Дмитрий Н
Глобальный модератор
Ветеран
Сообщений: 13500
 Вероисповедание: Православие. Русская Православная Церковь Московского Патриархата
|
 |
« : 13 Января 2016, 17:15:03 » |
|
«Совесть потерять – самое страшное»Старец Павел (Груздев) и его изречения13 января мы вспоминаем великого старца Русской Православной Церкви архимандрита Павла (Груздева). Я думал: «Почему после общения с отцом Павлом, за столом или в церкви, убитые горем люди и отчаявшиеся грешники становились веселыми и жизнерадостными и возвращались домой, как на крыльях?» В этот момент батюшка обернулся ко мне и сказал вслух: «А я их исцеляю» — и опять продолжил работу. Протоиерей Сергий ЦветковОтец Павел (в миру Павел Груздев; 1910–1996) родился в Мологском уезде Ярославской губернии в бедной крестьянской семье, с детских лет жил в монастыре, служил Богу и Церкви. 18 лет он провел в ссылках и лагерях как исповедник православной веры. Стяжал множество даров Святого Духа: прозорливость, духовное рассуждение, пламенную веру, горячую молитву и любовь Христову. После реабилитации был рукоположен и прослужил 40 лет в Ярославской области, принимая множество людей, потянувшихся к нему за духовным советом, утешением, молитвой. После тюремных пыток почти ослеп, но продолжал служить, причем у него никогда не было ни диакона, ни знающего помощника. Духовное же зрение старца с годами только обострялось. Он отличался крайней нестяжательностью, очень просто одевался и часто ходил босиком. Ничего не скопил за всю жизнь, раздавал всё, что привозили. Заботился и о братьях наших меньших: варил грачам по два ведра картошки. Окончив два класса церковно-приходской школы, мог поддержать разговор на любую тему с самым ученым человеком. Юродствуя, скрывал свою духовную высоту. Отец Павел не оставил после себя толстых томов книг и многословных поучений — поучительна сама его жизнь. Старец почил в воскресенье, на Отдание праздника Рождества Христова, в реанимации городской больницы. Перед смертью его дважды причастили — до и после полуночи. Духовные чада вспоминали, как в больничной палате всё благоухало ароматом свежего соснового леса. «Похороны отца Павла ясно показали его настоящее место в Церкви. Они были такими торжественными, собралось столько священства во главе с владыкой Ярославским и Ростовским архиепископом Михеем, молилось такое громадное количество верующих людей со всех концов России, что было ясно: мы хороним не обычного священнослужителя, а редкостного, удивительного, всеми любимого и чтимого старца!» (протоиерей Владимир Воробьев). На могиле старца происходит множество случаев чудесной помощи и исцелений. Отец Павел (Груздев) часто наставлял приходивших к нему людей своими краткими, образными и меткими афоризмами или напоминал им малоизвестные русские народные поговорки, которых он знал множество. СОВЕТЫ И ИЗРЕЧЕНИЯ СТАРЦАКто без крестов, тот не Христов! «Будь праведен в предприятиях твоих и будешь иметь Бога помощником». «Якорь — надежда кораблю, а вера — якорь человеку на земле и на море». «Кто без крестов, тот не Христов!» У совести нет зубов, а она загрызет до смерти «Родные мои… У совести нет зубов, а она загрызет до смерти… Не теряйте совесть! Совесть потерять — самое страшное». «Если кто от тебя заплачет — ух!» «Не бойся сильного грозы, а бойся слабого слезы» «Лучше простить, чем мстить». «Господи! Приведи помереть с чистой совестью, и лучше мне пострадать, нежели кто пострадает от меня». «Лучше быть преданным, чем предателем, лучше быть оклеветанным, чем клеветником». Лучше свой сноп, чем чужая копна«Нищий с нищего никогда не взыщет». «Хоть мошна пуста, да душа чиста». «Бедный-то: ох! — а за бедным-то Бог». «Лучше свой сноп, чем чужая копна». «Не береги на черный день, так его и не будет». «Блажен тот, у кого нет ничего, он не беспокоится, куда что спрятать». «Не на груды денег надейся, а на Бога». «Лучше быть нищим и праведным, чем богатым и неправедным». «“Деньги есть, в них счастье, ясно. Денег нет — не жди отрад”. — Полагают так напрасно, мир душевный — лучший клад!» Об унынии «Унывать грешно, а скорбеть должно». «Праздники и песни — душа народа». «Добрый смех — не грех». «Скорбей у Бога не проси, а пошлет — терпи». Кто мало потрудился, тот мало и приобрел«Что легко приобретается, то легко и теряется. Таков естественный порядок: кто мало потрудился, тот мало и приобрел». «Употреби труд, имей мерность — богат будешь! Не объедайся, не опивайся — здоров будешь! Твори благо, избегай злаго — спасен будешь!» Добро делай «Вежливым быть хорошо, а добрым лучше». «Доброму человеку и чужая болезнь к сердцу». «Добро делай — верующему ли, неверующему. Не нам судить! Пьянице ли, разбойнику… Не пьянице делаешь ведь, человеку. Помни: первым разбойник вошел в Небесное Царство: “Помяни мя, Господи, во Царствии Твоем!” И Господь сказал: “Сегодня же будешь со Мной в раю!” И ты — делай, как разбойник благоразумный, и Господь тебя помилует». «Чего не любишь сам, не делай того и другим». «Делай добро во всю твою жизнь, и не постигнет тебя зло». О семейной жизниСтарец нередко помогал семейным людям в разрешении конфликтов и проблем, утешал: «И горшки в печи лбами стукаются». «Не ищи красоты, а ищи доброты». Не делай явно, а делай тайно«Не кажите себя перед людьми праведниками! А будет — не делай явно, а делай тайно. И Господь тебе воздаст! Вот так, родные мои!» О суете и бесполезном провождении времени«На помойную яму не напасешься хламу!» «Ни светила, ни кадила — всё суета распотрошила». «Ни в какую суету не вдавайся, хлопотливых дел остерегайся». Хранящие язык свой избегают многих бед«Лучше молчать, чем говорить неподобающее». «Хранящие язык свой избегают многих бед». «Грамотный убеждает не ревом, а добрым словом». «Лучший ответ на оскорбленье — сдержанность и терпенье». О молитве «День трудись, а ночь молись». Когда отца Павла спрашивали, как надо молиться, он отвечал: «Как умеешь, так и молись». «Молитва везде действует, хотя не всегда чудодействует». «На молитву надо вставать поспешно, как на пожар, а наипаче монахам». «Не гневи Бога ропотом, а молись Ему шепотом». «Родные мои! Молитесь! Как птица без крыльев — так человек без молитвы жить не может». «Да, Господи, утром-то встал: “Во имя Отца и Сына и Святого Духа!” Разок хоть перекреститься правильно, чем сто раз махать руками. Обед пришел. Помолиться бы и “Отче наш” прочитать — да и забыли. Дак опять: “Господи, благослови!” Вечер пришел. Радикулит какой-то, да у кого давление бывает, а у кого и нет. Дак хоть подойди к постели да с мыслями-то сообрази: “Слава Тебе, Господи! День прошел — благодарю Тебя, Господи”. Вот эти маленькие три-то молитвы, а их желательно каждый день повторять. Это очень желательно, а кто кроме того — так и похвально». О монашествующих и священнослужителях«Монаха сколь ни черни — но он всё равно чернее мантии не будет». «Пост и молитва — доктора монахов». «Если верующие в церковь не пришли, служить надо ангелам». «Плох тот священник, который мзды ради служит». О посте «Постись духом, а не только брюхом!» «Поститься да молиться, когда люди не видят…» «Ты молоко-то пей, а из людей кровь не пей». «Есть не грешно, а человека есть грешно!» Одной слишком разговорчивой женщине старец советовал: «Дай пост устам твоим!» «Пост — телу чистота, душе красота! Пост — ангелов радование, бесов горе. Но надо помнить: в наше время лучше совсем не поститься, чем поститься без ума». Когда счастье отвернется, тогда и от киселя ломаются зубы«Счастье пучит, беда крючит». «Когда счастье отвернется, тогда и от киселя ломаются зубы». «Поживши на веку, повертишься и на спине, и на боку». О смерти«Как ни живи, а умирать обязательно надо. Приведи, Господи, умереть христианской кончиной и чтобы помянули добрым словом. Да я сроду никому не желаю плохого, а Церковь с детства люблю как родную мать. А кому Церковь не мать, тому и Бог не Отец». «Любовь никогда не перестает быть». «Я вас всех там еще лучше буду видеть». «Где родился, там и пригодился, а умру, от вас не уйду». Изречения архимандрита Павла (Груздева)
подготовила Ольга Рожнёва
Иллюстрации: Антон Поспелов
13 января 2016 г.
http://www.pravoslavie.ru/89618.html
|
|
|
|
|
Записан
|
|
|
|
Дмитрий Н
Глобальный модератор
Ветеран
Сообщений: 13500
Вероисповедание: Православие. Русская Православная Церковь Московского Патриархата
|
|
« Ответ #1 : 24 Января 2016, 13:51:01 » |
|
О старце Павле (Груздеве)Из цикла «По Руси»Протоиерей Павел Недосекин Архимандрит Павел (Груздев)<…> Я поехал <…> «к отцу Павлу в Шестихино». Прибыв в Рыбинск около обеда, я к удивлению обнаружил, что железнодорожное сообщение вокруг города совсем не похоже на загорские электрички до Москвы, которые ходили по четыре состава в час. Мне пришлось ждать примерно два часа. На подъезде к Шестихину я увидел церковь. Она была примерно в двух с половиной километрах от станции. День перевалил за половину. Пока я дошел до храма, все признаки приближающихся сумерек давали о себе знать. Походя вокруг церкви и позаглядывая в окна, я убедился, что вряд ли встречу здесь живую душу. До ближайшего жилья надо было возвращаться обратно. К счастью и большому разочарованию, я встретил женщину, которая сказала, что никакой старенький батюшка в этом храме не служит, а об отце Павле и подавно слышит первый раз. Когда я вернулся на станцию, уже смеркалось. Встретившиеся мне люди сказали, что отец Павел служит в селе Никульское и до него десять километров, дорога асфальтированная, но транспорта уже не будет. Тут, конечно, я вспомнил моего родителя, который знал, где служит отец Павел, но сказал, как это говорили все и я позднее, без уточнений, – в Шестихино. Ночь была очень темная, я стал переживать, как бы не пройти мимо села, так как мне сказали, что оно стоит в версте от дороги. Странно, но меня не догнала ни одна машина. Наконец после двух часов пути сзади послышался звук мотора. На вопрос шоферу остановившегося грузовика: «Далеко ли до Никульского?» – был ответ: «А вот ты стоишь на повороте. Видишь, проселок идет направо? Топай туда, там и село». Далее было что-то необъяснимое. Ходя по жизненным дорогам, я часто вспоминаю именно эту, когда после стольких трудов и сомнений я, вопреки ожидаемому отдохновению, встретился, как тогда мне казалось, с полным абсурдом. В селе была тишина, только полаивали собаки. Света ни в одном доме не было, равно как и на столбах. Но дорога сама привела к храму. Две калитки в железном заборе были на запоре. Третья открыта настежь. Подойдя к дому, я робко постучал в дверь. Тишина. Я погромче – тот же результат. Пошел постучал в окно. В доме зашевелились. За дверью вспыхнул свет. Послышался женский голос: «Кто там?» Нелепей положения не придумаешь. Ну кто я?! Сын отца Владимира Недосекина, который уже более десяти лет не служит в епархии, а с отцом Павлом не виделся и все пятнадцать. Сказать, что семинарист? – Я еще не начинал учиться. Кто же тогда я? Так и стал говорить, с большой преамбулой. Вот, мол, служил у вас в епархии отец Владимир. Сейчас он служит в Московской, был приятелем отца Павла, встречались, показывал ему отец Павел дупло в толстом дереве, где он обустроил себе келейку. Вырос у этого отца Владимира второй сын, третий ребенок. Послал его отец по Руси. Был этот Павел уже у отца Серафима в Пошехонье, и осталось еще побывать у отца Павла в Шестихино, познакомиться, дупло посмотреть, куда он и пришел. И вся эта длинная история с десятью переспросами, да с уточнениями, да с комментариями, да через закрытую дверь… потом женщина говорит: «Ладно, я всё равно ничего не поняла, а отца Павла будить не хочу, он теперь спит». «Да куда же я пойду? – канючу я из-за двери. – Тут кругом кладбище». «Ничего, – говорит, – мил человек, все там будем. Хоть и прохладно, погуляй до света, а как прояснит – приходи». Вдруг слышу: открылась дверь, и в сени кто-то вышел из избы. «Марья, ты что, нешто кто пришел?» – спросил хоть и старый, но зычный мужской голос. «Ой, батюшка, и вас разбудили! Да какой-то палоушный, вроде как из Москвы, говорит чего-то невыразительное, что вы-де в дупле живете». За дверью воцарилась тишина. Слышу, по-моему, шепчутся. Потом мужской голос говорит: «Аух, как вас там зовут? Вы не могли бы отойти от двери шагов на десять, а мы дверь откроем и вас в сени пустим, а сами в избу зайдем, чтобы вам было потеплее, а то свежо уже?» (позднее я заметил, что отец Павел никогда не говорил «ах», а именно «аух»). Слышу: замок загремел, сняли крюк, и сразу захлопнулась дверь в избу «Ну, – думаю, – лед тронулся, в сенях – это почти что в избе». Отошел. Слышу: замок загремел, сняли крюк, и сразу захлопнулась дверь в избу. Свет в сенях, однако, горит. Зашел. Тут последовал тот же вопрос: «Кто вы?» Еще более подробно повторил я поведанное, учел и разъяснил замеченные мною из первого расспроса недоуменные места, назвал адрес, где живет мой родитель, присовокупил и поклон от отца Серафима (Шустова) и был совсем уверен, что вот-вот сейчас распахнется дверь и я увижу этого отца Павла (Груздева), к которому я так долго ехал. За дверью раздались какие-то междометия, всхлипывания, а потом натуральный плач. Мужской голос с причитаниями сообщал мне, что я «милый и родной человек, Павелка, наверное, так и есть, сын своего отца», которого отец Павел хорошо знает, «устал, наверное, да и голоден», а вот только открыть мне не может, «третьего дня бандиты в церковь лезли», а отец Павел их спугнул. Они обещали ему с ним разделаться… «Хочешь, жди рассвета в сенях, а нет, то иди вон в первую слева хату, попросись на ночлег. В этом доме живет наша певчая. Она пустит. Да и мужиков у нее полный дом». Отец Павел плакал, натурально плакал, причитал, что и жалко ему меня, да и устал я, да, наверное, и голоден, но открыть он мне никак не мог: а вдруг я головорез! Минут через двадцать я понял, что мне ничего не добиться… и поплелся в сторону села.  