Михаил Смолин«Янычары» ночного братства
Спорное и сомнительное это дело — «потребности настоящего». Тут каждая «лучшая часть интеллигенции» — а их видимо-невидимо — останется при своем мнении.
Н.М. Соколов. Об идеях и идеалах русской интеллигенции О феномене российской интеллигенции можно говорить начиная со второй четверти XIX века, когда появились такие постдекабристские типы, как Герцен и Огарев, петрашевцы и Белинский. Это были «новые» люди, «интеллигенты», мировоззрение которых формировалось под влиянием декабристского мифа. Они уже не дворяне, не купцы, не мещане, не крестьяне, а нечто бессословное, внесословное, но идейно единое. У них отсутствуют сословно-профессиональные служивые идеалы, но есть ощущение особой «призванности» переделать весь русский мир по своим мечтаниям. Они как бы становятся над Россией и вне ее — в отличие от исторических представителей русских сословий, которые ощущали свое единство с общерусским государственным телом и свою роль видели в сословном служении имперским задачам России.
Революционно-демократическая российская интеллигенция с момента своего появления на свет была по отношению к исторической России своего рода «янычарским корпусом»: как исторические янычары набирались из православного населения Османской империи (с которого как бы брался налог детьми, воспитываемыми потом в особых закрытых заведениях в духе фанатичной преданности исламу и ненависти к христианам), так и декабристы духовно и идейно «откалывались» Европой от русского народа, словно в оплату петровско-екатерининских преобразований.
Отряды янычар использовались для борьбы с христианским населением. Это были разрушительные антитела, взятые из своих народов, перевоспитанные и брошенные обратно с зарядом крайней ненависти ко всему своему. Особый дух ненависти к своему, дух «янычарства» был характерен и для декабристов, выступивших против своего исторического Отечества и своих братьев по крови с оружием в руках. Декабризм — плоть от плоти этого типа.
Декабристы получали свое образование во всевозможных европейских «янычарских корпусах» — в масонских ложах, в иезуитских закрытых пансионах, где зачастую было немало якобинцев и вольтерьянцев, у различных частных лиц и в многочисленных государственных учебных заведениях Европы. Некоторые из них учились в пансионе у аббата-иезуита Николя; воспитателями Никиты и Александра Муравьевых был Мажье, абсолютно безнравственный человек с революционными убеждениями; Анненкова образовывал в «науке бунта» ученик Руссо швейцарец Дюбуа; Кюхельбекеру и Пущину проповедовал свои якобинские идеи Бодри — брат самого Марата. Многие из декабристов, попав в Европу — «землю обетованную» нового времени, усердно посещали различных знаменитых революционных философов и масонов. Лунин бывал у Сен-Симона, Никита Муравьев — у Сиенса, Волконский посещал мадам де Сталь и Бенжамена Констана и т. д. Это «просвещенческое» паломничество в Европу, в Европу «идеалов 89 года» — масонства, атеизма, вольнодумства, республиканства, не могло не вылиться в конфликт с исторической Россией. Слишком не похоже было Отечество историческое на «отечество» вновь приобретенное. Быть может, их противоположность и привела по возвращении из Европы к столь агрессивному столкновению декабристского «янычарства» с реалиями исторической России. Образование, ими полученное, прививало множество идей, не имеющих никакого отношения к русской действительности. Декабристы не знали Россию, и если и любили ее, то только такую, какой ее представляли сами в будущем, через призму идейных установок, полученных у разнообразнейших европейских учителей.
Эта страшная «любовь», сравнивающая «свое» с «чужим» на основании представлений о «будущности», вылилась у декабристов в стремление убить прошлое и разрушить настоящее.
Миф о декабризме Совершенно забытый сегодня консервативный критик начала XX века Николай Соколов, пытавшийся осмыслить «феномен» русской интеллигенции, потрясенный ее крайней противоречивостью и идейной самоуверенностью, в своем исследовании приходит к выводу:
«Вопрос об “интеллигенции” — исключительно русский вопрос. В мире, или, что почти то же, на Западе, — такими большими кусками “новые породы людей” не откалываются от своего народа… Сильная в критике, она (интеллигенция. — М.С.) детски беспомощна в работе. Можно установить, как правило, что, чем интеллигентнее наша интеллигенция, тем ниже уровень культурной жизни».
