Жить и помнитьК 80-летию со дня рождения Валентина Распутина
15 марта Валентину Григорьевичу Распутину исполнилось бы 80 лет со дня рождения. Судьба распорядилась так, что день рождения и день памяти нашего классика стали одной датой. И в этом еще одно подтверждение мистики судьбы Распутина, невольно наводящее на глубокие раздумья. По долгом размышлении я решил опубликовать фрагмент своей будущей книги «Валентин Распутин. Жизнь и творчество. Наши встречи за 50 лет». Над книгой ещё работаю, торопиться в таком деле нельзя, суеты осмысление значения Распутина для России не терпит.
Казалось, как вчера, имел я счастье встречаться и беседовать с Валентином Григорьевичем! И по прошествии нескольких лет никак не могу поверить, что его нет среди нас. То, что мне его очень не хватает - встреч с ним, разговоров, писем, просто дружеского общения, полбеды. Распутина очень не хватает России на ее очередных непростых исторических путях.
Как утешение, достаю и перечитываю его письма ко мне, перечитываю дневниковые записи и словно бы въяве слышу его голос, вижу его внимательный, доброжелательный взгляд. Эта книга и этот материал по праву моей памяти общения с выдающимся русским писателем, быть может, последним русским классиком в смысле верности Распутина великим заветам русской литературы.
***
В пору, когда Валентин Григорьевич работал над повестью «Мать Ивана, дочь Ивана», нам как-то довелось с ним неспешно прогуляться по парку в Доме творчества Переделкино. Остановились около пруда. Погода была прекрасная – легкий морозец, ни ветерка.
- Эдуард, - обратился ко мне Распутин. – Я заметил, что ты, когда приезжаешь в Переделкино, обустраеваешься в старом двухэтажном корпусе. Но ведь там, в номерах, нет условий проживания таких, как в новом корпусе. Может, тебе не хватает денег снять номер в новом корпусе? Так я помогу!
От такого вопроса-предложения я немного растерялся, но решил ответить, как есть:
- Видите ли, Валентин Григорьевич, в старом корпусе даже стены пропитаны намолены присутствием в них в разное время великих писателей... Они здесь жили, общались, работали над своими знаменитыми произведениями, подходили к телефону около дежурного и вели разговоры с родными, издательствами, редакторами. А в новом корпусе, признаюсь, хоть и условия хороши, да вот того писательского духа нет, который бы ползаряжал творческой энергией. Не пропах еще в полную силу новый корпус писательским духом!
Валентин Григорьевич задумчиво улыбнулся:
- А ты, наверное, прав... Вот ты сказал про великих писателей прошлого, а я вспомнил Читу и давний-предавний семинар молодых писателей Сибири и Дальнего Востока, где мы с тобой познакомились. Там тоже было немало выдающихся писателей…
Наши с Распутиным добрые отношения, собственно, имеют своим истоком ту нашу первую встречу в Чите уже более полвека назад. С тех пор каждое его письмо, каждый личный и телефонный разговор с Валентином Григорьевичем становились событием в моей жизни, о котором я долго помнил. Порой некоторые писатели, зная нашу с Распутиным дружбу, косились, мол, Анашкин, видимо, Распутину надоедает, пытаясь просочиться на страницы журналов. Но честно скажу, мне и в голову никогда не приходило просить Валентина Григорьевича помочь мне напечататься. Не хотелось тратить драгоценное время, отпущенное на общение с ним, на такие житейские темы. Пересеклись мы как-то в Правлении Союза писателей России на Комсомольском проспекте, на втором этаже, около приёмной. Поздоровались, пожали друг другу руки. «Как дела?» - спросил Распутин и вдруг поинтересовался, - А где новая рукопись? С собой?».
Рукопись у меня была с собой. Кто из нас, писателей-провинциалов, приходя в главное писательское Правление, не берет с собой произведения в надежде, а вдруг да случится познакомиться с редактором издания, которому как раз в это самое время ты позарез нужен со своими «нетленками»! Я протянул Распутину папку с рукописью.