Архимандрит Павел (Груздев)Сонной бабушке ничего уже не стал объяснять, сказал только, что от отца Павла, что надо переночевать. Да и до света было уже недалеко. Она мне указала на кровать, сама полезла на печку. Когда я лег, то почувствовал, что кровать теплая, – согнал старушку с ее места. Как-то было странно: туда не достучишься, здесь все доверительно-просто, никто ничего не спросил… Утром мне стало неловко. В доме никого не было. Денег у меня оставалось только на обратную дорогу, но все же я оставил на столе за ночлег три рубля. На улице увидел вчерашнюю старушку. Она мне сказала, что отец Павел уже приходил, но не велел меня будить: пусть, мол, выспится. А как проснусь, просил к нему на завтрак. Я ее спросил: «А где же все ваши?» На что она мне ответила: «А мы вдвоем с сестрой живем. Она утром за грибами пошла»… Вот тебе и полный дом мужиков! Сцена встречи была весьма характерной. Меня приняли как старого приятеля, который до этого на минутку вышел. «А, Павелка (с этим именем я был у отца Павла все последующие годы), милой, потопал-то ты вчера, чай, много! Ну ты и спать, скоро двенадцать. Пойдем, я тебе церковь покажу. Отец-то как? А матушка Валентина? Поминаю обоих. А я тебя никогда не видел. Ну и вырос же ты. Марья, жарь картошку! Я тебе щас что-то подарю. А ну, полезай на чердак, первое, что найдешь, – твое». Я опешил. Отец Павел был шустрым и порывистым, говорил громко с каким-то древним выразительным зычным выговором, постоянно употребляя различные фразеологизмы. «Шалят у нас безбожники да святотатцы. Храм-то уж несколько раз брали, аух! Бога в людях нет, беда страшная!» «Шалят у нас, Павелка, безбожники да святотатцы. Храм-то уж несколько раз брали, аух! Бога в людях нет, беда страшная! Приходил начальник милиции, показания снимал. Да собери хоть всю мэрию и сэсэсэрию, когда Бога в людях нет, то как схоронишься? А страшно! Ну что у священника взять? Сам знаешь, у нас всё даденное да краденное, по нужде все бытуем. Ну да ты полезай, что найдешь, – твое». На чердаке окон не было. В темноте я нащупал шкаф с полками. Первое, что я снял с полки, была то ли разделывательная доска, то ли какой планшет, но на ощупь я определил, что в середине его есть небольшое вставленное стекло. Спускаясь с лестницы в сени, я передал предмет отцу Павлу. Он вынес его на свет и закричал: «Ой, нет, ой, нет, любую опричь этой, полезай еще раз». Я было развернулся, когда услышал вдогонку несколько протянутое: «Что с тобой сделаешь? Видать, тебе это Бог дал. Ну, слезай прочь». Это оказалась икона преподобного Нила Столобенского с изображением его монастыря и всего острова. Но самое главное, в середине иконы было стеклянное окошечко с частицей мощей преподобного. Так с первых минут знакомства получил я от отца Павла эту великую святыню. «Ну, Марья, аух, забирает от нас Павелка преподобного Нила. Вот тебе и ночной гость! Бог ему-то дал. Жарь картошку. А мы пойдем, я ему церковь покажу!» С первой встречи с отцом Павлом в человеке не оставалось недоверия или важничества перед батюшкой. Любой «начальник» превращался в ребенка Разница между архимандритом Серафимом и архимандритом Павлом была разительной. Первый степенен и тих, второй быстр и зычен. Добродетель первого – рассудительность, второго, как я потом сделал себе вывод, – всеобъемлющая простота, растворенная любовью к ближнему. Человек мог его видеть первый раз, и с первого раза в этом человеке уже не оставалось недоверия, осторожности или важничества перед батюшкой. Он мог при первой встрече похлопать, потрепать собеседника, и любой «начальник» превращался в ребенка. Потом, наблюдая это многие годы, становилось понятно, что за этими поступками кроется громадный и выстраданный личный жизненный опыт. Известна его фраза: «Я всех люблю, мне что безбожник, что верующий – всех под одну гребенку». (Продолжение следует)
|
|
|
|
|
Записан
|
|
|
|
Дмитрий Н
Глобальный модератор
Ветеран
Сообщений: 13500
Вероисповедание: Православие. Русская Православная Церковь Московского Патриархата
|
|
« Ответ #2 : 24 Января 2016, 13:51:53 » |
|
( Продолжение) Архимандрит Павел (Груздев). Фото прот. Павла Недосекина. 1978 г.Отец Павел был в коротких широких штанах, в светлой мятой рубахе навыпуск, еще без очков и с босыми ногами. Причем ноги у него были совсем «растоптанными»: большой палец несколько отделялся от коряжистой ступни, как бы более захватывая землю. У дверей дома он взял суковатую палку и проследовал с ней, как с посохом, до храма, где так же, входя, приставил ее к стене у дверей. В храме он сразу повел меня к афонской иконе Божией Матери «Достойно есть». «Вот какая у нас святыня, – сказал он. – Вот видишь, здесь сургучовые печати, они уже почти осыпались на самом образе, сзади и особенно по торцам доски. Это знак того, что краски при писании разводили на воде, которой до этого омывали святые мощи. Так писали иконы на Афоне». Я тогда усомнился в сказанном, но теперь, когда уже более 20 лет ежегодно езжу на Святую Гору, знаю, что это так и есть. Отец Павел знал, что говорил. Увидев, что я из-под куртки достаю фотоаппарат, он сказал: «Подожди, я сейчас». Зайдя в левый придел, он появился оттуда через минуту уже в подряснике, своей архимандричьей мантии, епитрахили и митре, с посохом в одной руке и четками в другой и сказал мне: «Сними меня здесь, а потом около храма». После фотографирования он опять переоделся, показал мне храм и повел во вторую сторожку, сказав, что сейчас покажет мне святого человека. К сожалению, этих снимков с того, первого раза у меня нет. Потом я неоднократно снимал его на тех же самых местах. Часто он был в простой рубахе. Сейчас уже во многих книгах странствует мое фото с отцом Павлом на берегу реки. Это один из первых моих снимков отца Павла, сделанный мной в конце кладбища над заливом. Когда мы вошли в дом, я не сразу мог разглядеть, что там в доме. Все окна были закрыты ставнями, на полу лежали какие-то крупные предметы. Наконец в правом углу я заметил какой-то копошащийся тряпичный комочек, ростом с подростка лет десяти. «Вот, Павелка, это Паша. Она святой жизни». «Да что ты такое говоришь, батюшка? – послышался слабый женский почти шепот. – Грех-от какой». Я рассмотрел маленькую старушку. Она полусидела-полулежала на каком-то топчане. «Вот наша жизнь, Павелка. Не гордись, никогда не гордись. Видишь, чего мы стоим? Если даже праведники так умирают, то с нами-то что будет?» «Паша, – обратился он к старушке, – сейчас тебе Марья жареной картошки принесет. – потом ко мне: – Пойдем, Павелка. Она очень страдает, уже ослепла, ей недолго осталось, у нее рак и, видишь, прямо на лице». Я в темноте ничего не видел, за что и благодарю Бога. Все это он говорил так открыто и естественно, и так же естественно это воспринималось. «Батюшка, благослови меня», – сказала старушка, когда мы подвинулись к двери. «Господь тебя благословит, – широко крестя ее, ответил отец Павел. – Терпи. Это Господь страданиями твои последние грехи очищает». Мы вышли на свет. «Пойдем дальше, – сказал отец Павел, – я тебе все покажу». И повел меня на кладбище. Он много раз это делал и позднее. Во всякий мой приезд, когда он говорил: «Пойдем, Павелка, погуляем», мы ходили по кладбищу до самого конца, где оно обрывалось кручей над заливом реки. Он рассказывал мне в разное время о новых «жильцах» кладбища. Так, после 1980 года была такая история. «Вот, – говорил отец Павел, – тут олимпийский спортсмен лежит, он бегуном был. “Мне, –говорит, – отец Павел, большую честь оказали. Приглашение пришло, чтобы я нес Олимпийский огонь. Когда огонь несут, каждый спортсмен несет его какой-нибудь участок. Вот поеду в Москву”. Поехал. Говорят, как добежал свой участок, отдал огонь и умер. Теперь здесь. Я его поминаю. А этого парня я в бане крестил. Жил тут у нас… выпивал. Потом пристал ко мне: “Батюшка, хочу креститься. Крести да крести”… Я ему сказал: “Допреж протрезвей и приходи ко мне сухой, тогда крещу”. А он мне: “Так если я каждый день пью, то что ж мне делать?” Так и тянулось несколько лет. Тут я встретил его в Борке, в бане. Подошел он ко мне и не отстает. “Я, – говорит, – сегодня совсем сухой, ничего не пил. Крести меня”. Пристал, мочи нет. Тут уж и мужики стали меня просить: “Что ж ты, отец Павел? Да крести ты его. Видишь, как просит?” Ну, я подумал: “Господи, прости. Просят за него”. И крестил. Прямо в бане. Представляешь зрелище? Стоят голые мужики в бане – и я с длинной бородой и совершаю над ним крещение. Он такой довольный был, радостный. А потом, родимый, вышел из бани, стал переходить дорогу, тут на него машина-то и наехала. Так наша жизнь. Царствие ему Небесное. Вот здесь лежит». «И ты веди себя проще. Не заносись. Чем человек умнее, тем проще и доступней» «И ты веди себя проще. Не заносись. Вон тут в Борке Академия Наук. А чем человек умнее, тем проще и доступней. Запомни, Павелка: если в человеке простоты нет, он себя сторонне держит перед людьми. Это значит, что он глуп и боится показать свою пустоту либо ему есть чего скрывать и живет он двойной жизнью. Так же и наш брат, священник, тож. Да, еще, если встретишь обидчивого человека, запомни: он глуп, умные никогда не обижаются. А то, бывает, рукоположат нашего брата и дадут немного власти. Как он меняется! Потом чуть ли не смысл всей жизни становится, чтобы себя повыше держать. А ведь работа наша не с праведниками, а с грешниками. Забываем мы, что это всегда борьба с грехом, духовной грязью. Так что в действительности можно о каждом нашем собрате с уверенностью сказать: “Куда ворона ни лети, а все равно дерьмо клевать”, – а мы всё тщеславимся. По сути, каждый священник стал директором маленького старческого дома, а архиерей – областного старческого дома. Вон в храмах-то одни старухи!»  Отец Павел (Груздев) с народом и батюшками«А вот это место. Чем оно тебе кажется странным?» – спросил меня отец Павел, внезапно остановившись. Я, как ни смотрел, ничего не заметил. «А посмотри-ка, – стал он мне подсказывать, – видишь, здесь трава-то не растет». И в самом деле, я обнаружил, что на площадке, примерно три на три метра, не было травы. «Это я подумал, – продолжал отец Павел, – вот помру я, ну кому я нужен? Никто ко мне не придет, и зарастет моя могила, забурьянит. Поэтому я сюда самосвал соли высыпал. На соленой-то земле долго ничего расти не будет. Так что знай: это мое место». Всё время, пока мы ходили, меня разбирал большой интерес: где же то дерево с дуплом, где молится отец Павел? Вот вроде всё показал, уже возвращаемся обратно, а про дерево ни слова. Тогда я набрался смелости и спросил его об этом прямо. Отец Павел как-то замешкался, потом говорит: «Нет никакого дерева. Твой отец все придумал». Я стал возражать, что отец меня не мог обмануть. Тогда он сказал: «Ладно, пойдем, только никому не говори, молва будет на пустом месте». Мы вернулись в церковную ограду и подошли к алтарю. «Нет уже того дерева. Вот видишь? Ему верх бурей снесло. Это при твоем отце еще было, а потом бурей снесло. Вот вход есть, а крыши нет». Мы стояли в правом углу участка, перед остовом старой ивы. Пень ее поднимался метра на три, а дальше был размочаленный сломанный ствол. С одного бока было дупло, шириной сантиметров пятьдесят. Внутри ствола дупло расширялось, так что можно было в нем поместиться сидя. Высотой дупло было до самого слома и заканчивалось дырой в небо. Дерево имело вид давно засохшего, вся кора снизу уже почти облетела, обнажив сухой ствол. Помолчав, отец Павел сказал: «Если Господь забрал это дерево, значит, мне оно было не полезно. Ну, пойдем отсель…» Помолчав, отец Павел сказал: «Если Господь забрал это дерево, значит, мне оно было не полезно. Ну, пойдем отсель…» Дома нас ждала жаренная с грибами картошка. Обедали втроем. Марья постоянно на меня ворчала, приговаривая, что новая молодежь идет в священники за деньгами. «Вот пошли вас (имелось в виду молодых) в такой приход, как наш, дак вы взвоете и в первый же день убежите». Отец Павел удерживал ее, говоря: «Полно тебе, Марья, если Господь призовет, то и благодать даст». Расспросил об отце. Повспоминал старое епархиальное духовенство. Это он делал часто и потом. Рассказывал о митрополите Никодиме (Ротове), с которым в свое время был близко знаком, о митрополите Иоанне (Вендланде), потом перешел на свое детство, юность, рассказывал, как затопляли Рыбинское море, как крестьяне сплавляли свои дома вниз по течению, предварительно разобрав их на бревна и смонтировав в плоты. И как это делала его семья, «перевезя» таким образом свой дом в Романово-Борисоглебск (советский Тутаев). Рассказы были пересыпаны его характерными