Величайшей химерой всей интеллигенции является грандиозный миф, созданный тысячами пишущих и говорящих о декабризме. Это идейное знамя всего демократического движения в России; знамя, оберегаемое вот уже более полутораста лет многочисленными поколениями «освободителей» России.
Всякий, кто пытается внести хоть небольшую толику разумного сомнения в «святости» образов декабристов, этих борцов с «царизмом», неминуемо подвергается «высоконаучной» брани и общественному поношению. Он совершает «святотатство» в храме интеллигенции, вторгается в «святая святых», «замарывает грязью светлые лики героев» и т.д. При такой нездоровой обстановке вокруг проблемы декабризма очень немногие пытались вносить диссонанс в процесс хорового воспевания величия дела декабристов и отдельно каждого из них.
Пожалуй, даже на долю большевицких революционеров, да и других (народников, петрашевцев, Бакунина, Кропоткина, Герцена, Огарева и прочих), никогда не выпадало такого тотального возвеличивания и почитания, как это случилось с декабристами.
Почему же это так произошло? Наиболее вероятный ответ может быть лишь следующий: интеллигентский орден демократов видит в декабристах
первых (по преимуществу) «освободителей», революционеров, либералов, конституционалистов — названия для них у каждой прогрессивной «лучшей части нашей интеллигенции» есть свое.
Они были
зачинщики, они первые попытались поднять массу (в данном случае солдатскую) на
вооруженную борьбу с исторической Верховной Властью в России.
Хотя разные пугачевы да разины уже устраивали кровавые вооруженные восстания, но это были все же стихийные и беспоследственные события. Их трудно отнести к действиям запланированным и осознанным, к тому же некоего «интеллигентного ядра» в этих бунтарских стихиях не было, хотя в них уже заметно влияние других традиционных сил разрушения — сектантства и инородчества. В разинщине и пугачевщине еще не было сплоченных групп присягоотступников из русского образованного общества. Только они одни и могли дать ту «закваску разрушения», которая подняла затем все «тесто» недовольных в Империи. Они отыскали и воспитали это возмущение, дали ему силу идеологической скрепы, осознанности и убежденности.
Вот почему 14 декабря 1825 года — заговор сплоченной группы офицеров, названных впоследствии декабристами, — так важен в истории революции в России. Это чувствовали все, кто начинал заниматься историей разрушения Российской Империи.
Конечно, в декабризме можно усмотреть тень или отголосок гвардейских дворцовых переворотов XVIII века; безусловным этапом на пути к декабризму было и цареубийство Павла I (
Отцы нескольких декабристов были из числа этих самых цареубийц, то есть в некоторых декабристах уже была как бы генетическая предрасположенность к цареубийству).
Но все же декабризм был уже движением «нового типа» — революционным движением со стремлением к цареубийству и уничтожению всех членов Царствующего Дома. Не потому, что они плохи или хороши, а
по идее, по убеждению, поскольку единоличная власть в
идее для них неприемлема, непонятна, ненужна,
«невыносима». Декабризм — первый бунт с
«философской» подкладкой, с противопоставлением историческому идеалу
своего идеала «из будущего». Это было «новым» в борьбе с Верховной Властью русских Царей, не наблюдаемым во всевозможных бунтах и восстаниях прошлых веков.
И это сознавали или бессознательно чувствовали исследователи декабризма.
Отнюдь не «массовость» главное в декабристском движении, хотя идеи его заметно начинали захватывать в круг своего влияния множество людей. Декабристы носили и лелеяли в себе
другой идеал — стремление воплотить умозрительно-отвлеченный идеал «счастья для всех», «освобождения», «свободы, равенства, братства».
«Блажен живущий иногда в будущем! Блажен живущий в мечтании!» - писал еще Радищев. Декабристы радикально воплотили этот принцип и жили в мечтании о будущем, а во имя этих грез убивали, лгали, клятвопреступничали.
