Русская беседа
 
19 Марта 2024, 07:13:23  
Добро пожаловать, Гость. Пожалуйста, войдите или зарегистрируйтесь.

Войти
 
Новости: ВНИМАНИЕ! Во избежание проблем с переадресацией на недостоверные ресурсы рекомендуем входить на форум "Русская беседа" по адресу  http://www.rusbeseda.org
 
   Начало   Помощь Правила Архивы Поиск Календарь Войти Регистрация  
Страниц: [1]
  Печать  
Автор Тема: Добрый рыцарь совести и слова. О писателе Викторе Потанине  (Прочитано 3609 раз)
0 Пользователей и 1 Гость смотрят эту тему.
Александр Васильевич
Глобальный модератор
Ветеран
*****
Сообщений: 103125

Вероисповедание: православный христианин


Просмотр профиля WWW
Православный, Русская Православная Церковь Московского Патриархата
« : 10 Августа 2017, 04:44:42 »

Добрый рыцарь совести и слова

О писателе Викторе Потанине



Давным-давно, очень скоро можно будет сказать, что было это в прошлом тысячелетии, познакомились мы с Виктором Потаниным. Как большинство молодых писателей-провинциалов, честолюбиво точивших свои крылья на большой полет, познакомились в Москве. Виктор Потанин учился тогда на литературных курсах, и постоем его было общежитие Литературного института, а мы, иркутяне, приезжая в первопрестольную, вповалку ночевали на полу в комнате того же общежития у Александра Вампилова, нашего земляка. Там мы и встретились, в месте, где вообще-то серьезные писатели не встречаются, — в кухне, большой и голостенной, в ней не держались даже запахи пищи. Виктор Федорович, которому было, как и мне, под тридцать, кашеварил, когда я пришел туда с чайником. И мы сразу разговорились. Страна наших имен, разумеется, не знала, но мы имена друг друга знали: только что прошли два громких совещания молодых сибирских писателей, в Чите и Кемерове, на одном из них был я, на другом Виктор Потанин, и первые наши рассказы в общем сборнике под названием «Молодые мы» были опубликованы в Москве.

С той самой что ни на есть прозаической встречи в обшарпанной студенческой кухне, памятной нам, стоящей торжественной обстановки в самых великолепных залах, которые удалось видывать позже, мы и дружим. Вместе с Виктором Лихоносовым, Василием Беловым и Владимиром Крупиным. Зная друг о друге все, — и по совместным поездкам то в Карелию и Новгород, то в Орел, то на Байкал, то еще куда-нибудь, и по устным рассказам о себе и своей жизни, где нам нечего было скрывать, и по тем рассказам, где и скрыть ничего невозможно, зовущимся литературой. Благодаря ей, матушке литературе, мучительнице нашей и спасительнице, нам ведомо друг о друге такое, чего люди обычно не достигают при близких отношениях, чего и достигать было бы опасно, окажись у нас омутные припряты. Кому, как не нам, знать, что ни один герой без части автора появиться не может, что автор сосуществует абсолютно во всем, что есть в книге, в том числе в таких, казалось бы, абстрактных и вспомогательных картинах, как закат солнца или игра ветра с опавшими осенними листьями. Виктор Потанин напишет эту игру совсем по-другому, чем я или Владимир Крупин, мы безошибочно узнаем его ветер и его листья, мы увидим даже, с каким выражением лица писал он эту картину, как он «оглаживал» ветер, чтобы не дать ему быть грубым. Он вообще не признает грубости ни в общении, ни на страницах своих работ, ни в помыслах, это редчайшая по благорасположенности ко всему, ко всему, что есть на свете, натура, про которые говорят, что они не от мира сего. Это не значит, конечно, что Потанин-писатель избегает зла, переполнившего сейчас жизнь, и ищет укромные уголки, где можно было бы его миновать. Вовсе нет. Но он не может принять зло как неизбежность, не может согласиться с его агрессивным полноправием, и любые проявления зла заносит на бумагу с очевидным страданием, с мучительным недоумением: да как же это может быть? Вот так писалась, я чувствую, повесть «Доченька» — на пределе сил, с содроганием перед реальностью, заступающей едва не за каждый порог, с невольной и сокрушающей виной за нравственный вызов, бросаемый сейчас не столько даже младшим поколением старшему, сколько исходящий от как-то быстро народившейся чуждости. Народившейся и в младших, и в старших. И это больное сердце не героя, а автора содрогнулось: «Что будет со мной завтра? А послезавтра? А через год? Неужели я проживу еще год?»

