить этот дом. Чувства были какие-то необъяснимые, кровь подступала к вискам не от принятого спиртного, а от внутреннего волнения, а руки, державшие руль, почему-то обильно потели и дрожали. Неужели я встречусь с одной из немногих потомков Федота? Вот почему тогда ее не нашли в родительском доме. Она оказалась совершенно в другом месте, в заброшенном доме Коли — не то мужа, не то жениха.
Подъехав к дому, я долго не решался войти во двор, затем робко приоткрыл истлевшую, покрытую зеленым мхом калитку. Уставшее от времени дерево не только не сохранило запоров на калитке, но и не могло даже удерживать в себе само­дельные, кованые гвозди дверных навесов. А может, эти гвозди были выкованы именно кузнецом Федотом, а забор и калитка сотворены отцом Павла Ивановича Бондарева? Голова пошла кругом, а сердце будто пыталось вырваться наружу.
На крыльце сидела сухая, сгорбленная женщина. Казалось, что между кожей и костями у нее уже ничего не было, как у тысячелетних египетских забальзамированных мумий. Сидя на крыльце, которым служил мельничный жерновой камень, она монотонно покачивала головой, а губы ее шептали как будто только ей известную спасительную молитву. Мне долго не хотелось прерывать ее размышления, но и стоять молча было неловко. От моего приветствия она даже вздрогнула, переведя короткий взгляд на меня, но вновь продолжала сидеть в той же позе. Со словами «Бог в помощь» я присел рядом на прохладный шершавый камень. Разговора долго не получалось. Встретила она меня настороженно, даже с опаской, как обычно встречают непрошенных гостей. На площади, где я только что был, продолжался праздник, откуда отрывисто доносились звуки марша Д. Тухманова «День Победы». Я еще и подумал, какое трагическое совпадение: обез­доленная вдова слушает песню композитора, воспевшего Победу, судьба которого закинула в поверженную Германию, где именно он и смог найти свое душевное пристанище. В той стране, где родилась и когда-то жила мать Гали Марта и живет сестра Вера. Он теперь ходит по той земле, где покоится прах отца Виктора. А в это время особенно четко ветер донес до нас слова: «Этот день мы приближали, как могли». Как бы очнувшись от весенней дремы, она спросила у меня тихо:
— Вы с праздника едете?
Я кивнул головой и неожиданно для самого себя задал ей вопрос:
— А откуда в вашем палисаднике появились и растут необычные черные березы?
Мне казалось, что это самый легкий вопрос, который я собирался задать своей собеседнице в первые минуты нашего общения. По ее сухому лицу побежал румянец, незаметные до того на висках кровеносные сосуды начали увеличиваться, как будто наливались расплавленным свинцом, или как по­жарные шланги, наполняющиеся водой. Ее мозолистые руки стали чаще гладить кошку, сидящую на коленях, от чего у той стала сильно дыбиться жесткая шерсть, а кошачьи когти от удовольствия стали медленно входить в праздничный старомодный пиджак хозяйки.
— Если вам действительно интересно, то тогда слушайте. Сделав небольшой вдох и выдох, чтобы не дрожал голос,
она начала свой рассказ:
— Война... Сколько она переломала судеб и жизней. Вот таким же солнечным днем мой суженый Коля предложил мне стать его женой. Заслали в наш дом сватов по всем обычаям. Родители справили мне постель, сундук, а вместе с ними дали свое родительское благословение. Наша семья тогда жила зажиточно, у папы Виктора и мамы Марты была мельница. На очередное воскресенье была назначена свадьба. Тогда нравы были строгими: девушки, да и парни, не могли до свадьбы себе позволять супружеские слабости и ласки. После венчания в Троицкой церкви большой и шумной компанией мы все уселись за свадебные столы, которые были накрыты в саду, приехал брат Ваня из Москвы.
Вот посмотрите, те деревья остались живыми свидетелями того застолья и короткого божественного счастья. В знак неразлучной любви мы посадили с Колей две березки. Помню, еще тогда меня соседка отговаривала от этого, утверждая, что березы у дома не к добру. Но я была тогда такая счастли­вая, что не обращала внимания ни на какие советы.