- Посмотрю, скажу своё мнение, - сказал Распутин и начал спускаться по лестнице на первый этаж, на ходу добавив:
- Время и желание будет, приходи ко мне домой. Всегда рад встрече. Надеюсь найдёшь, не заблудишься.
Заблудиться я не побоялся, а вот опасение показаться навязчивым сказалось. На квартиру Валентина Распутина в Староконюшенный переулок я пойти не осмелился.
Возвращаюсь домой в Самарскую область. Через несколько дней после возвращения домой от Распутина звонок: «Ты почему не пришёл ко мне? Я разыскивал тебя в Переделкино, не нашёл, сказали, что уехал. К твоей новой книге я написал короткое предисловие. Когда получишь письмо, позвони, если с чем-то не согласен. Буду ждать звонка. Смотри, не зазнайся у себя в деревне (в трубке раздался смех). Светлане Ивановне очень понравились твои рассказы, она даже плакала». Может, и нехорошо в том признаваться, но услышав слова о том, что фактически я довел до слез Светлану Ивановну, я обрадовался!
Подумалось, что, наверное, не со мной одним, как автором, он поступал, как врач, главная заповедь которого «Не навреди». Памятно мне одно письмо от Валентина Григорьевича от 28 ноября 2001 года. Вот цитата из него: «Вполне может быть, что моё суждение о рукописи Вам не понравится. В таком случае откажитесь от него, а с моей стороны никаких обид быть не может. Повредить Вашей книге было бы для меня неприятно…».
Вообще каждое его письмо становилось для меня событием. Вот цитата из письма от 5 июня 2002 года из Иркутска: «Очень виноват перед Вами за молчание. Свой юбилей (тогда Валентину Григорьевичу исполнилось 65 лет – авт.) праздновали с вашим гостинцем- степным мёдом во главе стола. 15-16 марта уже у меня были тяжёлые, я уже 17го отправился на поезде в Иркутск. Дома пришёл в полную негодность и два месяца не подходил к письменному столу ни для «художеств», ни для писем. Забросил всё, даже деловую переписку, так мне достаётся Москва. Полная психическая немощь. Только теперь начинаю с трудом отзываться на своё существование, виноват перед многими за своё «небытие», но что делать!... И ещё одно: когда дойдёт дело до книги, для которой я писал свои два или три листочка, дайте мне, пожалуйста, знать предварительно. Чтобы я мог свои листочки посмотреть…».
До чего обаятельны были распутинские письма – добрые и самоироничные, кратко талантливые, но при этом такие емкие по смыслу: «Я в своём духе, т.е. умею надолго пропадать. Наконец, недостающие строчки для начала предисловия отправляю. Что выбрасывается, пометил. Удач Вам! В.Распутин».
И вот на излете 2002 года Самарское отделение Литературного Фонда России выпустило мою книгу «Запрягу судьбу я в санки» с предисловием Валентина Григорьевича, которое называлось «На добро – добром!». Привожу его полностью вовсе не из авторской гордыни, а затем, что в этих строчках живет взгляд нашего классика на непростую жизнь народа, их гущи которого он никуда не выходил. А жил в народе и потому стал народом любим. А я что? Я лишь один из представителей русского народа, которому повезло познакомиться и общаться с Распутиным. Вот что он написал:
«В этой книге всё, казалось бы, просто и нарочно обыденно. Простые люди, простые характеры и жизнь как жизнь, без стремительных и оглушительных подъёмов и падений. И пишет автор простодушно и незатейливо, обыденно, но и бережно, как-то по-отцовски вникая в каждую предложенную судьбу. И герои его не врываются в читательский мир, а входят с осторожностью, как и полагается гостям, и уж после неторопливого общения появляется к ним дружеское расположение. В литературе, кроме техники письма и степени доверия к героям, есть ещё одна составляющая, от которой ничуть не меньше зависит конечный результат. Техника может быть безупречной, события могут происходить как наяву, в самой естественной, не вызывающей подозрений форму, но у читателя тем не менее доверия к происходящему не будет. Он станет наблюдать за ними как бы со стороны, не решаясь войти внутрь и отдаться сопереживанию, потому что книга, в которую его приглашают, по профессиональным качествам копирующаяся высоко, написана холодным сердцем. В ней нет ни тела, ни уюта, ни дружеского расположения, там по душам не поговоришь, и душу свою не полечишь.