Мы переписываемся нечасто, но самую полную, самую подробную весть о себе мой друг подает всякий раз, когда я читаю его новые работы. Я всерьез встревожился за него после «Доченьки», но успокоился и порадовался после «Легкой». Господи, какую же светлую, какую же доброжелательную и нежную надо иметь душу, насколько пропитать свой талант любовью к человеку, чтобы сложить из одного только бескорыстия и жертвенного служения людям Антонину Ивановну, жену, мать, работницу, в каждой из этих трех ипостасей показавшей какое-то дивное торжество совести. Антонина Ивановна из тех праведниц, без которых не стоит «ни село, ни город, ни вся земля наша». Из тех, которые живут чем-то нечто большим, чем обыкновенная жизнь, не поднимающаяся из повседневности, и оставляют о себе нечто большее, чем воспоминания, — они точно приходят и уходят как вечная непорушимая нравственная мера человека. Когда удается такой образ — сантиметр в сантиметр с тем, что только можно ожидать высшего и чуткого от обыкновенного, казалось бы, не вполне развившегося человека с угловатой и не совсем удавшейся жизнью, как у Антонины Ивановны, — это большая, очень большая удача художника. Это большой дар — в обыкновенном найти высшее, в естественном, самородном — мудрость и доброту в их точном и соразмерном выражении.

Что поделаешь, грубость жизни проникает и во многие писательские сердца, защититься от торжествующего ныне зла чрезвычайно трудно. Да и надо ли уходить от него, не лучше ли подставить себя, как всегда, под ту суровую правду, которая, по пословице, весь мир перетянет. Под правду пусть и жестокую, но необходимую, излечивающую или отсекающую пораженные участки наших душ и сердец. Я, к примеру, знал всегда, что другой позиции у писателя, кроме как следовать правде и идти по ее спасительному пути, нет и быть не может. Однако сегодняшние смысловые перемены всего и вся не оставили в покое и ее, нашу главную творческую опору. Есть Правда и правда — с большой буквы и с маленькой. Они в сущности всегда были разделены как высшее и низшее, но имели единый понятийный ствол. Сейчас и корни у них разные. Правда как одна из сегодняшних страшных реальностей заключается в том, что сотни, тысячи молодых женщин после родов пеленают младенцев в плотные пелены и опускают в мусорные баки. Эта правда, заставляющая нас цепенеть при встрече с нею, продолжается в том, что сотни и тысячи малолетних зверенышей, точно распеленавшихся и выбравшихся из мусорных баков, перебравшихся в подземные теплотрассы и выглядывающих из люков, перед тем как выбраться на охоту за куском хлеба, смотрят на нас глазами иного, уже нездешнего выражения. Сама жизнь принимает сегодня иное выражение — более жестокое, растерянное и вызывающее. Внутреннее, глубинное переходит в поверхностное, духовное переходит в физическое, слова теряют красоту и смысл. Новая литература быстро освоила эти перемены и отыскала в читателе не эстетические, как прежде, а физические, животные центры удовольствий. На них она и жмет. «Правда жизни», легко отысканная под ногами, оказалась в услужении у невысоких запросов потребителя.