фразами и поговорками. Он всегда их употреблял в изобилии. «Как потопаешь, так и полопаешь», «пора женилку-то на кадилку поменять» и другие. Некоторые звучали очень кратко и поучительно. Так, он очень любил говорить: «Не бойся сильного грозы, а бойся слабого слезы». Воистину по своей краткости и емкости эта фраза может приравниваться к золотым формулам святителя Митрофана Воронежского, который так же кратко изложил «рецепт» и метод человеческого спасения: «Воздержно пей, мало яждь – здрав будеши»; «Употреби труд, храни мерность – богат будеши»; «Твори благо, бегай злаго – спасен будеши». А от преподобного Серафима Саровского осталось знаменитое: «Стяжи мирный дух, и тысячи вокруг тебя спасутся». Эти краткие фразы, не предполагающие большой говорильни, очень четко передавали мысль, которая давалась человеку после больших личных духовных подвигов и трудов. Или вот еще одна весьма внушительная фраза отца Павла: «Не готовься к черному дню, его и не будет». Очень часто отец Павел вспоминал преподобных Зосиму и Савватия Соловецких. И вспоминал их как-то по-своему, по-доброму Очень часто отец Павел вспоминал преподобных Зосиму и Савватия Соловецких. И вспоминал их как-то по-своему, по-доброму. Так, один раз, уже много лет позднее этой первой встречи, на просьбу одной женщины помолиться о ней он воскликнул: «Так, родные Соловецкие, помогите бабе-то!» Невольно вспоминается параллель такого же близкого отношения к святому Димитрию Ростовскому одного из российских его сподвижников, который его и отпевал, и молился ему в последующие годы простыми своими словами, говоря: «Митя, милый…»  Архимандрит Павел (Груздев)Провожал меня отец Павел сам. Каждый раз, сколько я ни приезжал, если я не был на своем транспорте, он провожал меня до асфальтной дороги. В этот раз он шел босиком, все в тех же штанах и рубахе, широко переставляя ту же суковатую палку. У него была странная манера голосовать машины, но почему-то они все останавливались, даже те, которые не могли взять пассажира. Я потом понял, что его знает весь прилегающий околоток, включая и постоянных московских рыбаков, которые тогда были еще редкими гостями. Он брал палку в вытянутую руку и при этом нижний конец ее приподнимал от земли сантиметров на двадцать в сторону дороги. Машины для голосования выбирал сам. Посмотрит на проходящую, ждет, не голосует. Может пропустить несколько, зато, если поднимает палку, все подъезжают и здороваются. В первый раз он посадил меня на самосвал, который шел до Некоуза… Следующая моя поездка в Шестихино была два с половиной года спустя. Я отслужил в армии, вернулся в семинарию и на одни из выходных поехал к отцу Павлу. Была суббота. Зима была снежной. Никульское утопало в заносах. Отец Павел отдыхал. Мария открыла дверь. Поздоровались. Входим в избу, разговариваем. Вдруг крик из-за перегородки: «Марья, никак Павелка приехал?» – «Да, батюшка, ночной гость». «Павелка, иди сюда», – позвал меня отец Павел. Его келейка была с правой стороны, примерно два метра на два. Слева висели иконы и стоял аналой, справа была его неширокая кровать. Окон не было. Батюшка сидел на кровати. Места было так мало, что второму человеку стоя там просто негде было поместиться. «Отслужил! – коротко констатировал отец Павел. – А я за тебя молюсь, поминаю воина Павла». Пошли расспросы, воспоминания. Потом батюшка стал собираться на всенощную. Велел Марии меня покормить и сказал, что ждет в храме, что я буду читать. Служба была в зимнем храме в левом приделе. Народу было человек пять. Пели старческие голоса, по-деревенски. Отец Павел очень зычно давал возгласы. После службы я исповедовался, и мы вернулись в дом. «А ужинать не будем. Ты только что перед службой ел», – сказал отец Павел. «А спать ты будешь здесь, – показал он мне на узкий диван, который стоял в единственной комнате. – Спи спокойно, клопов отродясь не было». Помолились, стали укладываться. Отец Павел ушел в свою келейку, Марья на кухню, а я расположился на диване. Потушил свет. Начал забываться. Вдруг что-то у меня зачесалось, потом еще, потом сразу везде и сильно. Я вскочил с кровати. Включил свет. На мне были клопы… громадное количество клопов. Тут-то я вспомнил, что это отец Павел вдруг ни с того ни с сего о них говорил. Перспектива ночи была самой незаманчивой. Я садился, вставал, ходил, опять садился, потом, примерно через час, решил следующее. Оделся во всю свою уличную зимнюю одежду, вплоть до пальто, перчаток, ботинок и шапки-ушанки, которую завязал на подбородке, и во всем этом завалился на диван на спину. Пролезть к телу, то есть через весь «скафандр», клопы не могли, но я ждал, что они закусают мне лицо. Время шло, лицо никто не кусал. Я заснул… и спал очень спокойно. По-видимому, мое ночное колоброженье вымотало меня, и я не проснулся утром в нужное время. Вдруг слышу сквозь сон голоса, открываю глаза и вижу буквально следующее: надо мной стоят и хитро улыбаются отец Павел и Марья. Причем, видя, что я проснулся, отец Павел глазом не повел, но спокойно так мне говорит: «Ну, брат, по всему видно, что ты сильно замерз, раз оделся в пальто да еще в ботинки и шапку. Ну, вставай, пойдем в церковь». И больше ничего. Больше эту сцену никто никогда не комментировал. Только несколько лет позднее, когда я собирался в дорогу домой вечером, отец Павел настойчиво меня оставлял ночевать и при этом сказал: «Ну, теперь клопов точно нет». В тот день я не остался… С транспортом в Никульском (Шестихине) было всегда плохо. Был единственный поезд на Москву. Он шел вечером и прибывал в столицу утром. Этот вариант мне плохо подходил, так как с утра в понедельник я уже должен был быть в семинарии на занятиях. Поэтому я хотел уехать на попутках сразу после службы. Но отец Павел оставил меня, сказав: «Ну что ты будешь попутки ловить, чай, нынче день недельный, машин мало. Успокойся, доедешь, даже лучше, чем ты сам думаешь». Конечно, день я провел беспокойно. Вот уже 4, 5, 6 часов, уже и поезд ушел, 7, 8. «Марья, накрывай ужин», – коротко сказал отец Павел. Сели за стол. Вдруг дверь открывается и в избушку вваливается человек восемь мужиков. «Ба!» – «Отец Павел!» – крики приветствия. «А мы водки принесли. Вот вам рыба, подмерзла уже. Правда, судаки хорошие!» Окружили стол, выпивают, закусывают. Начинаю понимать: рыбаки из Москвы, приехали вчера днем, заходили к батюшке, спрашивали благословения на удачный лов. А теперь, довольные, пришли поблагодарить и трофеем поделиться. Узнаю, что без благословения не ловят. Заметили, что удачи нет. «А вот отец Павел помолится, хоть мы и грешники, а рыба к нам сама идет», – заметил один. (Окончание следует)
|
|
|
|
|
Записан
|
|
|
|
Дмитрий Н
Глобальный модератор
Ветеран
Сообщений: 13500
Вероисповедание: Православие. Русская Православная Церковь Московского Патриархата
|
|
« Ответ #3 : 24 Января 2016, 13:52:26 » |
|
(Окончание) Архимандрит Павел (Груздев)Отец Павел очень живо и участливо с каждым поговорил, знал каждого члена семьи расспрашиваемого. Одного очень ругал. При всех и очень колоритно. Обличал его в страсти блуда. Отец Павел мог густо выразиться. Тут со своими низкими «штилями» ни Михайло Ломоносов, ни адмирал Шишков не могли бы с ним потягаться. Это было всегда убедительно и без сердца. Даже после такого высказывания на него невозможно было обижаться… «Да, батюшка, – сказал один рыбак в появившейся паузе, – вы у нас провидец!» «Да, да, – зашумели все, – это точно!» Отец Павел статью не принял, даже в руки не взял, а велел тому, кто ее привез, когда они будут на море, бросить в прорубь «Слышь, Павелка, – сказал отец Павел, – они меня тут святым сделали». Как далее из разговора выяснилось, это произошло после следующего случая. Приезжали какие-то рыбаки из Питера, среди них был то ли писатель, то ли журналист, который вот так же со всеми за столом сидел, выпивал, а потом вернулся домой и написал куда-то пасквильную статью «Житие отца Павла», в которой весьма саркастическим тоном описывал монашескую жизнь Никульского священника. В следующий раз рыбаки привезли отцу Павлу эту статью, посочувствовали, сказали, что сами не ожидали такого оборота дела. Отец Павел статью не принял, даже в руки не взял, а велел тому, кто ее привез, когда они будут на море, бросить в прорубь. Тот так и сделал. Через некоторое время опять приезжают те же питерцы, приходят к отцу Павлу и сообщают грустную историю. Писатель тот после такого случая уже больше не хотел ехать на Рыбинское водохранилище: мол, неудобно, – а стал рыбачить на полупресных лиманах Финского залива. Так, однажды приехав, стал сверлить лунку и вдруг внезапно провалился, и никто его спасти не мог. История эта разнеслась среди рыбаков Рыбинского моря, и, хоть отец Павел и говорил, что это случайность, его стали весьма уважать и считать за провидца. Время подходило к десяти. Уныло я смотрел на часы. Завтра с утра мне на занятия, а я, наверное, доберусь до семинарии только к вечеру. Тут отец Павел ко мне поворачивается и говорит: «Павелка, собирайся, а то останешься. Мужики, видишь, уже какие шумные, ждать не будут. А это тебе подарок я приготовил. Вон Марья завернула. А другой – отцу». И одновременно обращается к гостям: «Вы мне тут одного семинариста до Лавры довезите». Марья мне дала плоский завернутый предмет и большого замороженного незавернутого судака с привязанной прямо к рыбе веревочной ручкой, как у чемодана. Вскоре я оказался в крытом кузове «ГАЗ-69», причем очень профессионально оборудованном. В углу стояла раскаленная печь – буржуйка (!), привинченная к полу. Несмотря на мороз, в кузове было жарко. На передней половине были положены матрацы, сзади дрова, стол и стулья прямо под свисающей с потолка лампочкой. Мужики сгруппировались вокруг стола и продолжали праздновать. Я залег в матрацы и проснулся, когда меня растолкали. Машина стояла напротив Лавры. С рыбой-чемоданом я был дома около 2 часов ночи. Отдал рыбу отцу и, развернув сверток, увидел свой подарок – икону Зосимы и Савватия Соловецких. В дальнейшем в каждый мой приезд отец Павел дарил мне новую икону. По их количеству я могу сказать, что посещал я отца Павла более десяти раз.  Слева направо: Валентин Гетя (ныне митрополит Мурманский Симон), архимандрит Павел (Груздев) и Павел Недосекин (ныне протоиерей)Теперь вспомнить все поездки в хронологическом порядке очень сложно. Упомяну лишь самые запомнившиеся события. Однажды, это было летом, я поехал к отцу Павлу, пригласив с собой моего семинарского друга Валентина Гетю (нынешнего митрополита Мурманского Симона). От этой поездки осталась фотография, опубликованная уже в нескольких книгах об отце Павле. Отец Павел убежденно говорил, что передаст этот потир в монастырь отца Иоанна на Карповку, как только его откроют Мы поехали на машине, которую я попросил у родителей. Отец Павел показал нам чашу, на которой служил отец Иоанн Кронштадтский. Надпись об этом была выгравирована на самой чаше. Хотя годы были еще богоборческие, отец Павел убежденно говорил, что передаст этот потир в монастырь отца Иоанна на Карповку, как только его откроют. Потом он пригласил нас посмотреть его святыни. Это были простые предметы: ручка от двери, вывезенная им из Валаамского монастыря. «Сколько святых, наверное, держалось за эту ручку», – комментировал батюшка. Кирпич из Соловков. «Настоящий, – утверждал отец Павел, – вот и клеймо на нем есть монастырское». Гвоздь от Престола какой-то разрушенной церкви, кусок колокола из его родного Мологского Афанасьевского монастыря. Потом он показал нам копию Югской иконы Божией Матери, на которой была надпись «Подобие и мера». О каждом предмете он мог рассказывать очень долго. «“Ну, – думаю я, – у Гурия голова дурья. Что ты, Павел, своим видом людей пугаешь?” Пошел, встал последним…» Отец Павел любил вспоминать о своих паломничествах в Ленинград. Это особая страница его жизни. Он всегда бывал «у блаженной Ксении» и «на Карповке». Даже позднее, в очередной мой приезд, когда я случайно обмолвился, что был в Питере, он очень живо и предметно стал расспрашивать, как стоит забор вокруг часовни блаженной Ксении. А когда я проговорился, что перелезал через этот забор и заглядывал внутрь часовни, он очень оживленно добавил: «Ты сделал, как и я». И потом мы обсуждали, как внутри стоит большая гипсовая голова «вождя революции». Отец Павел всегда был убежден, что рано или поздно все равно часовня будет открыта, как и монастырь на Карповке, о чем я уже упоминал ранее. Рассказывая о поездках в Питер, он несколько раз повторял одну историю. Однажды зимой, когда в Никульском было около 30 градусов мороза, он поехал в северную столицу. «Приезжаю, – говорит, – а там оттепель! А я – в валенках. Аух, а у меня калош-то нет. Хожу по улицам, мокрую жижу мешу. На меня в метро оборачиваются, такой за мной мокрый след тянется. Узнал я, что в Никольском соборе будет служить митрополит Никодим. Прихожу, а там архиерейская встреча. Прямо от двери стоит духовенство направо и налево – конца нет. Я по стенке проскользнул и пошел в конец. Как только седые бороды закончились, я и остановился. Дальше смотрю: одна молодежь. Ну, думаю, здесь, наверное, мне пристроиться можно. Попросился у собратьев, встал. Косятся все на мои валенки, все с них течет. Потом подходит ко мне один священник, ладный такой да гладкий, и спрашивает: «Вы кто будете?» Отвечаю: «Архимандрит Павел из Ярославской епархии». Ну, конечно, может, и ряса была грязная да мокрая. В общем, сначала он меня было потерпел, а потом сходил в сторону старшего духовенства, чего-то поговорил там, возвращается и говорит: «Вы, отче, лучше постойте, помолитесь. Ну, если хотите к митрополиту подойти, то потом, в конце, как он всем крест даст, так и вы можете подойти поцеловать». «Ну, – думаю я, – “у Гурия голова дурья”. Что ты, Павел, своим видом людей пугаешь?» Пошел, встал последним. Слышу: «Премудрость». Идет митрополит. Все чинно, един по единому, к нему подходят священники. Я тоже своими валенками хлюпаю, перебираю, приближаюсь к владыке. Он меня увидел да и говорит: «О, отец Павел, а ты чего так от меня спрятался? Вставай-ка вот здесь». И поставил меня первым. «Вот, – думаю, – правда, “у Гурия голова дурья”, весь я-то грязный, а теперь первым стоять. Какой я плохой пример молодым священникам подаю. Стыдно. Да что делать? Аух, воля архиерея. А вернулся-то я уже в кожаных сапогах, архиерей распорядился, мне эти чеботы и дали».  