Эта книга написана бывшим детдомовцем, и вся она – от начала до конца – посвящена им же. Надо ли говорить, что это особого психического склада люди, униженным своим сиротством и оскорблённые той жестокой действительностью, которая с каждым годом всё беспощадней продолжает плодить сиротство. Спасти их может только совокупное добро, получаемое от государства, от воспитателей и учителей, от окружающих и от таких же, как они, покинувших детдомовские стены прежде. Не воз гуманитарной помощи со сникерсами и кока-колой, доставленной из Америки или Европы, не компьютер, привезённый богатым дядей, который купил и огородил забором пустошь за холмом, где детдомовцы собирали грибы для общего стола, не покаты со сладостями, выпадающими раз в года, и не бесплатный Дед Мороз к Новому году помогут им смягчить боль своей раненой души. А повсеместное и сознательное наше родительство, не скупящееся на ласковое слово и поощрительный взгляд, деликатная поддержка, целительное внимание, охранение от зла. По отношению к ним не должно быть чужих и посторонних. Все мы вольно или невольно виноваты в их сиротстве.
В этой книге из всех литературных достоинств есть самое главное – она удивительно добра. Добра, в некоторых случаях может показаться даже чересчур, добро неестественно, неоправданно, несовместимо с тем, во что сегодня превратилась Россия и во что превратился в ней человек. Но вот вопрос: разве может быть где-то, в том числе и в литературе излишнее добро? И как это – много? Разве мы уже, как у Достоевского в рассказе «Сон смешного человека», всё зло преодолели и погрузились в сияющую, как солнце, нравственную гармонию? Напротив, мы погрязли в зле, у нас огромная, бесперебойно работающая идеологическая система, вырабатывающая зло. И за всякий лучик добра мы хватаемся, как за спасение.
А вот герои книги Эдуарда Анашкина живут добром так же естественно, как все мы дышим воздухом, - и никаких! «А всё-таки она вертится!» - сказано было одним упрямцем о нашей планете, считавшейся в его пору центром Вселенной. «А всё-таки добра больше!» - с тем же упрямством уверяет автор этой книги. И что бы вокруг него ни говорили, какие бы ни вели подсчёты, а он прав. Без любви к человеку и без веры в него жизнь теряет всякий смысл. Поверим же ему. В любой области человеческой деятельности, если она терпит крушение, начинать следует с азов. И всюду эти азы – одно: любовь и вера. Валентин Распутин».
***
Конечно же, сразу же после выхода книги я отправил одну с дарственной подписью Распутину. А 19 января 2003 года, в день Крещения Господня Валентин Григорьевич пишет мне письмо: «Поздравляю Вас с выходом книги; это всегда событие для писателя из глубинки, а для Вас, должно быть, событие вдвойне, потому что уж очень с большими трудностями она выходила. Это-то ладно и вышла, казалось бы, и хорошо, но что-то уж очень поскупились с тиражом. Что это за тираж – 500 экз! ох, и комментировать не хочется! Я искренне рад рождению Вашей книги. Это хороший Ваш новогодний подарок. Будьте здоровы и новых Вам книг!»
Видимо, с лёгкой руки Распутина моя книга пошла по России. Иначе, как же она попала к главному редактору журнала «Уроки литературы» Надежде Леонидовне Крупиной? Хотя уточнять этот вопрос я не стал ни у Валентина Григорьевича, ни у Надежды Леонидовны, а только однажды получаю бандероль, в которой несколько номеров журнала «Уроки литературы». Начал перелистывать страницы журнала и обомлел: мой рассказ «Вовкин поцелуй» журнал «Уроки литературы» не только опубликовал, но по этому рассказу, оказывается, во многих школах России прошли уроки. И учителя средних школ на страницах журнала делились своими впечатлениями о проведённых уроках.