От «тьмы низких истин» никуда не деться. Однако так их развелось много и такой плотной чащей они окружили человека, что он может и не видеть просвета и не чаять другого воздуха для дыхания. Ему может показаться, что для вселенских сумерек, наступивших без конца и без края, срочно нужна новая адаптация, которая бы позволила чувствовать себя в них уверенно. Но, если задуматься, все, что обессиливает, угнетает, обезволивает человека, не может быть ни правдой литературы, ни правдой жизни. Это продукты распада жизни. Главная правда сейчас — надежда. И берется она не из обманчивых видений и не из туманных воспоминаний, а — видится без труда глазами, в которых зрачок сохранил способность соединять в целое разрозненные картины. Ни добрую душу, ни совесть, ни милосердие и сострадание, ни тяготение к чистому и честному, ни тем более дар восприятия всего этого младшими от старших — отменить нельзя. На них мир стоит, и других оснований для него придумать невозможно.

Точно так же нелепо было бы предполагать, что литературу, как и всю культуру, все искусство, можно установить на безнравственности.

Время от времени человеком, как в лихорадке, овладевает горячечное беспокойство, моральные правила кажутся ему устаревшими, неудобными, стесняющими движения, он рвется на свободу, с шумом и восторгом вырывается, объявляя о торжестве здравого смысла, и, не теряя лихорадочного возбуждения, отдается безудержному ново-«нравственному» чревоугодию. Нечто подобное произошло и на этот раз. На этот раз — с претензией на окончательную победу: показалось, что сама цивилизация, по-мефистофельски потребовавшая у человека душу за некоторые хитроумные услуги материального характера, подвела к этому итогу. Быть может, когда-нибудь, если человек не решится порвать это дьявольское соглашение, так и случится, но не теперь, не теперь. После десяти лет искусителъной свободы, буйным ураганом прошедшейся по России из конца в конец и из края в край, даже самым бесноватым из заблуждавшихся, независимо от того, признаются они в своем прозрении или нет, приходит сейчас понимание (к врагам не придет), что не ту они вызвали силу, не оттуда, не затем, что свершилось. Свобода — как неисполнение гражданских и личностных обязанностей, как переворотный механизм отеческого бытия, как стихия вседозволенности, — такая свобода убивает и человека, и государство. В очередной раз стало очевидным, что без духовного и нравственного — смерти подобно. «Вначале было Слово. И Слово было Бог». Подножье в небо не задерешь и небо под ноги не опустишъ.

И литературу не переиначить, в любой современности и при любом новаторстве она или есть в своем собственном ценностном виде, или ее нет. То вызывающее, безжизненное, наркотическое, агрессивное, имеющее вид циничного интеллигентика с усмешкой, что во все это десятилетие выдавало себя за литературу и постарается еще какие-то сроки выдавать и впредь, есть просто болезненное и дурное состояние духа бунтующих. Бунтующих по своей ущемленности и неполноценности, пытающихся свою недостаточность поставить впереди полноты и здоровья. Но подмену свершить не удалось. Литература во все эти смутные годы не переставала талантливо и уверенно исполнять свое главное назначение — любить человека и сострадать ему, а лихолетье заставило ее любить человека и сострадать ему еще больше.

Среди самых верных ей работников, у кого и мысли не могло возникнуть устроить из своей богоданной профессии бизнес, остался и Виктор Потанин. Книга сия служит тому доказательством. Остался при своем возвышенном и добром таланте, ни в одном качестве не уронившем звание мастера, материалом для работы которому являются русский язык и русская душа.

Мы с ним оба в преклонных летах. Волей-неволей, хотя, быть может, преждевременно, приходится думать, как всем в нашем возрасте, что оставим мы после себя... Оставим, конечно, книги. Оставим детей. Но еще оставим и дружбу нашу, которая своей бескорыстностью, мягкостью и искренностью не может не иметь земного следа — из тех, что уводят от бескормных мест.