Архимандрит Павел (Груздев)В связи с этой историей вспоминается подобная поездка отца Павла на этот раз уже в Москву. Я сам был свидетелем всему там происшедшему. Митрополит Ювеналий в памятный день кончины своего отца всегда служил на Рогожском кладбище Божественную Литургию, после которой шел на могилку и совершал панихиду или литию. Помню, в Москве были морозы, градусов 15. Мы, иподиаконы, приехали пораньше и приготовили облачение для службы. Вдруг, в последний момент, открывается дверь в алтарь и входит отец Павел (Груздев). Пора уже было выходить на встречу. Даже поздороваться с ним не успел. Потом была служба, после которой митрополит Ювеналий пригласил отца Павла в свое епархиальное управление на обед. За беседой отец Павел очень явственно рассказал, как у его летнего храма обрушилась кровля. «В это время, – рассказывал он, – я был в храме. Стоял у чудотворной афонской иконы “Достойно есть”. Вдруг вспомнил, что забыл покрыть Престол в алтаре. Только туда зашел, как жахнет. Такой был страшный шум и грохот, аж весь храм ходуном заходил. Выхожу из алтаря: аух, беда, родные мои, а купол-то на середине храма лежит. А я ведь только что там стоял. Вот милость Божия. Храм потом обследовали. Говорят, плавуны, фундамент разошелся. Вестимо… море… Ведь храм-то строили на горе, все кругом было сухо. А теперь из-за моря вода-то поднялась. Вот и плавуны. Говорят, даже восстановлению не подлежит». Купол на храме отца Павла до сих пор не восстановлен. Как-то не догадывается народ, что надо бы его храм восстановить Забегая вперед, с грустью могу сказать, что купол на храме отца Павла до сих пор не восстановлен. Почитателей у него стало много, но как-то не догадывается народ, что надо бы его храм восстановить. Именно в этом храме он служил длительные годы своей жизни и подвизался в этих местах, хотя многие его узнали только тогда, когда он доживал уже в Тутаеве. Между тем многие заслуженные пастыри бывали у него и в Никульском. И книг немало издали, а про храм как-то все забылось… Вспоминали на том обеде былые годы Ярославской епархии. Между прочим, тогда отец Павел в моем присутствии спросил владыку Ювеналия, передавал ли я все те вещи, которые он через меня владыке посылал. Отец Павел все прекрасно помнил: прижизненный портрет преподобного Серафима Саровского, рукопись XVIII века с последованием Божественной Литургии апостола Иакова и другие. Обед закончился. Отца Павла стали провожать. И тут митрополит обнаружил, что у него тоненькая летняя скуфеечка на голове. «Так негоже, – сказал владыка, – вон какой мороз стоит. Вот мой собрат отец Григорий тебе свою шапку отдаст». Архимандрит Григорий (будущий архиепископ) добавил: «С радостью, отец Павел. Носите и поминайте меня. Шапка хорошая, из соболя». Отец Павел отказывался от подарка, но его заставили все же шапку взять. Последний раз я видел отца Павла уже будучи в Бельгии. Несколько предшествующих лет я не мог путешествовать по Руси в связи с краткостью отпуска. Приедешь на Родину, надо доложиться начальству, надо погостить у родителей, помочь, пожить у них. Так отпуск и проходит. Навестить друзей, живущих в других городах, становится весьма проблематично. Но летом 1995 года я оказался проездом в городе Тутаеве и решил зайти к старому приятелю отцу Николаю Лихоманову (нынешнему епископу Вениамину). День был ясный, сухой и солнечный. Но отца Николая не оказалось дома, и я направился в храм. Проходя мимо сторожки, услышал шум: как будто кто-то мыл шваброй пол. Я решил зайти, чтобы спросить, где настоятель. Открыв дверь, увидел женщину, мывшую пол. К моему величайшему изумлению, это была Марья. Я стоял в дверном проеме для нее против света. Она не могла разглядеть меня. Я все мгновенно понял и почти прокричал: «А что, отец Павел здесь, что ли?» В ответ я услышал все тот же сухой и грубоватый голос, который мне отрезал: «А вам какое дело?» Но через секунду она меня разглядела, и коридор наполнился голосами плакальщиц. Она голосила что было мочи, причитая: «Ой, мама моя, ой, Павелка приехал, ой, отец Павел-то ослеп!» Она бросила швабру и скрылась за дверью, причитая: «Ой, отец Павел, кто к нам приехал! Здесь Павелка! Погоди, я тебя накрою. Ой, родные мои!» Я шел следом. Марья резко повернулась и сказала: «Погоди, Павелка, я его накрою, он в исподнем». Но я уже слышал все тот же зычный голос отца Павла, который возглашал: «Оставь, Марья, веди его сюда. Где он? Павелка, где ты? Дай мне руку. Я ведь теперь ничегошеньки не вижу». Я подошел к кровати. Отец Павел лежал в белой хлопковой рубахе и в таких же штанах. Он стал мять мою руку и притягивать за нее меня к себе. Мы поцеловались. «Вот, родной, – начал он, – вернулся я на родину. Сначала служил, сейчас ослеп. Совсем ослеп. Ничего не вижу. И силы нет. Такому дорогому гостю надо бы предложить за столом чего-нибудь побулькать, но, аух, теперь и побулькать не могу. Спасибо отцу Николаю, не бросает старика. Помирать буду здесь». Пошли расспросы, воспоминания. Я попросил отца Павла разрешить мне сделать его фотографию. Он, махнув рукой, сказал: «Делай, только я не знаю, куда смотреть». Марья запротестовала. Стала говорить: «Что ты, батюшка, али тебе подрясник одеть?» Он ей очень просто, по- обыденному ответил: «Молчи, дура. Нешто я без подрясника не монах? Что тут на меня смотреть? Снимай, Павелка». В этот момент я и сделал его последнюю фотографию, где он с приподнятой рукой и застывшей фразой на устах.  Архимандрит Павел (Груздев). Последняя фотографияКогда мы прощались, отец Павел сказал, что мы больше не свидимся. И потом добавил мне то, чего никогда я от него не слышал. Он всю жизнь давал мне: подарки, иконы, книги. И вдруг он мне сказал: «Ты не мог бы оставить мне немного денег? Старость, она скупа, а лекарства нужны». Я ему тогда оставил все, что имел на тот момент, сохранив себе только деньги на обратную дорогу… 13 января 2016 г.http://www.pravoslavie.ru/89564.html
|
|
|
|
|
Записан
|
|
|
|
Дмитрий Н
Глобальный модератор
Ветеран
Сообщений: 13500
Вероисповедание: Православие. Русская Православная Церковь Московского Патриархата
|
|
« Ответ #4 : 13 Января 2020, 14:13:04 » |
|
Воспоминания о старце архимандрите Павле (Груздеве)Протоиерей Сергий Цветков10 лет назад (13 января 1996 г.) отошёл ко Господу удивительный старец — архимандрит Павел (Груздев). С 5 лет он жил в монастыре, юношей был арестован и более 10 лет провёл в лагерях. За свою жизнь он пережил много страданий и боли, в конце её совершенно ослеп, но при этом сохранил и даже приумножил заповеданную Господом любовь к людям и удивительную детскую простоту. Всем посещавшим его он дарил тепло, отеческую ласку и утешение, многих наставлял советом и гораздо больше — самой жизнью. А молитвой своей творил чудеса. Мы предлагаем Вашему вниманию воспоминания протоиерея Сергия Цветкова, знавшего Батюшку последние 15 лет его жизни. Архимандрит Павел (Груздев). Одна из последних фотографий.Познакомился я с отцом Павлом в 1982 году[1]. Это было начало моего служения в Сонковском районе Тверской области. Будучи молодым, начинающим священником, я служил старательно, и поэтому меня удивило, когда я узнал, что некоторые сонковские верующие ездят на службу в соседнюю Ярославскую область к неизвестному мне еще тогда архимандриту Павлу. Эти люди рассказали мне о том, что он благодатный старец. Тогда решил съездить к нему и я. Повезла меня раба Божия Параскева, его духовная дочь: она знала, как лучше проехать. Батюшку дома мы не застали, он лежал в Борковской больнице. Там и произошла наша первая встреча (кстати сказать, и последняя встреча тоже была в больнице, только в г. Тутаеве). Отец Павел произвел на меня тогда огромное впечатление: он говорил со мной с такой любовью, что, казалось, мы с ним всю жизнь были знакомы. Тогда же, в больнице, я получил разрешение старца приезжать к нему. Наверное, мои приезды совпадали с дневным отдыхом отца Павла, поэтому Марья, его помощница, в первые мои посещения всегда меня ругала. Я от этого смирялся и пребывал в доме батюшки со страхом. Когда она стала относиться ко мне лучше, я даже жалел, что нет того прекрасного душевного состояния. Когда умер мой духовный отец, я попросил стать им отца Павла. Он согласился. Но вести духовное аскетическое руководство не соглашался, хотя я не раз просил его об этом. Может быть, он отказывался по смирению, а может быть, считал это возможным только в монастыре. Думаю, что отец Павел победил беса уныния. Когда вследствие поднятия уровня почвенных вод, в его храме, в Никульском, произошла усадка фундамента, то в результате рухнул один из куполов и сокрушил алтарь. Даже в этом случае он не показал вида, что страдает. И когда он лежал слепой, с трубкой в боку, до последнего вздоха продолжал шутить и не терял своей веселости. Мне хотелось бы сказать и об отсутствии уныния вокруг отца Павла, о том, как он исцелял людей одним своим присутствием. Я сам не раз испытал это на себе. Впрочем, исцелял он не только от уныния. Помню, мама моя после соборования упала с крылечка и сломала себе какую-то кость в плече. Перелом был очень болезненный, причем боль не отступала ни на минуту. И врачи толком помочь не могли. И мы с мамой поехали к отцу Павлу. А он постучал по ее плечу кулаком — и все… И боль прошла. Я не скажу, что сразу кость срослась или еще что-то. Нет, заживление шло своим чередом. Но боль отступила, ушла, — а для нее тогда именно боль была самой большой тяжестью. И таких случаев было немало. Валентина М. рассказала мне, как отец Павел исцелил ее и дочку. У Валентины был нарыв на пальце. В больнице хирург прооперировал палец и задел нерв, в результате ладонь перестала сгибаться. Хоть плачь! Ведь работа в колхозе, и дома за скотиной ходить надо. Поехала с этой бедой в Верхне-Никульское к батюшке. Он взял ее за руку и долго держал в своей руке. Потом Валентина взяла благословение и поехала домой. В этот же день рука стала здоровой. А у ее дочери Веры после гриппа случилось осложнение на глаза: образовалась пленка, и она перестала видеть. Они вдвоем поехали к старцу. Там в храме отстояли Литургию и заказали молебен Божией Матери в честь Ее Казанской иконы. После молебна батюшка позвал их к себе в дом и накормил. По словам Валентины, как только они после обеда вышли от отца Павла на улицу, дочка радостно воскликнула: «Мама, я вижу!» У батюшки был дар исцелять любые кожные болезни. Иногда он при мне делал лечебную мазь. Надевал епитрахиль и смешивал компоненты. Я наблюдал. Раз он мне сказал: «Вот ты знаешь состав, но у тебя ничего не получится, слово нужно знать». По свидетельству врачей из Борка отец Павел вылечивал своей мазью любые кожные заболевания, даже те, от которых врачи отказывались. Еще старец говорил, что этот дар один человек получил от Божией Матери и передал ему. Хотя я думаю, что, возможно, он и был тем человеком. Любовь отца Павла к Царице Небесной была безгранична. Каждый Великий Четверг батюшка заготавливал «четверговую соль»[2]. Он и мне рассказал, как это делать. Я спросил его, для чего она нужна. Он ответил: «Раздаю людям, даю и для животных». И рассказал, что у соседей издыхала овца. Пришли к нему. «А я положил три поклона у Царицы Небесной и дал им четверговой соли. Они растворили ее в воде, напоили овцу, и она поправилась». Все мы, кто общался с батюшкой, знаем, что Господь наделил его даром прозорливости. Хотя, как человек смиренный, он этот дар тщательно скрывал ото всех. В связи с этим вспоминаются такие случаи. Мы сидели со старцем одни в комнате — он что-то делал, а я размышлял. Я думал: «Почему после общения с отцом Павлом, за столом или в церкви, убитые горем люди и отчаявшиеся грешники становились веселыми и жизнерадостными и возвращались домой, как на крыльях?» В этот момент батюшка обернулся ко мне и сказал вслух: «А я их исцеляю» и опять продолжил работу. Тогда я не сразу понял эти слова. Но когда умерла моя мама, ничто не могло успокоить меня, и только общение со старцем полностью исцелило боль. Теперь я понимаю, что Господь дал ему дар исцелять души людей через обычные беседы.  