Война жестока и немилосердна...К 75-летию начала Великой Отечественной войныСтарая актриса Малого театра Ксения Николаевна Мамонтова ушла из жизни тихо, скромно и незаметно. Провожать ее было некому. В пустую квартиру, которую надо было закрыть и опечатать, пригласили соседей по площадке. На голой стене остался висеть портрет длиннобородого человека, в котором легко узнавался Лев Толстой, а пол был усеян почтовыми конвертами, открытками и солдатскими треугольниками.
— Можно, я соберу письма? — спросила я.
— Можно! — разрешила жэковская начальница.
Писем было много, и, как я ни торопилась, всех я собрать не смогла. В первую очередь подбирала небольшие пачки треугольников, перевязанных розовой лентой. Убегая на работу, я попросила пятнадцатилетнюю дочь просмотреть собранные бумаги. Вечером дочь мне сказала: «Не надо было мне давать эти письма... Я плакала».
Мы все потом плакали, читая эти письма с фронта и на фронт...
Письма с фронта писал инженер Николай Добровольский, ушедший на войну добровольцем в первый день. Ушел рядовым. Через два года — командир истребительного батальона. Инженер-стекольщик по образованию, он создавал проекты новых заводов, строил их и был первым их красным директором.
Николай Добровольский писал своей жене, актрисе, которая с начала войны ушла работать на один из московских заводов. Более полувека бережно хранила она 300 писем от погибшего на войне мужа. В конвертах — засохшие цветы с военных полей.
И была для нас какая-то мистическая особенность у этих писем — письма как бы начали новую жизнь спустя пятьдесят лет с тех пор, когда одни писались в нашем доме, на нашей улице, а другие сюда приходили с фронта — на Тверской бульвар, в Хлебный переулок, Старый Гранатный.
Но есть еще одна поразительная и редкая вещь в этой истории: письма, отправленные на фронт, как правило, гибли в огне войны вместе с солдатами. Письма Николая Добровольского после его гибели фронтовые друзья передали Ксении Николаевне.
1941 год
17 октября 1941 года
Коленька, как все изменила и перевернула война. Москву сегодня не узнаешь — нет веселых лиц, улыбок, радостного смеха на ее улицах. Настала суровая и строгая жизнь.
Особенно тревожно в последние дни. Многие уезжают на восток — на станциях, говорят, стоят готовые эшелоны, отправляют заводы, фабрики, учреждения. Из нашего дома в Хлебном выехало две семьи со всеми вещами. Соседи спрашивают: «Они что, насовсем из Москвы уехали?» Что-то за этим стоит недоброе.
Коленька, тревога моя за тебя не знает границ. Не пропускаю ни одной сводки по радио. Два дня назад услышала о жестоких боях на Калининском участке, и сердце мое замерло — ведь ты где-то там. Ты, будь добр, не скрывай правды. Я знаю тебя, твою заботу обо мне, но правда для меня в таких условиях лучший помощник в жизни, такой сложной.
Целую, родной.
Твоя Ксения.
19 октября 1941 года
Мое сердце родное! Твой товарищ сказал мне, что есть возможность передать тебе письмо. Что из этого получится, я не знаю. Но я пишу. Я просто испугалась, когда узнала, что ты оставил мне все свои запасы. Зачем ты это? Ведь мне самой хочется отдать тебе все, чтобы облегчить те лишения, которые ты испытываешь.
Живу на старом месте. Я хочу попросить, чтобы ты узнавал, когда бывает машина из вашего батальона, и передавал мне весточку о себе. Я живу спокойно. Слышала, что поезд с вашими сослуживцами попал под обстрел. Это ужасно. Мои страхи за твою жизнь оправданны, но я понимаю, война жестока, и милосердия там нечего ожидать. Ты человек крепкий и мужественный, это я знаю по мирной жизни. Эти качества тебе, Коля, пригодятся и на фронте.
Крепко люблю тебя и целую.
Ксения.
30 октября 1941 года
Коля, сообщаю тебе: у меня срочно меняется место жительства. Как только все утрясется, я тебе сообщу свой новый адрес. Всех жильцов выселили и распределили на новые места. Вокруг дома укладывают мешки с песком, роют траншею. Что там будет, не говорят (21 октября командование Московского военного округа издало приказ о постройке огневых точек и баррикад на улицах и площадях Москвы. Такая точка, видимо, и создавалась в доме у Бульварного кольца, где жила К.Мамонтова. — Э.М.).
Многих трудоспособных пожилых мужчин, женщин, студентов соседней консерватории мобилизовали на сооружение защитных заграждений. Работаем мы на Садовом кольце. Зарываем в землю железные балки, рельсы, заваливаем камнями, специальная бригада заливает все цементом. С непривычки сильно устаю, руки мои не для тяжелой физической работы, но понимаю, я должна быть здесь, со всеми. Старшим в нашей бригаде преподаватель физики из школы, что недалеко от нашего дома. Я его несколько раз встречала в Хлебном. Очень деловой, рассудительный и внимательный человек. Видя мою непрактичность, приставил ко мне двух крепких студентов.