Валентин Распутин

http://www.voskres.ru/literature/critics/rasputin4.htm
Записан
Александр Васильевич
Глобальный модератор
Ветеран
*****
Сообщений: 103125

Вероисповедание: православный христианин


Просмотр профиля WWW
Православный, Русская Православная Церковь Московского Патриархата
« Ответ #1 : 24 Августа 2017, 19:32:44 »

Сердце писателя

О большом русским писателе Викторе Федоровиче Потанине



Первое, главное воспоминание детства писателя Виктора Потанина: уходящий в армию отец посадил его, малыша, впереди себя, и верхом на коне они промчались вокруг села Утятское. И это осталось в памяти, как завещание, что жизнь скоротечна и надо уметь подняться над обыденностью, что родное село – тоже планета, за которую можно отдать жизнь.

Отец писателя Федор Степанович, пограничник, погиб в бою на реке Прут, где продвижение гитлеровцев и их союзников румын было надолго остановлено.

В Москве выпускнику Литинститута, уже известному писателю Виктору Федоровичу Потанину, предложили высокооплачиваемую должность в советско-болгарском журнале «Дружба», показали квартиру, которую он может занять, но Виктор Федорович предпочел остаться на малой родине. Груз воспоминаний, ответственность перед ними перевесили. Вот эвакуированные дети спешат вместе с ним в утятскую школу… Зима, но холод здесь, за Уралом, уже не страшен маленьким ленинградским блокадникам, вот мама Анна Тимофеевна спасает ребенка, тонущего в проруби, и потом долго болеет. Всю тяжкую, многотрудную жизнь страны познал писатель Потанин, вырастая в Утятском среди будущих героев своих повестей и рассказов.

Как формируется талант – большая тайна. В Сибири народ колючий, и один из сверстников как-то сказал: «Да какой Витька писатель! Мы ж с ним вместе сенокосили!»… Но, будучи начинающим, Потанин никогда не преодолевал враждебность среды. Это городским авторам достается. Сельское общество наоборот с доброжелательным волнением следит, как соколенок кружит сначала над озером Акулинкино, а потом острым дальнозорким оком обозревает всю планету, переживает за весь мир.

Писателю Виктору Потанину в Библиотеке конгресса США довелось с понятным волнением подержать свои книги, что там хранятся…

Первая книжка Виктора Федоровича называлась «Журавли прилетели». Напечатанная в Кургане, она сразу привлекла к себе внимание. Потанин не искал героев за тридевять земель. Он, на детство которого выпала Великая Отечественная, послевоенное становление страны, сразу понял, что жизнь его односельчан достойна глубинного осмысления, что, идя по жизни рядом с ними, можно проникнуть ой в какие тайны характеров, судеб, сюжетных обстоятельств. Но чтобы это свершилось, надо было начиняться знаниями. Мамочка, сельская учительница, одарила его дисциплиной и усидчивостью в освоении школьных предметов, а бабушка-старообрядка – княгиня духа – открыла многие тайны истории России. Книга всегда была путеводной звездой семьи Потаниных. Эта влюбленная в литературу среда и сформировала писателя Виктора Потанина. Дальше была только огранка таланта: учеба на филфаке Курганского пединститута, работа в областной газете «Молодой ленинец» корреспондентом, ответственным секретарем, совмещая это с обучением на заочном отделении прозы в Литературном институте имени А. М. Горького Союза писателей СССР.

Повесть «Над зыбкой», опубликованная в Москве, приковала к Потанину внимание столичных литературных критиков, и, оценив дарование молодого сибиряка, они больше никогда не выпускали его из вида. Он твердо занял свое место на пьедестале литературного успеха – рядом с «деревенщиками» Василием Беловым, Валентином Распутиным, Виктором Лихоносовым, при этом никогда не соглашаясь, что так называемые «деревенщики» – реальность.