Кто мученики и кто мучители? Более чем полуторавековое общественное сознание под беспримерным давлением интеллигентных «книжников» привыкло видеть в декабристах героев и мучеников: пятеро повешены, более сотни сосланы на каторгу, отправлены рядовыми на Кавказ, разосланы по разным сибирским местам на поселение. А судьбы декабристских жен? Их истории просто никогда не передавались у нас без «слез на глазах» и без «сжатых кулаков» от ненависти к «царизму» и главному мучителю — Императору Николаю I.
Но позволительно спросить: не сами ли «мученики» устроили свои муки, не сами ли они вели себя самоубийственно?
Что должен был делать Император Николай I, на момент восстания являвшийся той Верховной Властью в Империи, историческое существование которой измерялось уже десятым столетием? Какие были основания у Императора не действовать так, как он действовал, охраняя свой прародительский Престол, спокойствие Державы и мир в обществе? Ведь самый большой порок власти — это ее бездействие или безвластие в момент, когда решается судьба государства. Скорее, Государь имел полное право быть еще жестче по отношению к вооруженному мятежу, чем это было в реальности.
Хотелось бы особо обратить внимание на следующее: если бы Император не смягчил решения Верховного уголовного суда, пятеро казненных декабристов были бы преданы несравненно более страшной казни — четвертованию (между прочим, Пестеля предложил четвертовать Сперанский), а тридцать один — смертной казни через отсечение головы. Среди членов Верховного уголовного суда были и такие, которые предлагали еще более суровое наказание: четвертовать — шестьдесят трех, подвергнуть постыдной смерти троих и смерти — одного (см. мнение сенатора Ивана Павловича Лаврова). К этому замечанию необходимо прибавить и 101 заговорщика, которые были изъяты от суда и оставлены без судебного наказания
лично Императором.Так же Император Николай I не допустил до уголовного суда 700 нижних чинов, отправив их на войну с Персией.
Если отказать Верховной Власти в праве самозащиты от бунтовщиков, то почему, собственно, нужно оставлять наказания за другие преступления, например чисто уголовные? (
Уголовник — скажем, убийца — так же становится «мучеником» по применении к нему соответственного репрессивного закона: либо расстрела, либо долгого срока содержания в тюрьме. Он тоже мучается и страхом смерти, и трудностями тюремного существования).
Возводя в ранг героев всевозможных бунтарей, разрушителей, революционеров и прочих безусловно «прогрессивных» людей, мы почему-то никогда не вспоминаем о настоящих мучениках от этих кровавых героев — законопослушных или верноподданных гражданах. Где и когда можно было слышать добрые слова в адрес исполнивших свой долг 14 декабря — таких, как знаменитый генерал граф Милорадович, которого Каховский смертельно ранил выстрелом сзади, а князь Оболенский ударил штыком в спину; об убитом тем же Каховским полковнике Стюрлере, жестоко раненных генералах Шеншине, Фредериксе, полковнике Хвощинском, конногвардейцах (например, ротмистр Велио потерял руку), гренадерах и других солдатах, лишившихся жизни или здоровья только потому, что «сто прапорщиков хотят переменить весь государственный быт России».
Удивительна судьба генерала Милорадовича. Участвовавший не менее чем в 55 сражениях, он не получил ни одного ранения и был убит своими соотечественниками-декабристами. Когда из еще живого Милорадовича врачи извлекли пулю, то он, взяв ее в руку и рассмотрев, перекрестился и сказал:
«О, слава Богу! Эта пуля не солдатская. Теперь я совершенно счастлив...» (пуля была пистолетная, с хвостиком). И несколько позже продолжил:
«Донесите Государю, что я нимало не жалею о том... напротив, я чувствую себя теперь истинно счастливым... я умираю, исполнив свою святую обязанность».
Декабристы, зная, что наказание в случае неудачи будет суровое, повели за собой солдат, соблазнив «малых сих», не способных разобраться, во что их втянули обманом. И это подставление под наказание нескольких тысяч человек из народа преподносится до сих пор как деяние, совершенное «ради народа», ради его «освобождения».
«Интеллигенция, - писал Н.М. Соколов, -
…в глубине души вполне разделяет мысль Вольтера: “народ всегда останется глуп и невежествен: это скот, которому нужно лишь ярмо, кнут да сено”. За время своего увлечения народом “интеллигенция” пыталась забить его в тяжелое ярмо, обуздать его хлестким кнутом и несла ему самое скверное сено».