Свадьба была богатой, веселой, по всем традициям того времени. Играла музыка, сновали ряженые парубки, как желто-красные петухи, пытались похитить мой башмак, рассчитывая на щедрый выкуп. Гармонисты не жалели гармош­ки и пальцев. Кругом звенели частушки и песни. Когда мы с Колей появились у стола, то нас радостно встретили родствен­ники и гости. Распорядитель усадил гостей и обратился к ним:
— Свадьбу троицкую веселую с женихом и невестой, со свахами и сватьями начинаем.
Помню, его поддержал мой отец. Низко кланяясь гос­тям, приветствовал их:
— Посидим рядком, дорогие родственнички и гости, и поговорим с вами ладком. Дочушку отдать, ночушку не спать.
А мать Коли сказала нам и всем тем, кто был за свадебным столом:
— Дай Бог вам здоровья на долгую жизнь. Любовь да совет на сто лет. Живите, радуйтесь на счастье всем. Не забывайте о родителях. И сами побольше внучат рожайте.
А я, помню, взяла хлеб и поднесла тогда родителям, а затем начала разносить всем, кто сидел за столами. Были теплые и душевные поздравления. Батюшка образ принес, кто рукоделие, вышитое собственными руками, кто самоварчик пузатенький. Тетя Вера подарила нам телочку стельную. После одарения все закричали «горько». И мы целовались с Колей, а гости считали, до какой цифры мы доцелуемся. А потом стали играть гармонисты, и пошли пляски и прибаутки. Когда я закрою глаза, то как будто сейчас вижу эту свадьбу, все передо мной гости как на нарисованной картине, а вот Колю среди них никак не нахожу.
У нее опять из глаз закапали слезы, которые она не вытирала, а сбрасывала со щек притрусом своей седой головы.
— И когда солнышко уже перестало посылать свои жгучие лучи на землю и стало мягко улыбаться, предвкушая сладость часов своего ночного отдыха, как выросший из-под земли к нашему дому подкатил тарантас и два посыльных из военкомата. Они бесцеремонно отказались выпить чарку за наше здоровье и вручили Коле срочную повестку в военкомат, поэтому свадьба расстроилась, нам пришлось тут же собирать жениха в путь.
Я переоделась в обычную одежду и поехала его провожать. В военкомате нас быстро разлучили, и этой же ночью новобранцев отправили на фронт. Вскоре он мне прислал три письма с учебного пункта. Все эти годы казню себя, что не сохранила их, да разве можно тогда было думать о сохране­нии солдатского треугольника. Все Бог в человеке создал удач­но, а вот локоть поместил не на том месте. Надо было ему на внутренней стороне руки разместить его: допустил ошибку, хвать его зубами, и ошибка исправлена. Да нет, локоть у нас на месте, вот голову, бывает, не там родители нам привеси­ли, а еще персты на нее редко свои кладем. А значит, норовим дела свои вершить без Божьего благословения. Мне недавно говорила почтарка наша, что на челябинском заводе «Молния» выпустили часы, которые идут наоборот. Я бы все продала, чтобы купить их и вернуть себя в прошлое время.
Коля попал в самое пекло войны, он был знаком с техникой, и его сразу определили в танковые войска. Мне говорили потом, якобы, он служил у Драгунского, тогда они квартировали в графском поселке Павловское. В один из летних дней, выгоняя корову в стадо, мне показалось, что на нее напало бешенство. Пена густыми нитями стекала на землю, глаза ее стали кровавыми, она металась по двору, пытаясь перепрыгнуть через забор и убежать в старый сад. Я с трудом ее закрыла в темном сарае и вышла сказать пастуху, что корову в стадо не пущу, потому что она заболела. Тот выслушал мое опасение, и уже, было, собирался ухо­дить, как вдруг обратился ко мне:
— А что это, Галя, с твоими березами?