Погода в Москве неважная, идет мокрый снег. Но меня сильно выручили твои сапоги, которые я случайно обнаружила в кладовке. Мне теперь море по колено. На сегодня все. Целую, мой дорогой.
Твоя навсегда Ксения.
5 ноября 1941 года
Я уж думал, что не дождусь от тебя письма. Ты меня больше так не волнуй. Твое сегодняшнее письмо, прямо сказать, настоящий подарок к нашему большому празднику. Ты у меня умница и молодец. Главное сейчас — не растеряться, не сникнуть головой перед трудностями, а они у нас еще будут, но, поверь мне, мы их преодолеем. Спасут нас героизм нашей Красной армии, мужество ее командиров и солдат. Враг напрасно надеется на победу, ему нас не сломить. Это тебе пишу потому, что знаю, какое пополнение прибывает сегодня на наши позиции.
Что касается машины, которая иногда якобы ходит в Москву, то скажу тебе откровенно: тебя неверно информировали, эта машина развозить по Москве письма не имеет возможности, у нее другие задачи. Ты не волнуйся, наша полевая почта работает хорошо, так что «весточку» ты от меня всегда получишь. Главное, ты регулярно отвечай на мои письма. Заканчиваю, поздно — два часа ночи, а у меня еще дела.
Целую мою родную.
Николай.
8 ноября 1941 года
Коленька, по радио передавали речь товарища Сталина. Будто расступились сумерки. Слушала и все время думала, как же не хватало всем нам этого голоса, твердых и ясных его слов! Думаю, ты и твои товарищи слышали их. Говорила обо всем с товарищами по работе — на душе у всех сегодня иное, уверенное чувство.
Трудимся по-прежнему на укреплениях. Наша бригада сегодня в основном состоит из женщин. Работаем дотемна, день короткий и холодный, но мы успеваем сделать все, что положено сделать. Иногда бывает голодно, но кто-нибудь всегда найдет лишний кусочек.
Студенты все призваны в действующую армию. Прощались с ними и ревели, не стыдясь слез. Кого не тронет война? Многих наших соседей она уже тронула, и оттого так ноет сердце, Коленька.
Целую, родной.
Ксения.
10 ноября 1941 года
Коля, свет мой!
Что-то не радуют военные сводки с фронтов — везде идут ожесточенные бои. Здесь нам трудно представить, что все это значит, но поверь мне, актрисе, по интонации, вибрации голоса диктора я улавливаю тревогу и волнение. Он-то, наверное, что-то читает между строчек. Эта черная тарелка на стене не дает мне покоя.
Я думаю, ты не будешь меня осуждать. Я на три дня приютила одного студента, который работал с нами на укреплениях. В дом, в котором он жил, упала бомба. Она оказалась зажигательной. Сгорел весь чердак и часть третьего этажа, где была их квартира. Его родители, инженеры какого-то московского завода, в эвакуации на Урале, и после бомбежки он оказался под открытым небом, без вещей, без одежды. Мы сообща собрали ему одежду, сколько могли денег. В институте, к счастью, очень быстро ему нашли место в общежитии...
Не задерживай с ответами на мои письма. Ты же помнишь наш уговор: отвечать на каждое письмо, пусть хоть два слова, но отвечать.
Любящая тебя Ксения.
22 ноября 1941 года
Мой родной!
Я получила от тебя все письма. Что тебе написать? Положение нелегкое. Было указание муку не выдавать. Дома жить нельзя. После налета попортились от взрыва трубы: что-то разрушилось на чердаке от сотрясения. Топить нельзя. Спать невозможно. Я хожу в метро, там теплее. В довершение всего я ночью, усталая и замерзшая, попала под легковую машину. Разбило плечо, наложили три шва. Так что сейчас я выведена из строя, даже одеться сама не могу. Так что, когда я говорила по телефону, была больна и раздражена. Я говорила нескладно и очень поплатилась за это. Ты мне не смог больше позвонить. Коля, ты очень огорчен? Я принесла тебе неприятности? Меня это мучает! Больше этого никогда не будет, не ругай меня. Мне так трудно жить, я измоталась, истощена. Прости меня.
Крепко целую тебя.
Ксения.
4 декабря 1941 года
Дорогая моя! Я перед тобой крепко виноват. Только сегодня нашлось время. Здесь у нас начинаются большие дела, о которых бумага не должна знать. Вспомни «Полтаву» Пушкина, который писал, что горит Восток зарею новой. Тебе эти слова ничего не говорят? Вот почему, родная, нельзя предаваться унынию, нельзя поддаваться паническим настроениям. Трудности в одиночестве каждый человек сносит нелегко. Но ты знай, я всегда с тобой. Поверь мне, за это время я многое повидал, многое пережил и стал другим человеком, и поэтому я твердо тебе говорю: мы выстоим, несмотря на все трудности.
