Родное лицо. Сороковины Михаила Лобанова

[Александр Васильевич]

Родное лицо

Сороковины Михаила Лобанова


_{М.П. Лобанов в госпитале после ранения на Курской дуге. Ульяновск, 4 сентября 1943 г.}

Много раз и подолгу вглядываюсь в облик Михаила Петровича Лоба­нова — в тот, что на юношеском снимке военного времени. Вы видели его книгу "В сражении и любви"? Юноша, со­всем юноша, уже больно поражённый во­йной — даже поражённый на всю жизнь. У него была тяжкая боль ранения, но его страдание неотделимо и от ран России нашего времени. Чистота смертной муки.

"Выйдешь ли в поле куда,

Гпянешь ли на воду синюю —

Мягкую русскую линию

В милом отыщешь всегда.

Скрипнет ли ночью крыльцо,

Сердцу ли вдруг захолонется —

Всё что-то милое вспомнится...

Где ты, родное лицо?"

В его лице была и русская чистота — доброта, и русская мука — та, которую я многие годы в нём разгадывал, потому что он сам не исповедовался именно в ней, в личной; а что душа болела за наш народ, так об этом — всё, что им написано.

Однажды — уж не лет двадцать ли назад — я сидел рядом с ним в Союзе писателей России на Комсомольском проспекте. Он тогда последние дни проводил с другом, которому предстояло уехать в Америку — и, кажется, навсегда — к семье. И мы вместе пели из Фатьянова — "Горит свечи огарочек", про исстрадавшихся за войну в одиночестве русских девчат:

"А без ребят им кажется,

Что месяц сажей мажется,

А звёзды не горят..."

Вот боль за них, обездоленных вой­ной русских людей, да и за весь обде­лённый народ, и окрашивала облик Ми­хаила Петровича. Читайте книгу его воспоминаний — о сражении и любви. В ней вы найдёте выстраданное глубо­ким сыновним чувством к Родине и глу­бокой неприязнью к орде тех, кто эту Родину терзал и терзает до сих пор.

Ох, как многое напоминает о нём — от Рязанщины, где мы с ним бывали, до Союза писателей и Литературного ин­ститута. А вид той "орды", которую он созерцал с содроганием, вызывает такое же чувство и у меня: оно, можно сказать, Михаилом Петровичем и завещано мне.

О, не жалею я о нашем знакомстве. Жалко одно: не всегда я вспоминал, что ему больно рукопожатие из-за фронтовой раны давних лет.

Сейчас — в душе и мысленно — це­лую я эту руку. И даже далёкое-далёкое — времён Аксаковых и Остров­ского — напоминает о душе Лобанова. "На московских изогнутых улицах по­мереть, знать, судил мне Бог", — при­мерно так сказано у дорогого, милого Михаилу Петровичу человека, у Сергея Есенина. Так и у Лобанова вышло. А любой чисто русский вид где-то в глу­бине Родины напоминает о самом до­рогом в нём и о том, что дорого каж­дому из близких Михаила Петровича.

Родное лицо; и глаза его светят мне даже издалека-издалека. Страдания не ожесточили его русской души.

Сергей Небольсин

http://www.voskres.ru/articles/nebolsin.htm