Архимандрит Павел (Груздев). У алтаря.Весной 1988 года, когда мама была еще жива, мы поехали с ней в Верхне-Никульское к батюшке Павлу. У него были пластинки и, когда мы приезжали, он иногда ставил церковные хоры или детские сказки. В этот приезд старец поставил нам сказку «Черная курица». При прослушивании, когда подземный министр прощался с Алешей, говоря: «Прощай, навеки прощай!», у меня прошел холодок по спине. Когда мы возвращались домой, я сказал об этом маме. Она мне ответила: «Так батюшка сообщил мне о моей смерти». Я, конечно, стал успокаивать маму, говорить, что это не так, но где-то через месяц она умерла. Ей было 62 года. Как-то я остановился в Верхне-Никульском на ночлег у Куликовой А. (ныне уже усопшей). Она мне рассказывала, что батюшка называл ее по имени и отчеству: «А я и подумала, грешная, звал бы меня попросту». На второй день батюшка, увидав ее, еще издалека поднял руку и закричал: «Здорово, Куличиха!» Однажды батюшка мне говорит: «Забери монастырские иконы у Мани-Вани (это моя прихожанка, у которой эти иконы хранились после разорения Шелтометского монастыря), свези их в Толгу и Спасо-Яковлевский монастырь». Я выполнил послушание старца. После этого в доме этой старушки трижды были воры. Отец Павел вовремя спас иконы. К слову сказать, заговорили мы как-то с батюшкой о мироточении икон. Он показал мне на Толгскую икону Божией Матери, что стояла у него в большой комнате на божнице, и сказал, что от нее здесь текло миро. Однажды я был у батюшки, и почему-то он трижды за время моего пребывания у него рассказывал одну и ту же историю. К нему пришли мужчины и предложили отремонтировать храм, а он отказал. «Плуты» — добавлял он. Я удивился, зачем он мне это три раза повторил. Оказалось, очень кстати. Дома меня уже ожидала бригада, назвавшаяся реставраторами. Они предложили мне сделать ремонт храма. Вспоминая предупреждение батюшки, я предложил им сначала отремонтировать забор (300 метров). Пока они занимались забором, я узнал, что их выгнали из соседнего колхоза, где они выдавали себя за плотников. Когда они закончили работу, я уплатил им, как договаривались, и мы вежливо распрощались. Кстати, наш приход благодарен батюшке за то, что он прислал нам замечательного мастера-кровельщика — Вадима из Рыбинска (ныне уже усопший). Он был прекрасный специалист. Мы звали его человек-бригада, потому что всю работу он выполнял один. По молитвам старца на большой высоте Вадим довольно быстро покрыл оцинкованным железом пять больших куполов на нашей Крестовоздвиженской церкви. Притом работал он в разгар зимы и пользовался только лестницами и веревками. Взял за работу немного. Уже после старца он восстановил и сделал заново на другом нашем храме шесть куполов и шесть крестов над ними. Этот мужественный, немного грубоватый человек с тяжелой судьбой очень любил отца Павла. Но нас удивляло то, что он считал себя как бы обязанным завершить эти работы. Этот случай убеждает нас, что наш духовный отец и на том свете продолжает заботиться о нас. А вот история, как отец Павел меня смирял. И тоже связанная с его даром прозорливости.  Архимандрит Павел (Груздев) со своей Академией. Рядом с ним стоят оо. Александр Салтыков, Аркадий Шатов, Димитрий Смирнов, Владимир Воробьёв и другие.Однажды на престольный праздник иконы Божией Матери «Достойно есть» к батюшке приехало очень много духовенства. Перед всенощной отец Павел привел меня в алтарь, показал на стопку облачений и сказал: «Ты будешь ризничий, всем раздашь облачения. А вот эту ризу наденешь сам». Сказав это, он убежал. Это была самая красивая риза. Я тут же с удовольствием ее надел и залюбовался собой. Вдруг отец Павел опять появился в алтаре и строго сказал: «Снимай ризу, ее наденет отец Аркадий». Меня словно холодным дождем окатило. Я разоблачился и надел самое простое облачение. Всю всенощную я ощущал сладость смиренного состояния души, это невозможно передать словами, мне казалось, что служба шла на Небесах. Так, исподволь, батюшка давал почувствовать, что есть духовный мир, его удивительную красоту. Он смирять умел очень интересно. Ты стоишь рядом с ним — и вдруг он заругается на кого-нибудь. Не на тебя. Только ты почему-то ощущаешь, что это именно для тебя говорится. Однажды, читая «Лествицу» преподобного Иоанна, я подумал, что мог бы иметь совершенное послушание у старших в монастыре. В этот же день я поехал к батюшке. Он, как всегда, встретил меня радушно и усадил за стол. На первое блюдо отец Павел предложил мне какой-то невкусный концентрат, на поверхности которого плавали кусочки сала. Я, понуждая себя, с трудом доедал свою порцию. Вдруг батюшка вскочил, схватил кастрюльку с концентратом и, улыбаясь, вылил все оставшееся в ней мне в тарелку, говоря: «Ешь, ешь за послушание». В голове мелькнуло: «Меня сейчас стошнит, а я ведь причащался». Поэтому я тут же своими устами поспешно сказал: «Нет, батюшка, такого послушания я выполнить не могу». Вот так легко батюшка показал мне мои возможности и обнаружил свою прозорливость. А один мой знакомый приехал к отцу Павлу просить благословения на Иисусову молитву. Ехал долго, добирался издалека. Думал: «Возьму у батюшки благословение на четки, буду подвиг Иисусовой молитвы нести». И вот добрался. Но еще не успел тот подвижник и рта раскрыть, как батюшка ему: «Садися, садися, родной! Вот машина как раз, довезет тебя до поезда!» Это значит, в обратный путь! «Батюшка, мне бы молитву Иисусову, благословите!» — «Садись, садись, а то сейчас уедут!» И молитвенник наш уже смирился, идет к машине, садится, но все же успевает спросить: «Батюшка, а молитва-то?» А батюшка ему так строго: «Не пойдет!» И действительно, он мне потом рассказывал, что с подвигом Иисусовой молитвы ничего не получилось. Но позднее он понял, что для умного делания нужно соответствующий образ жизни вести. А отец Павел это увидел сразу. Да, отец Павел мог обличить, мог поругать, но он мог и так приласкать человека, как родная мать приласкать не сможет. Или так дураком назовет, что хочется, чтобы тебя еще раз дураком назвали. Потому что все в нем было растворено любовью. В своих проповедях отец Павел всегда затрагивал тему деятельной любви к людям: накормить, напоить голодных, чему сам был примером. А также почти все проповеди повторял: «Русь святая, храни веру православную». Сам умел вкусно готовить и постоянно приносил в сторожку поесть всем оставшимся ночевать после всенощной. Я наблюдал, как он готовил. Можно было подумать, что он священнодействовал — так это было ловко и опрятно. А однажды было, что я задумался о его гостеприимстве. Конечно, приятно, что меня, недостойного, великий старец так привечает — как приедешь, тут же он и Марья хлопочут накрыть стол. Думаю, могли бы и подождать кормить, сначала бы духовно напитаться, общаясь со старцем. И вот приезжаю в очередной раз. Но подъезжая (и уже проголодавшись), все равно предвкушаю, как он меня угощать будет. Вхожу, здороваюсь, сажусь. Начинаем с ним разговаривать. Но чай пока не несут. Вот и хорошо, думаю. Не за едой приехал, а духовной пищей насладиться. Наконец, Мария, верная помощница, голос с кухни подает: «Батюшка! Рыбу-то разогреть?» — «Да подожди, Мария!» — отвечает он. И опять течет беседа, продолжается разговор… Опять Мария с кухни: «Может, хоть чаек поставить, отец Павел?» — «Подожди, Мария, подожди!» И опять мы беседуем. Вдруг он встает и приглашает меня в церковь. Идем в храм, прикладываемся к образам. Потом он начинает мне, как водится, особо чтимые иконы показывать, рассказывать о чудесных случаях. А я уже, между прочим, проголодался. Возвращаемся к нему в сторожку, опять садимся за стол разговаривать на духовные темы. Опять Мария голос подает, и опять он ее обрывает. А я уже сильно кушать хочу! Наконец батюшка, улыбаясь, достал кусочек четверговой соли, раскатал его скалкой, принес кусок хлеба (он такой хлеб называл «папушник») и кружку кваса. Все это он делал как-то красиво и значительно, с любовью. Все так же улыбаясь, он макнул кусок хлеба в соль, аппетитно откусил и запил квасом. Затем быстро придвинул это мне. Я вкусил, и мне показалось, что я отродясь не ел ничего более вкусного. И понимаю, что я как тот царь из «Отечника», который пришел к пустыннику и вкусил его самой простой пищи. И вдруг вспоминаю, что ведь я же сам хотел получить от нашей встречи духовного, — и вот получил по своему желанию. Но кто же батюшке-то об этом сказал? Сказало его духовное чутье. Да, Господь открывал ему человеческие души, чтобы он исцелял их и вразумлял. И очень часто батюшка действовал как бы навстречу нашим чувствам, желаниям. Отец Павел был удивительным, замечательным человеком. И все же мне не хотелось бы его идеализировать. И не потому, что, как говорят, нет пророка без порока (как раз в батюшке я не замечал никаких пороков!), а потому, что старческая высота запросто сочеталась в нем с обычными человеческими качествами. Жизнь его вся — удивительный творческий труд. Он был своего рода художником. Если можно так сказать — художником духовной жизни. Он любил сам создавать какие-то живые ситуации, которые всех радовали и веселили, утешали и вразумляли. Он был замечательным рассказчиком, мог часами занимать нас удивительными историями о своей яркой и необычной жизни.  Архимандрит Павел (Груздев). Страничка дневника.У него был особый дар совета. Все советы, которые он давал, были не то что полезны, а — спасительны. Очень глубоко он судил о жизненных случаях, ситуациях, которые происходили с его чадами. Его талантливость проявлялась даже в почерке: у него был ровный, абсолютно каллиграфический почерк, какого в наше время уже не встретишь. Конечно, его таланты, в частности, дар совета, имели духовную основу. За этой глубиной понимания стоял огромный опыт, молитвенный труд, знание духовной жизни. Сколько раз, когда я спрашивал его о каком-нибудь человеке (которого он, кстати, в глаза никогда не видел!), он так метко и верно его оценивал, что я поражался. Как-то мы приехали с батюшкой в Толгу. Я вел его под руку, он почти ничего не видел. Многие подходили к нему за благословением и советом. Подошла одна девушка и попросила благословения в монастырь. Отец Павел сказал: «Не годишься». Она удивилась. Затем, обогнув несколько зданий, забежала вперед и опять спросила благословения в монастырь, но другими словами (может быть, зная, что он плохо видит). Старец спросил, откуда она приехала. Девушка ответила. «Вот туда и поезжай» — был ответ. Я также спрашивал отца Павла об одном человеке, желавшем рукоположения. И хотя он его никогда не видел, сказал мне сразу: «Не годится». Прошло больше года, и меня опять попросили узнать об этом мужчине. Старец ответил: «Если его посвятят, то его ждет участь Иуды». (Окончание следует)
|
|
|
|
|
Записан
|
|
|
|
Дмитрий Н
Глобальный модератор
Ветеран
Сообщений: 13500
Вероисповедание: Православие. Русская Православная Церковь Московского Патриархата
|
|
« Ответ #5 : 13 Января 2020, 14:13:17 » |
|
(Окончание) Архимандрит Павел (Груздев)Как-то с группой моих прихожан мы ездили к отцу Павлу на престольный праздник к «Достойной». В числе прочих были псаломщица Екатерина и алтарница Елизавета, обе из моего храма. На исповеди, прочитав над алтарницей разрешительную молитву, батюшка Павел громко сказал ей: «Тебе скажут: Елизавета, спеки пироги, а ты скажешь: не буду!» На второй день, когда мы все вернулись, должна была быть воскресная служба в нашем храме. Мне доложили, что алтарница с псаломщицей поссорились, и Елизавета не хочет печь просфоры на службу. Как мы ни уговаривали ее, она, от обиды, отказалась печь наотрез. Тогда я напомнил ей предсказание батюшки, что не о пирогах он ей намекал, а о просфорах. Она задумалась, и стала печь. Особо мне хотелось бы сказать о подвиге юродства, который нес батюшка. Его юродство было очень тонкое, иногда на грани разумного, иногда вроде и переходя эту грань. Но если начать обдумывать — ничего неразумного в его поступках не было. Была парадоксальность, которой отличается поведение юродивых. Известно, например, что он зимой в мороз ходил в баню босиком за несколько километров. И я как-то не удержался и задал ему вопрос: «Батюшка! А зачем же ты, все-таки, босиком-то шел?» В общем, не очень тактичный вопрос, если учесть, что задавал я его старцу. Но как спросил, так и получил. Он мне в ответ сказал коротко: «Спорт!» А местные жители мне рассказывали, что он и раньше ходил в баню зимой босиком, притом, что сапоги на плече нес. Его спрашивают: «Почему ты босиком?» А он отвечает: «Да сапоги новые, топтать жалко!» Моя прихожанка, бабушка Настя, ныне уже покойная, написала мне как-то письмо, в котором привела такой рассказ певчей Любы: «Еду из Борка на автобусе, глядим вперед: бежит мужик в полушубке, в шапке — и босиком. Штаны засучены до колен, а сапоги несет через плечо. Догнали, а это отец Павел идет из бани. Снег уже таял, но ночью подвалило на четверть, раскисло так, что грязь чуть не по колено. Водитель остановил автобус и говорит: "Садись, отец Павел!" Он вошел и стоит голыми ногами на железе. Я махнула ему: "Садись", а он мне кулак кажет. На своей остановке выскочил и побежал домой». Так он юродствовал. Мне говорили, что это хождение по снегу было связано у батюшки с каким-то лагерным испытанием. Две женщины, Настя и Поля, по неделе жили у отца Павла, так разговаривали с ним про все. Он им рассказывал: «Когда был в заключении, пилили дрова. Как все сядут отдохнуть или покурить, так я бегу за костер[3] Богу молиться. Один раз меня увидели и за это привязали к березе, а сапоги сняли. Снега было по колено. Я стоял до тех пор, пока снег не растаял под ногами до земли. Думал всё — заболею и умру. А я и не кашлянул. Вот с тех пор у меня ноги и не зябнут. Я бы мог ходить все время босиком, но не хочу народ смущать».  