Позже многие рассказы из сборника «Запрягу судьбу я в санки», крестным отцом которого стал Валентин Григорьевич, были напечатаны и в других столичных журналах: «К единству!», «Россия молодая», «Наша улица». А редактор газеты Союза писателей России Николай Дорошенко опубликовал все рассказы в нескольких номерах газеты «Российский писатель». Уверен, что именно предисловие Валентина Григорьевича Распутина к этой моей книге проложило ей такую широкую дорогу к читателю!
***
Валентин Григорьевич был настоящим русским интеллигентом. За все годы нашей дружбы я не слышал от него ни одного скверного слова. Помнится, однажды после ужина в Переделкино я провожал Распутина до нового корпуса. О чём-то разговорились и я, возмущённый несправедливостью по отношению ко мне персонала, загнул по-русски. Валентин Григорьевич вдруг резко остановился, поднял голову, и я увидел его глаза, испытующе глядящие на меня:
- Эдуард, никогда не пачкай душу об эти слова. У нас такой богатый язык. Следи за своей речью. Не забывай, что ты писатель!
Его удивительный талант, конечно, не мог оставить равнодушным никого. Одни его пламенно любили, другие писали на него доносы за его гениальные, но якобы «антисоветские» повести. Когда начальник политического управления Советской Армии и Военно-морского флота А.А.Епишев узнал о повести Распутина «Живи и помни», то запретил подписку на опубликовавший эту повесть журнал «Наш современник» для библиотек воинских частей.
Известный русский поэт-иркутянин Владимир Скиф вспоминает о Валентине Распутине: «За чаем (этот разговор произошёл на даче Распутиных в порту Байкал – прим.авт.) я спросил у Вали: «Я знаю, что тебе пишут очень много доброжелательных и восхищённых писем. А есть ли письма, в которых тебя ругают?». «Случается», - коротко ответил он… Однажды пришло просто разгромное письмо. Это было после публикации повести «Живи и помни». В нём автор разносил Распутина в пух и прах, грозился обратиться с письмом в соответствующие органы за подрыв советской идеологии и с просьбой, чтобы его наказали за разрушительную работу против СССР. «И что? Ты ответил?» – коротко спросил я. «А зачем?» – Валя замолчал. «А подпись? Подпись была? И кто автор письма, он указал – кто он?» - «Некто Иванов Николай Петрович, фронтовик, орденоносец». – «Тебе, наверное, стало худо от этого письма…» - «Было, конечно, очень неприятно. Но потом я привык. Такие письма теперь для меня не редкость». – «Да, странно». – «Ничего странного. Мне-то понятно, кто водил рукой того же Иванова». – «А где это письмо?» - «Я выбросил. Я всё выбрасываю…».
***
Когда в ноябрьском номере журнала «Наш современник» за 2003 год была опубликована повесть Валентина Григорьевича «Дочь Ивана, мать Ивана», то очень точно высказался заслуженный деятель искусств России, академик РАЕН, искусствовед, историк, писатель, лауреат многих наград Савва Васильевич Ямщиков: «Читая о дочери и матери Иванов, я отчётливо понял, откуда глубокие борозды и тени на лице их создателя. Пропустить через себя такие коллизии не каждому под силу. Уверен, что критики немало слов напишут о новой распутинской повести. Наиболее шустрые враз прорезались. С лёгкостью необыкновенной вездесущий Дм.Быков, не поняв и малой доли многоосмыслённости классического сочинения, успел уличить писателя в «русофильстве» и свысока поучить «товарища по цеху» уму разуму!». Прав оказался Савва Васильевич Ямщиков!
(Продолжение следует)
