Благодарили за все Бога и довольствовались тем, что имели. Интервью с протоиереем Виктором Гнатенко
Юрий МоисеевОтправляя студентов нашей Сретенской духовной семинарии на летние каникулы, мы дали им поручение: встретиться с христианами, которые на два или на три поколения старше современной молодежи, расспросить у них о том главном, что происходило в жизни этих людей в государстве, восставшем против Бога, а потом уставшем от этого восстания и осознавшем всю его тщетность и бессмысленность. О том, как эти люди обрели и сохранили свою веру, о главном, к чему пришли люди старшего поколения, приближаясь к зениту или к закату земного пути.
Надо сказать, что все студенты с немалой пользой для себя, да и для нас, их наставников и воспитателей, исполнили это послушание. Все без исключения их наблюдения и записки необычайно интересны. С некоторыми из этих работ мы готовы познакомить наших читателей.
Епископ Тихон,
главный редактор портала Православие.ру.***
Протоиерей Виктор Гнатенко в храме с самого раннего детства – в 6 лет он уже прислуживал в алтаре. За эти годы он вместе с Церковью многое пережил – насмешки, угрозы, притеснения со стороны безбожных людей и власти. Об этих тяготах, о подвижниках веры и о возрождении духовной жизни он рассказал в интервью порталу Православие.ру.
Протоиерей Виктор Гнатенко– Расскажите, пожалуйста, о себе, о своей семье.– Родился я 26 марта 1940 года, в тот период, когда почти все храмы по России были закрыты. И крестили меня родители уже в 1944 году после открытия храмов.
Родители мои были глубоко верующими воцерковлеными людьми, особенно отец: он не пропускал ни одной всенощной, ни одной воскресной, праздничной литургии и приучил меня, как сына, с ним посещать храм. Поэтому я с детских лет полюбил храм, богослужение и шестилетним мальчиком был благословлен в алтарь быть послушником – носить свечу. Таким образом, я уже при Церкви, если считать с шестилетнего возраста, 68 лет. За этот период много было интересного, много было печального и скорбного для верующих людей и для Церкви.
– Расскажите, пожалуйста, отразились ли на вас гонения на Церковь?– До 1954 года еще было терпимо: Церковь и верующих людей не притесняли, они были как-то в почете. А уже начиная с 1954 года, началось давление на верующих. Во-первых, было тайное указание властей: никого из активных церковников не принимать в церковные двадцатки, чтобы они не создавали своим авторитетом религиозную настроенность населения. Чтобы не было проявления заботы о ремонте церквей и так далее. Безбожники готовились к тому, чтобы лишить людей веры, Церкви.
Я с 15 лет уже стал псаломщиком на клиросе. Учась в средней школе, с самого начала подвергался различным насмешкам, оскорблениям. Часто вызывали в школу отца и требовали, чтобы он воспитывал меня в современном духе. Чтобы я не был религиозным фанатиком. Продолжателем веры и Церкви. Но отец сопротивлялся. Он был характером мужественным. И не давал согласия, чтобы я поступал в пионеры. Был я каким-то изгоем в школе, и звали меня попом Гапоном – кличка была такая. И в то же время какое-то уважение было со стороны и сверстников, и преподавателей, как-то они снисходительно относились, то есть понимали, что это время искусственного насаждения безбожия.
Когда я окончил среднюю школу и хотел поступать в семинарию, это был уже год гонений на Церковь – 1958. Молодежь изгоняли из храмов. Молодых священников до 35 лет лишали регистрации и посылали их трудиться на гражданскую работу. Нигде не принимали на работу. Храм, где я был псаломщиком, закрыли, и я остался без работы, а тогда, во времена Хрущева, вышел закон: кто не работает два месяца, считать его тунеядцем и отправлять на поселение в Сибирь, чтобы занимались разработками. Но этого мне удалось избежать. Я поступил сторожем в другую церковь.
В семинарию поступать тогда было очень сложно. Настоятели боялись давать характеристику и посылать молодежь в семинарию, и всяческие уполномоченные по делам религии препятствовали продвижению молодых людей. Когда мне был двадцать один год, то прихожане попросили архиерея – коллективное письмо посылали, чтобы меня рукоположить во диаконы, так как у меня тогда был голос прекрасный, в молодости, знание и все… Я уже был женатым. Но уполномоченный был такой в Краснодаре – Бабушкин, он противник был всякого рукоположения, особенно молодежи, и говорит: «Пускай идет работать в колхоз, а не в Церковь!» И вот тогда я решил написать прошение в епархию. В несколько епархий. Здесь в Астрахани был такой архиепископ Павел (Голышев), который имел двойное гражданство – французское и русское подданство. И с ним в то время считались. Боялись, чтобы за границу не пошли сведения, что здесь творят атеисты. Здесь в Астрахани тогда на свой риск архиепископ Павел рукоположил меня во диаконы. И уполномоченный, скрипя зубами, выдал регистрацию как служителю культа, и направили меня в храм святителя Иоанна Златоуста, где я прослужил 46 лет, в этом храме, минус 6 лет, которые я служил на кладбище настоятелем. И здесь же, в этом храме Иоанна Златоуста, я настоятелем более тридцати лет и благочинным округа.