С тревогой повернувшись, я увидела, что листья на них пожухли, ветки привяли, стволы заметно почернели. Проводив пастуха, я быстро взяла ведро и бросилась к колодцу. Набрав воды, налила в деревянное корыто, смешала воду с коровяком и полила их. Мне стало не по себе, сердце будто остановилось, я даже не могла набрать в себя воздуха. Каза­лось, что его прищемили большими раскаленными щипцами, какие я видела на мельнице дяди Виктора, а по телу побежал нестерпимый жар. Зашла в дом, опустила шторы, накрылась одеялом и заснула. Через дней десять разбудил меня громкий стук в окно. Выйдя на улицу, я увидела почтальона в окружении своих соседей. Смотрю, к моему дому через вы­гон бежит мама, бегут люди, и все вытирают слезы. Почтарка тоже со слезами на глазах протянула мне какую-то пожелтевшую бумажку. Поняла, что это похоронка, ноги мои подкосились, и больше ничего не помню. Очнулась через сутки в горнице, какая-то дурная и опустошенная. Почти месяц лежала в постели, а затем целыми днями сидела в саду отре­шенной. И тогда начала соображать, почему корова по дворуметалась и почернели березы. Коля ведь вырастил ее из полудохлого теленка, а посаженные нами березы привез в день нашей свадьбы из леса. Оказалось, что березы почернели именно в тот день, когда не стало Коли. Он, говорят, сгорел в танке на Прохоровском поле, недалеко от дома. Тогда я ездила на это поле битвы. Сколько там людей погибло! Заглянешь, бывало, в танк, а там один пепел и обгоревшие ордена. Взяла я земли с того ратного поля и посыпала ею вокруг стволов берез и они оживились.
Она умолкла, склонила голову еще ниже, чтобы мне не было видно капающих слез, хотя их и было мало, потому что все они были выплаканы за эти трудные годы. И все же они появлялись в уголках глаз и медленно стекали по морщинистому лицу, собирались на носу, капали на свадебное кольцо, сделанное в кузнице Колей.
— А когда пришла в себя, то с остервенением отдалась работе: таскала борону, жала хлеб на лобогрейке, крутила молотилку. Причем, когда нам было скучно, то мы и плясали на току под молотилку, подбирая под ритм ее работы свои песенные куплеты. Обидно, что я так и осталась на всю жизнь «пустоцветом», не испытала чадородия, этого благостного божественного чувства. Ко мне много женихов сваталось, но я не смогла принять их ухаживания. У меня и по сей день та свадебная постель цела. В день своей свадьбы я достаю ее из сундука и застилаю. Положу на прохладную подушку свою голову, и сразу становится легче. Правда, от моих вдовьих слез пух в ней немножко слипся. Все собираюсь его пере­брать, но не решаюсь. Боюсь потерять эту последнюю память. За березами ухаживаю старательно, ибо они не только помнят Колю, но и хранят тепло его рук.
Камень, на котором мы сидим с вами, это он прикатил вечером перед венчанием с дружками с мельницы, где работал мой отец Виктор мельником. Он служит теперь мне не только ступенькой в дом, но каждый раз, ступая на него, будто получаю от Коли и папы поддержку.
Я часто думаю: почему именно на меня Бог навел такое горе? А, подумав, себе и отвечаю: почему только мне? Сколько война разрушила семей, погубила людей, покалечила душ и судеб. Бог посылает на нас кару не безмерную, это у нас мера маленькая. Поэтому не надо Бога винить, надо добросовестно выполнять три его завета: молись, терпи, работай. Нельзя свое горе перекладывать на другие плечи: если счастьем делишься с другими, то оно лишь слагается, а если делишься горем, то оно во сто крат умножается. Поэтому лучше на себя взвалить его тяжесть, и тогда кругом будет больше счастливых людей. Хотите, покажу вам карточку Коли?
Свое согласие я вновь подтвердил кивком головы, потому что слов произносить не хотелось. Она вынесла завернутую в тряпочку пожелтевшую обложку от удостоверения пайщика сельпо и протянула мне небольшую фотографию. На ней было радостное скуластое лицо, большие умные глаза с ярко выраженными дугами бровей. Из-под фуражки виднелись вьющиеся волосы. На нем была косоворотка, пиджачок, умело сретушированный фотографом.
Всегда, когда я просматриваю военные альбомы и фотографии погибших солдат в музеях или из частных коллекций, то непременно думаю, какими были красивыми и душевными раньше люди. Будь они живыми сейчас, Россия бы была куда чище и богаче.