После Великой Победы 1945 г. литературный процесс был необыкновенно сложен. Эпоха навязывания ярлыков, казалось, никогда не кончится. Писателей – этих больших птиц, назначенных для свободных полетов, для простоты управления именовали «военными», «городскими», «деревенскими». Мало кто из власть имущих и литературоведов знал, что орлы стаями не летают. Остроту и высокий смысл интеллектуальных схваток отвергать нельзя. Москва долгие годы была полем принципиальных литературных битв. До курганской провинции долетали их отголоски. Потанин, преданный дружбе, тоже держал строй, неизменный в своих писательских привязанностях. Выживая в глубинке, сохраняя только ему присущую интонацию, он стремился реализовать творческие замыслы, честно изживал священную энергию своего сердца. «Нет ни городских, ни деревенских писателей, – давно считает Потанин. – Есть просто писатели – ходоки к Богу!»…

Идя вслед за своим учителем, Федором Михайловичем Достоевским, его нравственный последователь Виктор Федорович Потанин исповедует ту же концептуальную философию жизни: «Кто обрабатывает землю, то и ведет всё за собою. Земледельцы являются сутью государства, его сердцевиной».

Как и Достоевский, Виктор Потанин любит обращаться к сердцу человека («идеи меняются, сердце остается одно»). «Люди, любите друг друга» – это главный нравственный призыв творчества Виктора Федоровича. Герои этого писателя чаще всего живут чувством и сердцем!

Архиепископ Константин не случайно наградил Потанина медалью преподобного Далмата Исетского №1. Тонкий психолог, он, пожалуй, единственный понял, что проза зауральского писателя – это трагическое повествование о безбожном времени, где люди спасаются заповеданной Христом любовью. В прозе Потанина нет церковной жизни, ее зримых примет, но нравственные ценности христианского сознания налицо. Герои писателя живут и действуют в створе сохраненного народом православного мировоззрения. Он своим творчеством убедительно доказывает, что историческая память народа не иссякла, что любовное единение, стремление к общинности заложены в сущности российского человека и выражают даже на подсознательном уровне верность заповедям Христа, что лежит в основании совести персонажей Потанина. И те, кто идет против совести, сваливаются в трагическое пике.

Другое нелегкое испытание писателя – сострадание к людям! Сострадать – это не праздник. Мы далеки от совершенства, состоим из острых углов и треугольников. Мало кто умеет видеть себя со стороны. Потанин умеет. Психологически он очень устойчив и постоянно в мыслях о стране и людях. Не было случая, чтобы он чего-то не знал из того, к чему приковано внимание всех. Прогнозы и мысли писателя всегда взвешены, реалистичны, часто сбываются. Широта его душевно-социальных забот: от Крыма и Сирии до сельских учительских зарплат. Он много раз избирался депутатом областного и городского уровней. Не раз я ловил себя на мысли: зачем известному писателю озадачиваться вопросом питьевой колонки в Кургане на улице Климова? Казалось, его социальный ресурс используют не по назначению! Но Потанин в полной мере соответствует писательской сверхзадаче, сформулированной Александром Герценом: «Мы не певцы, мы – боль». Помню, студентом дневного отделения Литинститута на закате брежневской власти я уезжал, погостив у Потанина в Утятском… Ждали автобус. Мимо нас проехала в сельмаг нагруженная до верха спиртным грузовая машина. По лицу писателя пробежала видимая гримаса боли. «Все раскупят»… – безнадежно сказал он.

Помню, с каким волнением он рассказывал, как ждали мужей с фронта солдатки – великие женщины. Год ждут, два, три, четыре: трудятся на полях, растят детей, пережидают одинокие лютые зимы. А потом отчаяние, надрыв, терзающий души. Сколько же сострадательных ран на сердце восьмидесятилетнего писателя! Но Виктор Федорович Потанин своим творчеством утверждает право на надежду. Солидарный с Достоевским, он верит, что «именно в душе человека и только в ней коренится добро и зло человечества». «Если захотят все, то и сбудется… Сделавшись сами лучшими, мы и среду исправим», – этот завет Федора Михайловича с христианским терпением воплощает в жизнь талантливый, большой русский писатель Виктор Федорович Потанин.