Архимандрит Павел (Груздев).Вспоминаю отца Павла на одной фотографии. Он стоит там с таким огромным ключом. Когда он показал мне эту фотографию, то сказал, что фотограф, который это снимал, получил за свой снимок премию. А снимок интересный: батюшка стоит босиком, одна штанина закатана, другая опущена. Я хочу сказать о том, что иногда батюшка допускал в своем внешнем виде этакую нарочитую небрежность. И это было в его духе. В духе того самого тонкого юродства, про которое я уже говорил. Потому что на самом деле он мог быть очень, подчеркнуто аккуратным. Просто таким образом, как я предполагаю, он обличал непорядок и небрежность в наших душах. И когда вдруг батюшка мог выразиться крепким словом, все вокруг ощущали: это наша грязь. С разными людьми старец мог разговаривать на их языке. Часто неверующие люди стараются при священниках, при верующих ругнуться матом, чтобы задеть, оскорбить, показать, какие они бравые. Это лукавый их так научает. Но батюшку таким образом нельзя было взять, он употреблял оружие врага против него самого. Такого человека он мог отбрить очень сильно, и тот смирялся и видел, что отец Павел не уступает ему в этом, а в другом-то во всем превосходит. Батюшка нес трудный подвиг, по апостолу Павлу: «Для всех я сделался всем, чтобы спасти по крайней мере некоторых»[4]. А сердце старца болело обо всех. 1 февраля 1990 года батюшка сказал мне, что видел во сне стоящую женщину с ребенком, а за ней больные, пораженные молодые деревья. Я тут же спросил его: «С Младенцем это, наверное, Божия Матерь?» Он ответил: «Наверное». — «А гибель деревьев, — опять спрашиваю я, — это смерть молодых людей?» Старец ответил: «Да». Я спросил: «Война будет?» Он ответил: «Без войны». Мне, конечно, доводилось слышать от некоторых людей мнение, что он уже ослабел умом в старости. Но это не глубокий взгляд. Я вспоминаю «Патерик». Там описывался один пустынник, который, когда его вот так же обвинили в безумии, отвечал: «Чадо! Чтобы достичь этого безумия, я тридцать лет подвизался в пустыне!» Потому что безумие безумию — рознь… Иногда сидим, разговариваем, слушаем его, кажется: ну, просто старичок и старичок… И вдруг одна фраза, даже одно его слово — и мороз по коже. И сразу ты ощущаешь, что это не просто добрый, ласковый, расположенный к людям дедушка, а человек необыкновенный — высокого духа человек. Всей своей жизнью отец Павел учил людей чистоте. Много раз он рассказывал один и тот же случай из лагерной жизни о том, как девушка-украинка, три дня не евшая, не захотела принять от него хлеб. Она сказала: «Я честь не продаю». Отец Павел удивился и не понял. Когда ему разъяснили, он передал ей хлеб через знакомую лагерницу. Этот случай отец Павел часто рассказывал, как пример целомудрия. Скажу хоть несколько слов о том, как он был в лагере. На заготовке леса в тайге отец Павел был пропускник, то есть имел возможность выходить за ворота лагеря для проверки узкоколейки. Пользуясь свободным выходом, он делал в лесу запасы на зиму. Для этого он выкопал яму, обложил ее стенки ветками и обмазал их глиной, затем развел костер внутри ямы — получился большой глиняный котел. В него старец все лето ведрами таскал грибы из тайги и пересыпал их солью. Осенью, когда яма наполнилась, он завалил все толстыми сучьями и сверху положил большой камень. Еще осенью делал стожки из веток рябины с ягодами. А зимой кормил всем этим заключенных. И спасал людей от цинги и голодной смерти. Как он говорил: «Ведро грибов или ягод охранникам дашь, зато два ведра — в лагерь». Но особенно меня всегда умиляло, как он спас немца-заключенного, у которого коней задавило дрезиной. Сначала из петли его вынул, а потом на суде защищал. Ему самому расстрелом грозят за то, что он фашистскую морду защищает, а он им в ответ: «Можете меня расстрелять, только он не виноват». И суд этого немца оправдал. И немец этот каждое утро приходил к постели отца Павла и клал ему кусок от своей хлебной пайки, — так он был ему благодарен. Думаю, что этот случай батюшка рассказывал многим. В лагерях духовенство помещали вместе с уголовниками. Отец Павел рассказывал: получил пайку хлеба на весь день (он показал пол-ладони) и спрятал за веником у нар. Пошел за баландой. Кто-то из уголовников из озорства подставил ногу, похлебка пролилась. Спрятанный хлеб оказался украденным. Очень хотелось есть, и отец Павел пошел в тайгу посмотреть каких-нибудь ягод. Снегу в лесу было по колено. Немного углубившись в лес, батюшка обнаружил поляну абсолютно без снега, и множество белых грибов стояло на ней. Отец Павел разложил костер и, обжарив грибы, нанизанные на ветке, утолил голод. Об этом старец рассказывал много раз как о явном чуде Божием. Батюшка рассказывал о заключенных людях, с которыми вместе сидел — о священниках, монахах, художниках… Рассказывал как однажды священство из заключенных служило Литургию в лесу. Престолом был обычный пень. И когда их лагерь переводили в другое место, началась гроза, молния ударила в этот пень и сожгла его. Так Господь прибрал святыню, чтобы не оставлять ее на поругание несведущим людям.  Заключенный Павел Груздев. Лагерная фотография из личного дела.Старец говорил, что духовные люди в лагере знали о том, что для невинно осужденных и пострадавших за веру пришитый к робе личный тюремный номер будет свободным пропуском через мытарства в Царство Небесное, и что кому-то об этом было видение. О лагере батюшка вообще рассказывал немало. Рассказывал как бы между прочим, даже и не о себе. Но из этих рассказов я узнал, например, что он весь свой срок вставал за час до подъема и вымывал весь барак. И конечно, за такие поступки его не могли не любить. А Господь давал ему, как труженику, здоровья. Потому что отец Павел был великим тружеником. Стоило только посмотреть на его руки, чтобы понять, что эти руки могут делать все. Да они все и делали. Отец Павел не любил праздности, он все время был в движении: то кладбище очищает, то просфоры с Маней печет, то дровами занимается — а ведь было ему уже за семьдесят. Запомнилось, что как-то зимой нам пришлось у него заночевать. Утром мы еще в постелях, а отец Павел вскочил чуть свет, схватил лопату и побежал дорожки от снега расчищать. Он был таким живым, что чувствовалось, будто он молод и дух в нем играет. Любил батюшка собирать всякие святыни, мог поделиться с другим. Камешки из Иерусалима, с Гефсиманской горы, кора с древа Божией Матери. Он много рассказывал о русских монастырях, где, какие были настоятели, как их звали и очень хорошо знал, какие святыни были в этих монастырях и в каком месте. Еще в советское время он неоднократно бывал на Валааме, очень любил его. Перебывал во всех скитах. Привозил оттуда различные кусочки святыни, а иногда даже целые кирпичи притаскивал — нес на себе, а ездил он туда уже пожилым и больным. Но ему важно было, невзирая на тяготы, привезти домой этот кирпич как святыню, как память о Валааме. Как он мне признавался, пока пароход стоял у пристани, он пробегал по Валааму около 30 километров. Говорил иногда о себе: «Русь уходящая…» Обладал он удивительной, какой-то необычной памятью. Он знал много длинных старинных песен и умел петь их, кроме того, знал разные старинные обычаи и обряды. Когда мы ездили с ним по Ярославской области, пути наши бывали довольно протяженными. И тогда всю дорогу он пел песни. Эти песни я не слышал больше никогда — ни до, ни после. Они были очень длинными, десятки куплетов — и все это он помнил с молодости. Батюшка оказывал на всех потрясающее влияние с первой встречи. Он просто ошеломлял людей. Приехал к нему один мой знакомый, батюшка сказал ему всего несколько слов, — и тот сразу понял, что слова эти сказаны именно для него, именно его проблем касались, хотя виделись они впервые в жизни. Вспоминаю, как отец Павел меня исповедовал. Мы всегда шли с ним в церковь, к престолу. Вычитывали положенные молитвы, и обязательно батюшка заставлял читать «Верую». После исповеди он давал целовать Евангелие и крест. Евангелие всегда было раскрытым, и когда я прикладывался, то успевал прочитать часть текста. Это было или «… прощаются тебе грехи…» или что-то другое, соответствующее моменту. Затем старец поздравлял с очищением и троекратно целовал меня. Интересная особенность: иногда зимой в неслужебные дни в его церкви было довольно холодно, но он никогда не мерз. Отец Павел брал мои замерзшие руки в свои, а они у него были теплые и мягкие, и мне становилось тепло… Никто не мог так, как он, создать в храме праздничную атмосферу. Можно сказать, что его праздники были особенно праздничными. Он все мог как-то приподнять, одухотворить, наполнить содержанием. Одна старушка-прихожанка поделилась со мной: «Вы знаете, он так крестом осеняет, я еще никогда такого не видела!» Вроде бы — какое простое действие! И такой восторг он вызывал, просто когда осенял всех крестом. Господь продлил ему дни. Батюшка говорил: «Тех, которые меня били, которые зубы мне выбили, их, бедных; через год потом расстреляли, а мне вот Господь столько лет жизни дал».  Архимандрит Павел (Груздев) с игуменией Варварой, архимандритом Евстафием (Евдокимовым) и сестрами Толгского монастыря.Иногда я спрашивал у него: «Батюшка, вот тебе Господь помогает во всем, такие глубокие вещи открывает… Это за то, что ты нес в своей жизни такой подвиг?» На эти вопросы он мне всегда отвечал: «А я ни при чем, это лагеря!» Помню, как он разговаривал с матушкой Варварой, игуменьей Толгского монастыря, и на ее похожий вопрос ответил: «Это все лагеря, если б не лагеря, я был бы просто ничто!» Я думаю, что он имел в виду страстную природу всякого человека, особенно молодого. Действительно, именно страдания выковали из него такого удивительного подвижника, старца. Он о своем добром говорить не любил, но иногда само проскальзывало. Однажды мы шли с ним, прогуливаясь около храма. Он показал мне живописное уединенное место: «Вот здесь, бывало, я прочитывал Псалтирь от корки до корки». Ночами он писал дневники (это помимо огромных молитвенных правил!), очень любил акафисты читать. Практически на каждой службе он вычитывал какой-нибудь акафист и вычитывал его с такой торжественностью, что, кажется мне, святые с Неба глядели и удивлялись: «Кто же там так читает?» Отец Павел часто рассказывал анекдот про больного, которому делали операцию под наркозом. Он очнулся и спрашивает у человека с ключами: «Доктор, как прошла операция?» Тот отвечает: «Я не доктор, а апостол Петр». Этот анекдот имеет свою предысторию. А дело было так. По рассказу отца Павла, когда ему делали тяжелую операцию по удалению желчного пузыря, он вдруг очнулся в другом мире. Там он встретил знакомого архимандрита Серафима[5] и с ним увидел множество незнакомых людей. Отец Павел спросил у архимандрита, что это за люди. Тот ответил: «Это те, за которых ты всегда молишься со словами: помяни, Господи, тех, кого помянуть некому, нужды ради. Все они пришли помочь тебе». Видимо, благодаря их молитвам батюшка тогда выжил и еще много послужил людям. Я присутствовал при последних часах отца Павла. До сих пор помню это удивительное ощущение: мы находимся при кончине русского богатыря, этакого былинного Ильи Муромца. Конечно, мы понимали, что старец, что молитвенник, высокой духовности человек… И все же приходило на ум сравнение именно с русским богатырем, красивым и мужественным.  Архимандрит Павел (Груздев). Последняя страница помянника.Мы можем сказать — все, кто его знали, — что сподобились увидеть настоящего праведника, святого старца, словно из старинных книжек, исповедника Христова, обладающего подлинным смирением. И это было удивительно — такое изобилие даров, и при этом — такое смирение, смиренномудрие. И эти, казалось бы, такие разные качества — величие и кротость — удивительно в нем соседствовали и гармонировали. [1] Воспоминания протоиерея Сергия Цветкова приводятся по только что вышедшей в издательстве «Отчий Дом» книге «Архимандрит Павел (Груздев): Документы к биографии, воспоминания о батюшке, рассказы отца Павла о своей жизни, избранные записи из дневниковых тетрадей», (Москва, «Отчий Дом», 2006).
[2] В русском народе издревле существовал обычай накануне Великого Четверга ставить в избе под иконами решето с зерном, печеным хлебом и солонкой особо приготовленной в печи соли (она называлась «четверговой»). Помолившись Богу, хозяева оставляли все это в святом углу до первого дня Пасхи. Зерно высыпали в закрома, чтобы не было недостатка в хлебе. Печеный хлеб давали скоту, выпуская его весной в первый раз на пастбище, чтобы не было пропажи скотины. Четверговую соль использовали как лекарство и во избежание разных несчастий.
[3] Костер — сложенные в клетку дрова.
[4] 1 Кор. 9, 22.