Галина Викторовна опять села на холодный и шершавый мельничный камень. Как в эту минуту они были похожи друг на друга: оба отслужившие и уставшие, но свято хранящие память о тех бурных и скоротечных днях. Из них уже не высекается огонь. Могучий камень, брошенный на землю под ноги, и земная молодость женщины, брошенная в жернова жизни. С такими схожими до боли судьбами, подумал я.
А в это время с площади, где продолжалось гулянье, репродуктор вновь доносил слова: «Вставай, вставай, однополчанин! Бери шинель, пошли домой». От этих песенных слов и у меня запекло под ложечкой. Под кадыком образо­вался какой-то ком, а веки выдавили из глаз слезы. Я не стыдился их, но мне не хотелось расслюнявиться перед этой сильной и несгибаемой женщиной. И верно говорят в народе: «Не покупай у цыгана лошади, а у вдовы не бери в жены неродившейся дочери».
Через час езды, оставив машину у дороги, я долго бро­дил по опушке леса. Найдя осколок разорвавшегося снаряда, думал: может, этим осколком и был сражен не целованный по-настоящему невестой жених Николай, покидая свой горя­щий танк? Его ведь и забрали скоротечно, и в письмах писал он, что близко от дома. Говорили, что их часть воюет здесь, на троицкой земле.
И мне стало понятно: страна тогда готовила смертельный бой с фашистами на Курской дуге, и фронту нужны были молодые парни.
Когда я читаю фамилии погибших на памятниках, постоянно ищу, а нет ли здесь фамилии мужа Галины Викторовны. И каждый раз жду чуда: ведь мне не раз приходилось быть свидетелем, когда через столько лет вдовы находили своих мужей. Помню, когда мы работали с губернатором области Евгением Степановичем Савченко в Шебекинском районе, то после какого-то просмотра центральной телепередачи, один пожилой ветеран поведал нам о том, что сражался на Курской дуге, и на его руках скончался сослуживец Филипп Пономарев. Не отец ли это Алексея Филипповича? Я видел его на экране, уж так сильно они похожи друг на друга. И сейчас помню, где его похоронили, а рядом похоронены еще два погибших солдата. Еще работая секретарем обкома ком­сомола, Алексей Филиппович просил меня подключиться с ребятами к поиску могилы отца. Он утром ушел из дома, и через несколько дней пришла похоронка. Значит, погиб на белгородской земле.
Мы рассказали об этом Алексею Филипповичу, а затем, соблюдая все формальности, было получено разрешение вскрыть могилу. И действительно, в ней был похоронен отец Алексея Филипповича Пономарева. Потом все это было под­тверждено и документами из военного архива. И сейчас прах всех троих героев покоится на площади в селе Игуменка.
Как хочется, чтобы и нам посчастливилось найти могилу Николая, и похоронить его останки у дома, и непременно между этими двумя почерневшими березами. Тогда, нако­нец, Николай и Галина вновь были бы рядом, а в нужный час окажутся на небесах вместе, и верю, обязательно в раю. Они заслужили это, не прожив и дня совместно.
Но трагическая судьба Галины Викторовны не закончи­лась на этом. Она узнала, что погиб почти у ее порога брат Ваня. Она, к сожалению, не ведала, что ее младшая сестра Вера была в этих краях, и не раз. Да и Вероника, конечно, не могла подумать, что сестричка осталась жива и еще долго жила в краю голубого Пела. Они так и не встретились в этой жизни, их пути навсегда развела страшная война. Их объединит всех лишь матушка живая земля, да святые небеса.
 
* Зеликов Анатолий Яковлевич - родился 6 марта 1937 года в селе Богдань Новохоперского района Воронежской области. Окончил институт. Удостоен всероссийской историко-литературной премии «Александр Невский». По его книге «Живая земля» Белгородским государственным академическим драматическим театром имени М.С. Щепкина был поставлен спектакль. Награжден орденом Почета, «За заслуги перед Отечеством» четвертой степени, орденом Дружбы, медалями. Почетный гражданин Белгородской области.

Анатолий Зеликов
http://www.voskres.ru/army/library/zelikov.htm