Виталий Носков

http://www.voskres.ru/literature/library/vnoskov.htm
Записан
Александр Васильевич
Глобальный модератор
Ветеран
*****
Сообщений: 103125

Вероисповедание: православный христианин


Просмотр профиля WWW
Православный, Русская Православная Церковь Московского Патриархата
« Ответ #2 : 24 Августа 2017, 20:00:02 »

Вот и тебе уже 80 лет, Виктор Федорович.

Юбилейное



Всегда обгоняли тебя по возрасту твои товарищи-писатели: Ф. Абрамов, В. Солоухин, В. Астафьев, Е. Носов, Г. Горышин, Ю. Казаков, но им не напомнили телеграммами, звонками, письмами и награждениями о круглой патриаршей дате – они свои сроки земные исчерпали пораньше, и странно, что мы с тобой удостоились познать, что такое библейские годы, а они только подступали к ним…

 Валя Распутин не дожил одного года, а несчастливые А. Вампилов, А. Прасолов, Н. Рубцов, В. Шукшин не повидали белый свет и полвека.

 Позволительно простому человеку соизмерить иногда годы жизни с летами великих людей. Скольких русских классиков миновали длинные сроки!

Река Тобол, деревня Утятка и сосновый бор обеспечили тебе хорошую жизненную прогулку.

 В нашем Союзе писателей маяком бравого долголетия был еще вчера-позавчера Семен Иванович Шуртаков, который в свои 92 года завлекал коллег на совещаниях и пленумах требовательными речами «о повышении качества литературы», а от тебя ждал свеженькой рецензии на последнюю книгу. Будем брать с него пример. Пора уже составлять двадцатилетний план и к столетию заготавливать литературные дровишки – чтобы печечка горела, а из трубы дымилось. Вставать утречком надо еще раньше, чем в молодости, зарядку не делать, а просто ходить по улице до открытия магазина, в котором всегда есть разбавленное и закрепленное пиво, на возвратном пути, перед самыми родными воротами, мигом обрывать мысли о прелестных девчатах и спрашивать супругу о том, что ей снилось, затем прочитать какой-нибудь старинно– православный текст (после молитвы на воздухе), затем занести в постоянную тетрадку (в косую линию) несколько передовых мыслей, о чем угодно и уж потом вслед за порцией каши вкушать сознанием и душой сюжетные линии новой бессмертной главы, расплескать брызгами чувства по бумаге и вспомнить крик Пушкина в Михайловском: «Ай да Пушкин! Ай да молодец!»

 В юбилейный день за столом все заметят, что писатель В.Ф. Потанин утром создал что-то гениальное.

 Так и будем держать творящую планку.

 Потомству (Ане, Кириллу, Коле и Маше) предстоит узнать, намного ли их дедушка опережал в писаниях Пушкина, Гоголя, Толстого и Чехова. То, что он писал хуже всех курганцев, челябинцев и свердловчан, они узнают уже в школе. Но уже сейчас могу передать им, что «Воспоминание о Соколе», «Пристань», «Над зыбкой», «Доченька» и еще кое-что у нас в Тамани и Анапе часто перечитывают

 Жалею, что не могу сказать слово в твою честь… в доме, где жили твоя бабушка Катерина и мама Анна Тимофеевна, на огороде, где доченька Катя срывала шершавый первый огурчик, у реки Тобол, где длинный Федя занимает в воде половину пространства и криком пугает лягушек, у причудливой сосны на краю бора, где супруга Людмила Александровна всегда припомнит стихотворение Тютчева или Набокова, или Фета, или Рубцова, или… или скажет что-то такое, что захочется положить в альбом и …засушить как цветок с Тригорского холма…

Итак, Виктор Федорович, ты вышел на дорогу, по которой ходили… Тициан, Мафусаил, Зельдин …дальше список можно продолжить с помощью словарей и энциклопедий…. Желаю не отставать. Супруга молодая, поможет поднять палку, если та выпадет из руки… Идите на горизонт. И сколько будет отодвигаться эта черта на небе, столько будет удлиняться жизнь.