Многие либеральные и советские исследователи писали и пишут о смелости, храбрости тех или иных декабристов. Все это в некоторых из них присутствовало, но эти качества имеют положительную ценность тогда, когда прикладываются к положительным задачам и целям. Ведь никто не будет оспаривать, что бывают смелыми, храбрыми и разбойники, и уголовники, и воры, и убийцы. Революционная смелость всегда безрассудна, и плод ее всегда разрушителен.
Часто любят поговорить и о том, что некоторые декабристы были храбрыми офицерами во время Отечественной войны. Современники не придавали этому особого значения. Вдовствующая Императрица Мария Федоровна, например, писала графу Кочубею:
«Сами начальники бунта не имеют, по своим прежним заслугам, особенного значения; есть между ними люди, которые хорошо служили, но, благодаря Бога, храбрость у нас в России — наследственная доблесть среди наших военных. Во всяком случае, тяжко, что они своим преступлением запятнали свое звание офицера и дурным поведением повергли в отчаяние своих родителей и жен».
Положительные качества декабристов (как офицеров и как личностей) значительно обесцениваются ввиду ими совершенного. Свои профессиональные военные навыки декабристы употребили на вооруженное восстание против законной власти, а свои человеческие силы людей культурных и образованных они потратили на подстрекательство солдат и вербовку новых заговорщиков.
Особенно неприглядно выглядит поведение некоторых декабристов:
Пестеля (поровшего солдат для возбуждения недовольства против правительства, стремившегося и подстрекавшего других к цареубийству и убийству всех членов Императорской фамилии на всей территории Российской империи),
князя Волконского (перлюстрировавшего для защиты своего масонского «брата» письма, адресованные начальству),
князя Трубецкого — «Диктатора» (трусость которого во время восстания столь же отвратительна, как и желание оправдаться в своих мемуарах),
Каховского (смертельно ранившего графа Милорадовича и полковника Стюрлера, стрелявшего в Великого князя Михаила Павловича, генерала Воинова и намеревавшегося убить и других верных долгу),
князя Щепкина-Ростовского (ранившего своего бригадного командира генерала Шеншина, полкового командира генерала Фредерикса, полковника своего полка Хвощинского и нескольких солдат),
князя Оболенского (поразившего штыком сзади графа Милорадовича).
Цели декабризма, или неудавшийся Февраль семнадцатого В дворянской среде были люди и другого склада мышления, предвидевшие последствия декабристских деяний. Яков Иванович Ростовцев 4-й, заявивший письмом от 12 декабря 1825 года о заговоре Императору Николаю I, писал ранее заговорщикам:
«Ваши действия будут сигналом к разрушению государства. Отпадет Польша, Литва, Финляндия, Бессарабия, Грузия, и начнется гражданская война. Европа исключит имя России из числа великих держав и отнесет ее к Азии».
Мысли, прямо-таки предрекающие будущее, что особенно стало понятно при чтении их в конце XX столетия, после всей истории удавшейся революции 1917 года, которая все описанное совершила в точности. А ведь все это, если бы не Император Николай I, могло свершиться на сто лет ранее…
Что такой погром, как в XX столетии, мог совершиться в случае декабристского успеха, видно уже из «Русской Правды» Пестеля, где тот намечает два начала для руководства страной:
правила народности и
правила благоустройства.
По первому он собирался отделить от Российской империи все народы, пользовавшиеся когда-либо политической самостоятельностью. (
Другой политический «философ» декабризма – Никита Муравьев предлагал разделить Россию на 13 или 14 федеральных штатов, в каждом из которых будут свои представительные законодательные собрания. Это уже прообраз нашего времени, когда федерализм разрушает единство страны). А это как раз все те же Польша (причем с малорусскими и белорусскими землями, которые отошли к России по разделам Речи Посполитой в XVIII веке), Литва, Финляндия, Бессарабия, Грузия, перечисляемые в предостережении Я.И. Ростовцева. Трудно сказать, собирался ли Пестель «дать волю» кому-нибудь еще, но и без того ясно, что погром Империи был бы равносилен большевицкому.
(Окончание следует)