[5] Архимандрит Серафим — настоятель Варлаамо-Хутынского Спасо-Преображенского монастыря в Новгороде.http://www.pravoslavie.ru/2034.html
|
|
|
|
|
Записан
|
|
|
|
Дмитрий Н
Глобальный модератор
Ветеран
Сообщений: 13500
Вероисповедание: Православие. Русская Православная Церковь Московского Патриархата
|
|
« Ответ #6 : 13 Января 2021, 05:16:30 » |
|
«Отец Павел умел жить, любил жить и учил этому окружающих его людей»Воспоминания милиционера об архимандрите Павле (Груздеве)Владимир Валентинович Белов Архимандрит Павел (Груздев)В 1975 году поступил я на работу в милицию. Два года в звании рядового работал по карманникам, а потом, учитывая боевые заслуги, направили меня в группу по раскрытию преступлений, связанных с предметами старины и религиозного культа. На мою долю выпало фотодокументирование этих предметов. Фотоаппарат «Зенит» со вспышкой «Луч-70» был в ту пору моим основным орудием производства. И вот я, уже к тому времени младший лейтенант, двигаясь по Ярославской области с попутными оказиями, должен был по приказу начальника областного УгРо фотографировать в церквях и музеях все, что могут украсть из предметов подобного рода. К тому же поездки мои имели еще и важное образовательное значение для всех нас, работников милиции. Похищена, Например, икона. Идет оперативно-розыскная работа. Но кто из оперативников знает, как выглядит и что такое икона «Покров» или «Знамение Пресвятой Богородицы», или даже — «Николай Чудотворец», «Неопалимая Купина», «Рождество», «Успение». Вот в розыске и решили, что должен быть сотрудник, который сфотографирует все эти предметы, создаст в УВД области фототеку, и будет возможность наглядно показать другим милиционерам, что такое лжица, что такое звездица; чем киот отличается от оклада, а кадило от паникадила. Или, если «совершено преступление в районе амвона», то что такое — амвон? В общем, все мы проходили тогда азы. Пришло время, когда я был направлен в Некоузский район. Село Верхне-Никульское находится на берегу Рыбинского водохранилища, храм окружен оградой, а по углам ограды четыре сторожки: две совсем ветхие, а две жилые. В одной останавливались приезжие, она была вроде странноприимного дома, а в другой жил отец Павел. Чем-то обстановка напоминала маленький монастырь. Но это я узнал потом, а пока я, как представитель власти, приехал на фотофиксацию. Приехали, объяснили священнику, что должны заснять все, что может быть украдено. Он выслушал и ответил: «Ребята, погодите! Все сделаем, старосту позовем. А сейчас садитесь, пожалуйста, за стол!» Ну, понятно, после такой дороги да непогоды за стол мы сели с удовольствием. Стол был богатый. Тогда жива была еще бабушка Женя — Еня, как все ее называли; в сторожке были и другие женщины. И вот, помню, все, что ни скажет батюшка, все исполнялось ими молча и быстро. Впрочем, тогда я этому не придал значения.  Архимандрит Павел, игумения Варвара, священство и народ. Владимир Белов стоит крайний слеваА дальше началась беседа. Простой разговор за жизнь, который на меня лично произвел огромное впечатление. Произвело впечатление буквально все, начиная с атмосферы доброжелательства, уюта, чувства, что попал домой к родному дедушке. Только представить: дальний край, сторожка, тишина, полумрак, в углу перед множеством икон — мерцание лампад, теплая печка, кошка Лушка... Мирная атмосфера во всем, мирная беседа о мире, необыкновенные рассказы. И в то же время батюшка спрашивает, как идет служба, вплоть до процента раскрываемости, как те или другие мазурики себя проявили... И это было удивительно: двести километров по бездорожью, глухое село, а тут человек проявляет такие недюжинные знания и, я бы даже сказал, профессиональную осведомленность! Это уж потом я узнал, что было у него когда-то шесть лет ИТК и пять лет ссылки, а тогда я этого не мог и подозревать. В общем, посидели мы, поговорили, а потом отец Павел посоветовал участковому возвращаться к себе в Борок: «Завтра приедешь, утро вечера мудренее», а мне — заночевать и с утра начать фотографировать. Ранним утром мы вдвоем пошли в храм (причем, ключи были у него самого, а не у старосты, как в других храмах) и я стал фотографировать все, что могли украсть: лампады, иконы, кресты, подсвечники, венчальные венцы и так далее. Сделав работу, я уехал в церковь села Поповка, что близ железнодорожной станции Шестихино, но — осталось чувство, что вот там она и есть, родина, настоящая Россия, что именно «там русский дух, там Русью пахнет». Пускай это звучит литературно, но именно так это и было!  Архимандрит Павел (Груздев)Как сейчас помню: в углу, в полумраке сторожки отца Павла, среди множества икон малого размера, висела большая (1x1,2 м), потемневшая от времени икона «Спас Нерукотворенный» — ковчежная, старая, но великолепной сохранности, наверное, начала XIX века, — и лик Спасителя так строго смотрел на меня, грешника, и от этого взора некуда было деться. Я не знаю, что тогда повлияло сильнее, — отец Павел с его живыми задушевными словами или этот лик? А, может, все вместе. Но встреча та оказалась для моей жизни своего рода переломом. Я продолжал свою службу, ездил в командировки по Ярославской области, побывал в Даниловском, Некрасовском, Любимском и других районах, — но, чем бы ни занимался, все время возвращался к мысли об отце Павле. Причем мне хотелось съездить к батюшке просто, без каких-то оперативных, меркантильных или иных интересов. Тянуло к нему как магнитом. К тому времени у меня уже была старенькая техника — мотоцикл «Ява». И вот я снаряжался, собирал рюкзак подарков. Хотя, казалось бы, никаких родственных связей там, в никульских краях, у меня нет — кому и что дарить? Но мне хотелось дарить, хотелось быть своим, хотелось быть рядом с отцом Павлом, потому что я ощущал, что еду — домой. И вот я выезжал. До Углича асфальт, дальше — грунтовая дорога. Хотя какая грунтовка, если в распутицу половину дороги ты тащишь мотоцикл на себе? Но уж когда добирался — то это был дом родной. Приезжал, здоровался, и сразу, хлопоча по хозяйству, делал то, что советовала Марья: выносил мусор из сторожки, помойные ведра, приносил чистой воды, дров... Окружающая обстановка умиротворяла (удивляло, к примеру, что по деревьям у сторожки смело бегали белки, даже птицы были непуганными). Очень скоро я стал там своим человеком. «Володька приехал!» — говорят батюшке. «Какой Володька?» — «Да Володька-шофер!» — «А! Наш Володька», — говорит батюшка. А шофером меня звали, потому что я довольно много возил отца Павла. Ездили мы с ним на разных машинах: чаще на «Ниве», бывало, и на грузовике ГАЗ-66 по разным маршрутам — Ярославль, Ростов, Тутаев. Например, на грузовике перевозили в Спасо-Яковлевский Димитриев монастырь Ростова сохраненные отцом Павлом иконы для иконостаса. Везде в поездках отца Павла сопровождала Марья, охранявшая его покой от всех и вся. И вот, проживешь у него субботу и воскресенье — и возвращаешься домой с огромным зарядом бодрости, жизни, света какого-то. И это несмотря на то, что народа у него было, как в московском метро, — не протолкнуться.  Отец Павел (Груздев) с народом и батюшками. Среди них игумен Евстафий (Евдокимов), ныне епископ Читинский и Забайкальский; священники Димитрий Смирнов, Владимир Воробьев и другиеВсе, кто приезжал к отцу Павлу, что-то с собой привозили. Кто-то икону, кто-то одежду, постельное белье, консервы, конфеты или фрукты. Подарков ему было очень много. Но я хочу сказать, что отец Павел все раздавал людям. Всем приятно, когда что-либо дарят. На моей памяти сохранился эпизод, когда от полученного подарка отец Павел не просто радовался, а ликовал. Это было в 1993 году, когда отец Евстафий вернулся из поездки на остров Валаам. Войдя в сторожку Воскресенского собора с песней об острове, он подарил отцу Павлу буханку черного монастырского хлеба. При этом отец Павел подхватил песню и продолжил петь ее по памяти, чем удивил всех присутствовавших. Вот, вспоминаю: начало восьмидесятых годов, зима. Приезжаю к отцу Павлу. У него, что случается редко, никаких гостей. В сторожке он сам и Марья Петровна. Усадив меня с дороги за стол, отец Павел спрашивает: «Вовка! Ты ел когда- нибудь поповскую яичницу?» Думаю про себя, что это такое? Отвечаю: «Нет, батюшка, не приходилось». — «Вот сейчас как раз и поешь!» — говорит он. И дает команду Марье разжигать керосинку. А в хлебосольстве батюшка, как известно, был непревзойденный мастер. Оказалось, что поповская яичница — это икра свежевыловленной рыбы, зажаренная в сливочном масле на сковороде. Вещь оказалась необыкновенно вкусная. Поели мы с ним, он мне и говорит: «А теперь пойдем, я тебе кое-что покажу!» Выходим из теплой сторожки в холодный чулан. А морозы тогда стояли лютые. И что я вижу? Весь пол чулана слоем сантиметров на сорок засыпан рыбой, которая уже замерзла, но видно, что сыпали ее не так давно. «Батюшка, да тут тонна рыбы, не меньше! Откуда это все?» — спрашиваю я. А он отвечает: «Проплывали (это зимой-то!) мимо рыбаки из Брейтова, пришли ко мне в гости, да немножко рыбки-то и отсыпали.» Я про себя думаю: «Да куда же девать теперь эту кучу?» И вот, пока мы так стоим да разговариваем, стучит кто-то к дверь из деревенских, а может, из соседней деревни, не знаю. Поговорили (о чем — теперь уже не помню), и батюшка этому человеку — раз! — сетку рыбы. Приходит еще кто-то, он и ему пакет! А следующему — куль! И на моих глазах, в течение одного или двух дней, он всю эту рыбу раздал людям! И тут я понял: хоть тонну рыбы привези, хоть две — все равно мало будет, потому что это — для всех...  Вообще много было чудесного вокруг отца Павла. Он умел жить, любил жить и учил этому окружающих его людей. Вспоминаю еще одну историю. Мы вместе с отцом Евстафием — он был тогда духовником и экономом Толгского женского монастыря — и ехали к отцу Павлу. Был августовский день, светило солнце. Мы ехали мимо картофельных полей. Но что это были за поля! Вся картошка до стеблей была съедена колорадским жуком! И эти участки стояли красные, а не зеленые, какой бывает ботва обычно. У батюшки, конечно, как обычно, уже были гости. Но и нас он тоже принял с распростертыми объятиями, усадил за стол. Шел общий разговор обо всем. Обсуждали и урожай. Как уродилась морковь? Как свекла? А как капуста, лук и чеснок? Ну и, естественно, заговорили о картошке, этом втором хлебе. И все в один голос стали обсуждать это небывалое нашествие колорадского жука. И вот, когда все выговорились, батюшка вдруг, в свою очередь, сказал: «А у меня колорадского жука нет». А у него, надо сказать, тоже были два участка, засаженные картофелем. Один возле сторожки перед сельским кладбищем, а другой — прямо внутри церковной ограды, между двумя сторожками. Но я-то видел, что кругом все буквально съедено жуком! И тут он говорит нам, что у него нет жука? Да этого же просто не может быть!  И я, как во всем сомневающийся опер, потихоньку встал из-за стола, никому не сказав ни слова, и пошел на проверку. Сначала пошел на тот участок, что возле кладбища. Хожу, смотрю, даже на четвереньки встал, чтобы удобнее было искать. И что же? Нет жуков! Но я-то знаю, что такого не может быть! А может, кто-то ему этих жуков прямо перед нашим приездом собирал? Тогда должны остаться следы на листьях, изъеденных личинками. Изучаю листья — ничего! Следов ног также нет. Но ведь не может же этого быть, не может! И тут вспоминаю, что у него еще один участок, внутри церковной ограды. Но там-то уж точно должны быть жуки! Там только невысокий деревянный забор, а по ту сторону забора — те самые колорадские жуки в огороде соседки Насти. Им через этот забор перелететь — плевое дело! Нет, все- таки найду я у него жуков, не будь я опер! И вот на другом участке буквально ползаю по картофельным грядкам. Все излазил — ничего нет! Ничего! Возвращаюсь в сторожку и говорю: «Батюшка! Я сейчас оба участка картошки посмотрел. Ничего нет — ни жуков колорадских, ни личинок. И даже следов от них на листьях нет!» А он отвечает спокойно, как будто само собой разумеется: «Так ведь я же тебе сказал. И зря ты ходил, искал. Я ведь против них молитву знаю». Тут я про себя думаю: «Ну что он такое говорит? Какая еще молитва? Да мало ли этих молитв, — а толку-то что?» Таким я был в то время Фомой неверующим... И все-таки я был этим случаем поражен. Ведь это было нечто совершенно сверхъестественное. Каждый в поездке в Никульское вез с собой разное — не только продукты. Везли книги, везли пластинки — кассетный магнитофон был в ту пору большой редкостью. У отца Павла был проигрыватель, и он изредка по вечерам любил слушать пластинки. Слушал песнопения, слушал детские сказки. Сказки он вообще очень любил. Ему нравилось все детское, задушевное, все спокойное и умиротворенное.  Архимандрит Павел (Груздев). Одна из последних фотографий старцаВ начале 90-х, в пору возрождения Спасо-Яковлевского Димитриевого монастыря Ростова, я после увольнения из милиции там часто бывал и работал. Наместнику обители отцу Евстафию часто досаждал один из насельников своим пьянством и неуправляемостью. На предложения покинуть монастырь он не реагировал. Вспоминаю, что в эту пору по просьбе отца Евстафия я привез в очередной раз в монастырь отца Павла. Как обычно по приезде, немного отдохнув, отец Павел, интересуясь жизнью обители, расспрашивал отца Евстафия о происходящем, рассказывал примеры из своей жизни, интересовался всем и всеми. В один из моментов разговора отец Евстафий посетовал на плохое поведение насельника монастыря. Отец Павел попросил позвать этого человека, чтобы поговорить с ним. Пришедший насельник после прочтения молитвы «Отче наш» и благословения отца Павла сел за стол, являя собой образец кротости и смирения. Несмотря на это, отец Павел рассказал ему, что поведение насельников монастыря пользуется особым вниманием у окружающих жителей. Что-то хорошее они не заметят, а что-либо отрицательное не только заметят, но и расскажут всем, добавляя от себя чего и не было. Для монастыря это большой вред. Из-за пьянства и недостойного поведения одного будут плохо говорить обо всех монастырских. После этого вступления отец Павел поинтересовался, из каких краев приехал насельник, взял со стола в свою руку два куска черного хлеба и, протянув их слушателю, сказал: «Вот, возьми в дорогу. До вокзала здеся недалеко. Поезжай. А как в дороге проголодаешься, паренёк, то съешь, и вспомни монастырь, как ты его предал». «Приговоренный» молча взял хлеб и также молча вышел, не проронив ни слова. Более мы его не видели. Тут же отец Павел сказал отцу Евстафию, что сила не в количестве насельников, а «в качестве»: пусть будут хоть двое, как Сергий и Герман или Зосима и Савватий. И говорил он это, как гвозди забивал — ясно, четко и твердо. Владимир Валентинович Белов