А я как-нибудь приеду к вам за красивой изящной палкой золотистого цвета – чтобы увезти ее в плацкартном вагоне на юг и там по берегу Азовского моря в Пересыпи гулять с ней и мысленно писать что-то занимательное и приятное оставшимся друзьям и знакомым…Некоторых, может, придется поздравлять со столетием!

Наливай! Твое здоровье! Всех благ! 80 лет – только начало веков, которые никому неизвестны.

Еще раз налей! Зовите девчонок! Хочу танцевать! В одной из повестей В.Ф.Потанина танцы описаны горячо. Неужели он когда-то был так молод? Поставьте музыку! Будем пить, гулять и танцевать с молоденькими и пожилыми до первых петухов и славить великого и простого утятского парнишку Витю Потанина, вдруг напугавшего деревню Утятку своим неправдоподобным возрастом! Напьемся так, что на заре будем поднимать тосты за Владимира Мономаха, Иоанна Грозного и Александра… Македонского!

Обнимаю,

ВИКТОР ЛИХОНОСОВ,

познакомившийся с ВИКТОРОМ ПОТАНИНЫМ (автором рассказа в «Литературной России» – «Пьяный дом») в 1967 году на 5-м этаже издательства «Молодая Гвардия».

Август 2017

Северный Кавказ, г. Краснодар

Виктор Лихоносов

http://www.voskres.ru/articles/lihonosov.htm
Записан
Александр Васильевич
Глобальный модератор
Ветеран
*****
Сообщений: 103125

Вероисповедание: православный христианин


Просмотр профиля WWW
Православный, Русская Православная Церковь Московского Патриархата
« Ответ #3 : 24 Августа 2017, 20:04:59 »

Любить сердцем

К 80-летию В.Ф. Потанина



Дорогой Виктор Федорович!

С сердечной радостью писатели России поздравляют Вас с юбилеем не только Вашим, но и всей русской культуры!

Каждый раз, читая  Ваши новые повести, рассказы, эссе о Русском слове, невольно перефразируешь слова А.П. Платонова: «Без Виктора Потанина народ не полный!»

В какой-то особенной чуткости и нежности неповторимой атмосферы Утятки, да и всей вашей жизни рождались дивные образы, характеры и лица простых русских людей, их естественная верность традиционному укладу, их сопротивление несправедливости, неисчерпаемость их душевных сил... Все это у вас передано нервом сердца. Иной раз, казалось бы, в простом сидении с удочкой над Тоболом Вы открываете такую широкую панораму Божьего мира, с его повседневностью и торжественностью, что дух захватывает и от радости сегодняшней, и от печали за завтрашний день…

А дети, а школа, а порушенные фермы, заброшенные нивы…, – всё есть в той бескрайней картине, написанной в ваших книгах…

Все мы учимся любить сердцем с вашими книгами, которые стали классикой Русской литературы, которые останутся в ней как образец красоты сложной, но неповторимой русской жизни.

А Ваша верность Южному Уралу, из которого Вы на мгновенье вырывались в столицу, чтобы повидаться с братьями-писателями, и тотчас мчались обратно…

Даже сегодня, в условиях довольно противоречивого времени, Вы продолжаете дело своих товарищей-современников Валентина Распутина, Василия Белова, Виктора Астафьева, Юрия Казакова, Евгения Носова…, которые делом и мастерством служили своему народу и России!

Дорогой Виктор Федорович, милый сердцу русский писатель, мы желаем Вам творческой радости на многая и благая лета в вашем благородном служении нашему народу.

С неизменной любовью и признательностью,

по поручению писателей России,

Валерий Ганичев

http://www.voskres.ru/articles/ganichev5.htm
Записан
Страниц: [1]
  Печать  
 
Перейти в:  

Powered by MySQL Powered by PHP Valid XHTML 1.0! Valid CSS!