– Если молодежь воцерковленную так активно притесняли, как они оставались христианами в то время? Как пробирались на богослужение? Какие они испытывали трудности?– На богослужение пробирались исключительно семьи верующих. Особенно бабушки приводили своих детей. А таких, семнадцатилетних, двадцатилетних тогда в храме не было. Не было совершенно венчаний. Крещение совершали тайно. А если Крещение совершали явно, были специально разработаны уполномоченным бланки – голубые для города и розовые для сельской местности – и эти бланки заполнялись: Ф.И.О. родителей, место их работы, место работы крестных, и все эти сведения в конце месяца передавались уполномоченному по делам религии, который их рассортировывал по районам и посылал туда комитет партии. А те вызывали на ковер – лишали или работы, или еще как-то наказывали людей за то, что они исполнили то или иное церковное таинство. Очень тогда духовенству было напряженно. Запрещалось на квартирах совершать отпевание, соборование разрешали совершать, чтобы присутствовал при болящем только один человек. Если два человека присутствует, это считалось уже организацией молитвенной – устроил молитвенный дом и в присутствии многих совершает богослужение. Причащения совершались часто, напутствие болящих, ибо много было верующих. А погребение и другие требы, освящение квартир строго-настрого были запрещены. И если где-то узнавал уполномоченный, что священник освятил квартиру или отпел, то лишал его регистрации. А лишенный регистрации священник лишался права служить и быть материально обеспеченным.
– Как бы вы в целом охарактеризовали то время?– Время то было сложное. Хотя в Астрахани единственная была епархия, в которой не прекращался звон. Не препятствовали, боясь архиепископа, что он разнесет по миру – во Франции и везде. Церквей было мало. В городе шесть церквей, а в епархии 14 церквей, считая сельские. Духовенства не хватало. Некоторые храмы по селам были закрыты, пока подбирали кадры для духовенства.
Это было время отречения людей малодушных, и люди нестойкие в своих религиозных убеждениях, даже духовенство, оставляли свою деятельность, шли в атеисты. Первым был Осипов, преподаватель Ленинградской духовной семинарии. Здесь местный был протоиерей Иоанн Кубин, который отрекся. Они потом стали делать пакости Церкви, высмеивать веру и так далее.
Люди стойкие все-таки побеждали своими убеждениями и водили людей в храмы
Уполномоченный строго следил за тем, чтобы молодежь не допускали в храмы, чтобы молодежь не причащали, чтобы молодежь не помазывали освещенным елеем, и стояли пикеты, где бабушки вели молодежь, а комсомольцы не допускали. Но люди стойкие все-таки побеждали их своими убеждениями и водили людей в храмы.
В то время нельзя было петь Символ веры с народом. Меня тоже уполномоченный как диакона вызывал. Пришел раз в храм, а какой-то был праздник великий, и я, обернувшись к народу, начал петь «Верую», руками махал. Он увидел это. На другой день меня вызвал на ковер и давай:
– Ты нарушаешь закон «О религии» и обучаешь людей религии, что запрещено законом.
– Ну как же я обучаю?
– А ты руками машешь и заставляешь их петь.
Потом архиепископом был Михаил (Мудьюгин). Он с ним поговорил, и решили, что дьяконы петь могут Символ веры, обратившись к народу, только не управляя рукой, не направляя их. А народ знал Символ веры, и таким образом пели.
Храмы тогда имели очень такой неопрятный вид, все делалось для того, чтобы показать, что религия в СССР умирает. Не давали делать никаких ремонтов, и если какой-то ремонт сделаешь маленький, даже побелку наружную, то вызывали на комиссию в райисполком и райсовет, и там комиссия старосту или активистов штрафовала. Крыши текли, штукатурка обвисшая и в храме Златоуста тоже была, и не давали никакого ремонта сделать.
А потом, до 1988 года, стала проясняться на горизонте погода для Русской Православной Церкви. После празднования тысячелетия Крещения Руси совершенно изменилось отношение к Церкви и ее служителям. Стало первые интервью давать духовенство. Я первое давал интервью на телевидении, выступал по благословению епископа с рождественским поздравлением. Это были первые шаги, когда духовенство входило в общественную жизнь и несло слово Божие людям. Начали давать разрешение на ремонт церквей. Появились молодые послушники, ребята в храмах, в алтарях. И кандидаты в семинарию на заочное – досрочно и заочно оканчивали духовную семинарию. И я также заочно окончил духовную семинарию.
Время было тяжелое, время было сложное, и сейчас духовенство, которое служит, не может себе и представить, в каких тисках, в каких рамках мы находились, но следует отметить: те, кто остался при Церкви, это были люди мужественные, преданные Церкви и готовые ради нее даже пострадать.