Должен тебе сказать, что моя руководящая работа на заводе в новых условиях хорошо мне пригодилась, особенно когда дело имеешь с молодежью. Конечно, фронтовые условия требуют других подходов, и я ищу их.
Еще раз прошу, не предавайся унынию.
Целую.
Николай.
14 декабря 1941 года
Дорогая моя! Пишу совсем коротко, на обрывке блокнота и на коленке: мы каждый день меняем свои позиции и делаем это с большой радостью, потому что идем вперед. Настроение наше под стать морозам — крепкое.
Я тебя целую крепко-крепко.
Николай.
Да, и еще. Один мой товарищ скоро должен быть в Москве. Я дам ему твой адрес. Он настоящий мой боевой товарищ, ты прими его тепло, потому что в Москве у него нет родни. Он все расскажет о нашей жизни и делах.
Обнимаю крепко.
Николай.
22 декабря 1941 года
Коля! Дорогой мой Коленька!
На днях был твой товарищ. После разговора с ним в моей душе поселилось два чувства. Прежде всего — огромный страх за твою жизнь. Все, что рассказал твой товарищ, говорит об опасности, которая подстерегает тебя ежеминутно. Даже не знаю, какой тебе дать совет. Береги себя? Так это глупо во всех отношениях, когда речь идет о войне, где опасности на каждом шагу. Поэтому просто знай, что я с тобой в самую тяжелую и трудную минуту.
А второе мое чувство — мой гнев. Я тебе категорически запрещаю передавать мне посылки с продовольствием. Ты откуда берешь консервы, сахар, сухари? Твой товарищ проговорился. Оказывается, это все из твоего пайка, положенного тебе. Ты недоедаешь?
Вот имей в виду, в следующий раз я твою передачу верну обратно тебе, все до последнего сухаря. У нас трудно, но вам в тысячу раз труднее. Прошу тебя, не огорчай меня больше и не заставляй волноваться за твое здоровье.
Целую, мой родной.
Твоя Оксаночка.
27 декабря 1941 года
Коля, как я скучаю без тебя, как тяжело человеку в одиночестве. И все-таки бывают дни, когда что-то меняется. Недавно была в театре и встретила наших, которые только что побывали с фронтовой бригадой у красноармейцев. Поехали с концертом, подобрали хорошие, красивые песни, стихи, а Ильинский со своими баснями поехал. Как рассказывают, стоял сильный мороз, а выступать пришлось прямо в лесу, на снегу. И несмотря на все это, концерт прошел с большим успехом, восторгу и радости у красноармейцев не было конца. Я думаю об участии в такой бригаде, но туда попасть непросто, потому что желающих очень много, и все с именами...
Готовлюсь к Новому году. Как я его буду встречать? Не знаю. Пусть только уходит скорее старый — ведь он принес всем нам такое несчастье, такое горе!
Коленька, как у вас с одеждой, ведь стоят крепкие морозы, таких я что-то не могу припомнить. Моя бабушка всегда твердила, что ноги надо держать в тепле, а голову можно и в холоде. Ты, будь добр, помни этот совет. Бабушка у нас была мудрым человеком.
Вот и все. Заканчиваю свои наставления.
Крепко целую тысячу раз.
Ксения.
27 декабря 1941 года
Мое счастье! Сообщаю тебе: мы успешно продвигаемся вперед и не даем никакой пощады фашистской нечисти, этим извергам. Ты бы видела, что они оставляют после себя! Описать это невозможно. Но, Оксаночка, силы наши день ото дня крепнут. Вот только несколько часов назад прибыла новая техника. Нам ее надо освоить в очень короткое время, а затем и в бой. Так что настроение перед Новым годом у нас боевое, говорю тебе без всякого преувеличения.
Я тебя крепко целую, моя дорогая.
Николай.
30 декабря 1941 года
Милый!
Снова, как сто лет назад, старый год станет воспоминанием, а новый родится с нашими надеждами. Полночное рождение Нового года... А тебя нет. И я вспоминаю, как однажды после новогоднего ужина я с двумя подругами выскользнула из шумной веселой компании на Тверской бульвар около дома. Был сильный мороз. Луна чисто и спокойно светила нам. А на бульваре росла небольшая елочка. Она была красива, украшенная сверкающим под луной снегом. Мы взялись за руки и стали кружиться вокруг елочки. Мимо нас прошли двое людей, скрипя морозным снегом. Они остановились, глядя на нас. Помнишь? А потом разняли наши руки, и все вместе мы стали петь и кружиться вокруг чудесного деревца. Так мы познакомились и стали друзьями на всю жизнь. И когда у нас умер наш семилетний сын и я узнала отчаяние, эти друзья пришли ко мне и разделили со мной горе и помогли мне.
Ты все это знаешь. И скоро Новый год. Пусть он нас согреет надеждой.
Целую тебя, мой милый.
Твоя жена.
(Продолжение следует)
Элла Матонина
http://www.voskres.ru/army/library/matonina.htm