сотрудник охраны, г. Ярославльhttps://pravoslavie.ru/58742.html
|
|
|
|
|
Записан
|
|
|
|
Дмитрий Н
Глобальный модератор
Ветеран
Сообщений: 13500
Вероисповедание: Православие. Русская Православная Церковь Московского Патриархата
|
|
« Ответ #7 : 23 Июля 2022, 15:34:44 » |
|
Батюшка с чемоданчикомСвященник Артемий Владимиров Некий батюшка, строгой жизни пастырь, уже в преклонных летах, приехал в стольный град Москву. Было это незадолго до перестроечного нашего времени. Приехал не один, но с чемоданчиком. В чемоданчике у батюшек каких только священных предметов и ценностей не встречается! Нужно было священнику, посетившему Москву, приехавшему из глубинки, где среди дол и просторов русской земли стоял его замечательный храм, запастись святым миром для свершения таинства крещения, а значит, чемоданчик скрывал в себе сосуд для мира. Привез батюшка и добровольно-принудительные взносы в фонд мира — была такая организация, страшная для всех церковнослужителей младшего и старшего звена. Были у батюшки и прошения в Московскую Патриархию, лично Святейшему адресованные, чтобы тот благословил проводить отопительную систему — батареи — в храме. Ведь храм-то был памятником XIX века и охранялся государством, а по застойному времени все, что охранялось государством, не должно быть отапливаемо. Лишь только ветер, тучи, дождь и снег имели право прикасаться к этому храму; но с тем, чтобы оштукатурить или провести отопление, нужно было ехать в верха. Итак, священник первую половину дня обходил все церковные и государственные инстанции и учреждения: здесь пришлось подождать, там не взяли прошения, а здесь, напротив, имел успех… За этой суетою, впрочем, необходимой для свершения батюшкиных дел, прошла первая половина дня. Было два с небольшим часа пополудни. Батюшка, хоть и летал, как на крыльях, однако же захотел кушать. Немощны есмы (немощны мы – Ред.). А в Москве, до перестроечного времени, как известно, трудно было найти столовую. Вечером — другое дело: улица Горького расцвечивалась огнями, фонарями: иллюминация, кафе «Мороженое», «Адриатика», «Хачапури» — чего там только не было. Так говорят люди, заставшие еще время застоя. Но днем отобедать было положительно трудно, тем паче, что батюшка находился не в центре. Однако ж Бог подает молящемуся. Видит священник небольшое двухэтажное зданьице, рядом с дверью вывеска: столовая № 13. Батюшка был несуеверным: 13 или 12 — лишь бы покормили. Входит в залу. Народу было очень мало. Осмотрел внимательно своим метким, острым взором. Блестели столы с жирными разводами и пятнами на них, стояли колченогие стулья, ожидая посетителей, грозя уронить их на пол кафельный… У кассы сидела кассирша в синем мятом халате. «Пудов этак на семь», — отметил про себя батюшка, кивнув вежливо сей даме. Берет он поднос и подходит к прилавку. День был скоромный, и хотя батюшка строго постничал, но ныне мог себе позволить вкусить от московских брашен (блюд – Ред.). Ага — вот и салат: «Московский», 16 коп. старыми деньгами. Что же это за «Московский салат», может быть, кто-то помнит: кожура редиски, толстым слоем лежащая на тарелочке, а в серединке — колпачок из застывшего майонеза трехнедельной давности, вот вам и «'Московский салат». С птичьего полета так примерно выглядит высотное здание Московского Университета. На первое батюшка взял малороссийский борщ, сдобренный обильно постным маслом. На второе выбрал себе макароны, которые имели название «рожков» с яичницей. Особенность столовой № 13 заключалась в том, что яичница была без желтка: из одного белка; желток, наверное, тоже был сдан в фонд мира. На третье можно было взять баночку кефира или компот из яблок. Самих яблок не было в стакане, но если поднять стакан на свет Божий, то определить содержимое можно научным словом «коагулирующий раствор». Так химики называют суспензию, то есть взвесь какой-то мякоти в жидкой среде. Впрочем, деревенский батюшка не был привередой, за все умел благодарить Создателя, как апостол Павел, умел и насыщаться, умел и терпеть алчбу с жаждой. Кассирша, ни слова не говоря, выбила чеки на заказанные блюда, и священник относит поднос за одинокий столик. Выдвигает стул, ставит на него чемоданчик и возвращается снова к прилавку, чтобы побольше взять себе черного хлеба. Тогда кусок черного хлеба стоил 1 коп. Батюшка взял семь кусков хлеба. Что это за русский батюшка, который не любит быстрой езды и ржаного хлеба! Возвращается священник и — искушение, к которому он совершенно не был приготовлен: сидит на его месте какой-то простой советский гражданин в пиджаке, с небольшой залысиной, уже засучил он рукава, взял ложку и намеревается почать батюшкин малороссийский борщ. Остановился в недоумении иерей Божий: как поступить? спасовать или бороться за свои права? Длилось это не более секунды, но священник, человек духовный и молитвенный, успел уже испросить у Господа вразумления. Будь бы на его месте какой горячий да молодой, схватил бы за остатки волос сего интервента и захватчика и прямо носом в суп! Куда ж это годится — поперек батьки в пекло. Священник же не спешил предпринимать боевых действий. Уйти, «стушеваться», по выражению Ф. М. Достоевского, подчиниться учению Толстого — непротивлению злу насилием? Но не будет ли это способствовать развращению незнакомца? Сначала у батюшки отнимет суп, потом у депутата икру из-под носа возьмет… Так можно кончить уже и организованным бандитизмом, так можно превратиться в мафиози при всеобщем демократическом попустительстве. С другой стороны, схватить его за грудки, трясти его над супом, выбросить вон из столовой несообразно со званием и саном. Что же делает священник? Принимает Соломоново решение: берет с соседнего стола пустые две тарелки и, прежде чем первая ложка супа отправилась в рот к похитителю, отливает себе от малороссийского борща, отполовинивает рожков вместе с яичницей, лишенной желтка по неизвестным причинам, коагулирующего раствора наливает себе чуть меньше половины, два кусочка хлеба предлагает неизвестному и, помолясь Богу, садится рядом с ним за трапезу. Полное молчание. Самое удивительное, что наглый захватчик не проявлял ни внешне, ни внутренне никаких признаков раскаяния, ни угрызений совести. Спокойствие просто олимпийское. И ел он даже несколько быстрее самого священника, но, впрочем, это понятно: ведь присутствие такого ангела пустыни, такого смиренника русской земли было невмоготу свершавшему явное беззаконие. Допил яблочный компот, утер уста рукавом (ведь столовая № 13 была где-то в рабочем районе) и вышел вон, как князь Гвидон. Ни «до свидания», ни «простите, больше так не буду» — ничего этого он не сказал. Тих и невозмутим, как море, когда царствует штиль и безветрие. Священник же неспеша подобрал последние крохи, съел весь хлеб, который он купил, распушил усы, помолился «Достойно есть яко воистину блажити Тя Богородицу» (молитва, которая читается после еды – Ред.), осенил себя крестом, поклонился кассирше, которая мирно дремала за пультом и вышел на свежий воздух. Не успел он сделать три шага, как вдруг его пронзила некая мысль; а затем по спине поднялся леденящий холодок. «Чемоданчика нет! чемоданчик мой — где он, что он?» — бросился священник назад в столовую. Все там спало. Лишь одна жирная муха вилась вокруг плафона, гудя мерно под треск вентилятора. Священник — к столу: чемоданчика не видно, ни под столом, ни на столе, ни на стуле, ни рядом с ним — нет его. От растерянности он даже подымал стул, стоявший не слишком уверенно на четырех алюминиевых ножках, как будто бы под ножками сокрыт был тайник. Нет, чемоданчика простыл и след. Покрывшись испариной, каплями пота, батюшка стоял, словно остолбенев. Действительно, ведь там уже было святое миро, которое надлежало привезти в храм Божий, там — подписанные Святейшим Патриархом бумаги, перед которыми должны были спасовать районные, несгибаемые, пуленепробиваемые власти, там квиточек, что сдана повинность, оброк баскаку — фонд мира приял в свои неисчерпаемые глубины батюшкину лепту. Что делать? Оставалось только одно: молиться. На Бога надейся, а сам не плошай, куй железо, пока горячо, не отходя от кассы, спрашивай, батюшка, не теряй ни секунды, — так говорила совесть несчастному иерею Божию, которому и обед в столовой № 13 был не в сладость. Он — к кассирше. Кассирша медленно открыла правый глаз, внимательно созерцая священника, как «древнее индийское божество». «Вы не видели, матушка,» — обратился попросту деревенский батюшка, — «только что мы вдвоем обедали с…» Наверное, многие бы из нас сказали: «с наглецом», «с захватчиком», «с негодяем», «с тем обжорою», а священник лишь скромно: «с гражданином». Какое смирение! Какая чистота помыслов! Какая возвышенная душа! Я сам удивляюсь сердечным добродетелям сего раба Божия, иерея Христова, когда о нем воспоминаю. «Вы видели? Он взял мой чемоданчик? Скажите! Скажите!» Кассирша приоткрыла второй глаз. Ничего не выражал ее взор, там — тайна. Говорят, чужая душа — потемки, но Спаситель указывает: не судите, да не будете осуждены, не судите судом грешным, внешним, не судите по плоти, Единый Бог весть сердца человеческие. Итак, кассирша вдруг выпростала руку из-под кассы и большим указательным пальцем, который напоминал кисть среднего ребенка, обозначила направление. Батюшка обернулся и двинулся туда, где стоял столик с жирными пятнами, на нем, поднос и на подносе остывший малороссийский борщ, уже округлившиеся и завянувшие рожки и невозмутимый, равный себе самому коагулирующий яблочный раствор. Рядом же на стуле виднелся чемоданчик, целехонький, никем не тронутый. Священник вновь замер: «Что это? Господи! Скажи мне путь Твой, в онь же пойду!» (скажи мне путь Твой, которым пойду – Ред.) — в его сердце смешалась радость обретения чемоданчика и еще никогда не ведомые отчаяние, тоска, раскаяние. Оказалось, что, заказывая семь кусков черного хлеба, батюшка по усталости и рассеянности пошел в другую залу – не туда, где ждал его готовый дымящийся обед, а где сидел ни в чем не повинный безымянный советский гражданин. Или это был ангел? Во всяком случае, он явил миру и всей Вселенной и нам с вами, дорогие друзья, ангельское смирение, на высоты которого, как кажется, не взойдет никто — ни поведавший вам эту историю, ни слушающий ее к своему назиданию и спасению. Аминь. Источником этого рассказа прот. Артемия Владимирова стала история, поведанная отцом Павлом Груздевым своим духовным чадам.
Комплексный обед
«Рассказы и проповеди архимандрита Павла (Груздева). Родные мои». Ярославль: «Китеж», 2004.
После службы соберется народ в батюшкиной сторожке — человек двадцать-тридцать за столом, а то и больше. «А комнатушка-то — видели? — сидим, не повернуться, — вспоминает ярославский священник. — А у него как: ставит трехлитровую банку икры на стол и черпаем ложками. А она ещё даже от пленок не очищенная, свежая. Или я всё смеялся: достает шланг. Т. е. это мне так показалось, а он говорит: «Вот, рыба угорь». Ее тоже на стол, порезали ломтиками, вкусная оказалась. Ему же везут кто чего: кто-то в ресторане работает, кто-то в магазине. Он всё в таком виде на стол и ставит — а кому сервиз делать? Такая толпа! У кого есть тарелка, у кого нет, у кого ложка, у кого вилка».
— Ребята, сейчас расскажу! — призывает внимание отец Павел. — Как я ел комплексный обед.
А дело было в Питере, тогдашнем Ленинграде, где в то время служил владыка Никодим.
— Никодим мне говорит: «Отец Павел, я уезжаю по важному делу. Вот тебе 25 руб
лей денег, зайдешь в столовую и поешь».
— Взял я 25 рублей, — рассказывает батюшка. — Иду, написано: «Столовая». Зашел. В валенках не пускают, надо в ботинках. У меня не бывало. В другую столовую зашел. Нет, говорят, галстук не так, зараза. Ходил-ходил, а жрать охота, как соловецкой чайке. Пришел в какую-то — без галстука, без ботинок. «Садись, дедушка». А у меня чемоданишко был. В чемоданишке подрясник, скуфейка, чётки, книжки. Сел, а чемодан под стол поставил. Мне говорят:
— А у нас только комплексный обед.
— Да наплевать, давай комплексный! Заплатил. Принесла — похлебки, того-
другого, а ложки-то и нет.
— Знаете что, дедуля, подойдите к стойке в буфет. Там Вам выдадут прибор.
Ну что же, пойду. А чемодан под сто лом. Господи!
Прихожу, взял эти — ну, сто грамм-то, побулькал. Иду обратно, а за моим столом мужик сидит какой-то и ест. Я думаю про себя: «Зараза, старый дурак! Не надо было комплексный брать, взял бы простой!»
А мужик хлебаёт. Он первое хлебаёт, а я второе-то взял, половину себе, половину ому отделил. Он на меня глядит. Я ем. Компоту стакан поставлен. Я ему в другой стакан половину отлил, половину себе. Он всё на меня глядит… Думаю, дак… Он первое-то съел и всё на меня глядит и ни слова не говорит. Ладно. Он ушел, я это всё доел, перекрестился. Пошел стороной, гляжу — стол, и моя еда стоит, и чемодан под столом. Я перепутал!
Потихоньку, потихоньку чемодан-то взял… Вот тебе и комплексный обед!»Источник
|
|
|
|
« Последнее редактирование: 25 Июля 2022, 00:28:42 от Дмитрий Н »
|
Записан
|
|
|
|
|