В 89 году впервые в епархии я открыл при храме Иоанна Златоуста воскресную детскую школу. Это была первая школа в епархии. А затем уже стали и другие приходы открывать воскресные школы и для детей, и для взрослых. И из нашей воскресной школы вышли достойные воспитанники: сейчас 6 человек, воспитанников детской школы, служат на крупных приходах настоятелями. Сейчас радостно и служить. Радостно сейчас исполнять свои обязанности. Никто тебя не укоряет. Никто не притесняет. Но такой ревностной веры и заботы о Церкви, которая была в советские времена у духовенства, современное духовенство не имеет. Оно немножко страдает светским укладом, что немножко и пагубно отражается на Церкви.
– А какими были христиане того времени?– Контингент верующих был совершенно иной, чем сейчас. Люди во время гонений на свой страх и риск крестили детей, за что их снимали с работы. Тогда люди, бабушки особенно, наполняли храмы и горячо молились. Какие песнопения пели общим хором, что сейчас даже этого нигде и не услышишь. И, как сказал справедливо покойный святейший патриарх Алексей II, белые платочки спасли Церковь. То есть, несмотря ни на что, наши благочестивые бабушки ходили в церковь, отстаивали даже во время безбожия веру свою и пронесли, и дали, привили детям своим и внукам.
Я бы не сказал, что мы негативное сейчас встречаем в Церкви. Сейчас духовенство нашей Астраханской епархии более уравновешенное и нравственно устойчивое, хотя и преобладает дух светскости. Мне запомнилось то духовенство, которое было в те годы, еще старой закалки. От настоятелей, где я прислуживал еще в детстве, я очень многое почерпнул, и это мне пригодилось. И сейчас, когда сравниваю: тогда это были горячие молитвенники, особенно старые священнослужители, которые с ревностью, с горением в сердце совершали богослужение, любили паству свою и служили, невзирая на свои немощи, на свои недуги каждый день без всяких выходных.
Тогда люди благодарили за все Бога и довольствовались тем, что имели
Христиане того периода были более воцерковленные, более духовно и нравственно устойчивые. А сейчас христиане многие торгуются с Богом. Приходят в церковь свечку поставить: я тебе, Господи, – свечку, а ты мне – работу хорошую, квартиру и т.д. А тогда такого не было. Тогда люди благодарили за все Бога и довольствовались тем, что имели. Война оставила на нравственном, моральном поведении людей отпечаток. А скорбь и страдание всегда людей объединяют. И тогда люди были более милостивые, жалостливые и приветливые, нежели сейчас современное человечество.
– Воевал ли кто-нибудь из ваших близких? Как сохранялась в вашей семье память о войне?– Нет, отец бронь имел, инвалид был – не имел одного глаза. Он не воевал. А так, воевали матери моей братья. Все они достойно на войне положили жизнь свою за победу, и вернулся только один из них. А другие четыре погибли.
Я сам войну смутно помню. Я родился в 40 году, а война началась через полтора года.
Война — это горе, разорение. Наш город два раза оккупировали немцы. При отступлении взрывали предприятия, дома. Люди жили в землянках, там были и животные, и птицы, и люди находились. Топить было нечем – зимой холодно. Ходили по ночам воровали заборы и ворота. Тогда все дома были частными. И вот на страже, я помню, отец ночами сидел, чтобы кто бы или забор, или калитку, или ворота не унес для того, чтобы чем-то отапливаться.
Помню 47 год, когда мне было 7 лет. Какие проблемы с хлебом. Тогда была карточная система, и на карточки выдавали хлеб. И чтобы этот хлеб получить, нужно в очереди простоять ночь и день. Мать меня брала еще шестилетним, семилетним в ночь: сидишь, люди пересчитывались в очередях. Получали какой-то кусок – хлеб был не из чистой пшеницы, а ячмень, кукуруза, овес, разные примеси были. Были довольны. Света тогда электрического не было – все это было разрушено. Жили даже не при лампах, лампа – это была роскошь, потому что стекол не было для лампы, не выпускали. А был коптильник: наливали керосин, фитилек – как лампадка. И этим освещали. Когда я учился в школе, тоже были проблемы с бумагой, с тетрадями – их не было, карандашей не было, были чернильницы, которые непроливающиеся, но они всегда проливались, и перьевые ручки, которыми писали. А бумагу разыскивали на свалках где-нибудь, оберточную бумагу. На ней и писали. Все это было где-то до 49 года.
– О каких случаях явного проявления Промысла Божия вы можете рассказать?– Промысл Божий всегда действует над человеком и над Церковью: врата адова Церковь не одолеют, сказал Христос. И вот это подпитывало людей, это их утешало, это их обнадеживало, что гонения всевременные, которые были в истории Церкви, есть и будут. И люди, наши бабушки пожилые, простаивали и раннюю, и позднюю литургию. И литургию позднюю окончишь, они из храма не расходились и оставались до самой вечерни. Они безвозмездно убирали храм. Приводили в порядок. Благолепие. А сейчас наоборот люди охладели, и никого, кроме наемных уборщиц, не найдешь. Людей таких очень мало.
(Окончание следует)
