Они защитили МосквуОчерк
Давно обратил внимание на эту семейную пару. Он – чаще в парадном полковничьем мундире со множеством орденов и медалей, она – в безукоризненном гражданском костюме, на котором также немало боевых и трудовых наград. Оба – интеллигентны, спокойны, полны внутреннего достоинства, предупредительны и внимательны друг к другу. Заметил: в любой аудитории при появлении этих двух немолодых людей все взоры мгновенно устремляются к ним, публика как бы замирает на время. Проходит шёпоток восхищения: «Дябины!».
В канун 65-летия Победы подарил им свою книжку «О воинах и войнах», но так и не осмелился напроситься на «деловую» встречу. Помог случай: в музее истории Ярославля увидел портрет Почётного гражданина города В.С.Дябина и услышал слова тогдашнего директора В.Г.Извекова: «Уникальный, легендарный человек. Ты к ним сходи».
Позвонив, услышал приветливый голос Раисы Николаевны: «Очень рады. Приходите в любое время».
Чистота и порядок в комнатах у ветеранов Великой Отечественной войны, как говорится, образцовые. Ничего лишнего – шкаф с книжными полками, диван, два стула. На стенах – полотна известных ярославских художников. И фотографии, которые сразу приковали моё внимание.
– О них чуть позже, – с улыбкой говорит Владимир Степанович, жестом приглашая за небольшой журнальный столик, на котором аккуратными стопочками разложены тронутые временем документы. – Сначала – вот это.
В руках держу пожелтевшую фотографию молодого красивого военного в пилотке с двумя кубарями в петлицах. На обороте чернилами надпись:
«Выпускник Тамбовского кавалерийского училища имени 1-й Конной армии лейтенант Дябин Владимир Степанович. В должности командира пулемётного эскадрона станковых пулемётов «Максим» 116-го кавалерийского полка 31-й отдельной кавалерийской дивизии принимал активное участие в оборонительных, а затем в наступательных боях под Москвой в октябре-декабре 1941 года, а также 31 декабря 1941 года в освобождении города Калуги от немецко-фашистских войск».
– Так Вы кавалеристом были? – спрашиваю с удивлением.
– Ещё до войны поступил в кавалерийское училище, окончил его комэском. А вот войну заканчивал танкистом. Такая уж фронтовая судьба.
Оценив моё нетерпение, с улыбкой продолжает:
– Кавалеристы делились на «сабельников» и пулемётчиков. Это те, что на тачанках. В обеих ипостасях побывал. И сабелькой пришлось помахать, и «максимушку» потаскать, – под шестьдесят кило со снаряжением. В основном, рейды по тылам врага совершали, причём почти всегда по ночам. Ведь главное дело конницы – внезапность. Километров по пятьдесят, бывало, наматывали на сутки. Налетим, разгромим штаб или какое соединение, и – нету нас. Ищи-свищи. Немцы нас, «казаков», очень боялись и ненавидели. И это всё как раз под Москвой и было, ещё до наступления. Отступали, конечно, вместе со всей армией от Тулы на Целиноград, на Новомосковск к Кашире. А вот с Каширы для меня и началось то самое наступление, когда погнали немцев неостановимо.
Из служебной характеристики на гвардии майора В.С.Дябина: «Битва под Москвой, рейды по тылам врага в районе Вязьмы, затем Западный фронт: бои за Харьков, взятие Киева, Житомира, Луцка, освобождение Украины, Болоруссии, Польши…»
На минуту задумывается, продолжает, полистав объёмную рукописную книгу:
– Между прочим, первыми ворвались в Калугу конники нашей 31-й кавалерийской дивизии, за что ей уже в первой половине января 42-го было присвоено звание гвардейской. До сих пор гордость переполняет, как вспомню торжественное построение… Кровопролитнейшие бои были за освобождение Вязьмы. Такого количества немецких трупов никогда потом не видел за всю войну. Ненависти к врагу накопилось столько, что с голыми руками готовы были идти в бой. А мы всё время двигались вперёд, отрывались от баз снабжения. Подножным кормом лошадей кормили. Сами не доедали, а коней боевых подкармливали из своего продпайка.
Голос Владимира Степановича дрогнул, а Раиса Николаевна, погладив ладонь мужа, уважительно сказала:
– До сих пор клички всех коней в полку помнит!
– Здесь ничего странного как раз и нет, – успокаивается фронтовик. – От него, от коня, зависит многое, если не всё. Вот однажды – это как раз в районе Вязьмы – послали нас с ординарцем установить связь с соседним подразделением. И вот в какой-то деревеньке напоролись на немцев. Те сначала бежать при виде конников, а потом видят, что нас двое – и в кольцо брать. Вот кони нас тогда и унесли от верной смерти. Как тут не отдашь последний кусок боевому товарищу! Да и потом, когда несколько суток к своим пробивались, коней берегли, как своих родных. Кругом немцы, а у нас – ППШ у ординарца да мой лейтенантский ТТ. Потом, правда, «щмайсерок» фрицевский раздобыли с парой магазинов… А двенадцатого февраля меня сильно контузило. Отправили в госпиталь, да через пару дней я сбежал оттуда. Попал в 1-й гвардейский кавкорпус, куда вошла затем и наша 31-я кавалерийская дивизия. Вот тогда и назначили комэском.
Раиса Николаевна показывает карманного формата фотографию привлекательной девушки в солдатской форме:
– А вот такой я и была, когда летом 42-го впервые увидела молодого подтянутого офицера со шпорами на сапогах и кавалерийской кубанке. С тех пор, исключая годы войны, и не расстаёмся…
Из рассказа Р.Н.Дябиной.
– 21 июня – выпускной бал в нашей школе-десятилетке города Егорьевска, что под Москвой. А уже 27-го я – медсестра ППГ (полевой передвижной госпиталь) № 497. Немец наступал стремительно, осенью был уже под Москвой. Ходят слухи, что сданы врагу Подольск, Истра, Малоярославец. И страх был, и паника в душе. Но это от неясности обстановки. А когда узнали, что на Красной площади в Москве состоялся военный парад, стало намного легче. Поверили в себя, в страну, в правительство, которое, как сначала говорили, уехало из столицы. Вокруг Москвы копали противотанковые рвы, строили ДОТы, ДЗОТы, «ежи» устанавливали, аэростаты появились. Очень толково была продумана маскировка. С воздуха ничего понять было невозможно… Помню, идём по Васильевскому спуску, а по радио передают, что немцы взяли Красную Поляну. А это – двадцать шесть километров от Москвы. На их танках – час езды, даже по снегу… Кстати, от тех дней навсегда остались в памяти нескончаемый поток раненых и мороз. До сорока двух, бывало, доходил. Лютее и не припомню. Но главное – люди гибли от немецких пуль и снарядов. Начали бомбить Москву, листовки сбрасывают: «Москву взяли, сдавайтесь!». И вот 5 декабря 1941 года началось контрнаступление. О многом, что довелось увидеть и испытать, даже рассказывать жутко… Помню, 31 декабря освободили Калугу. Сто семьдесят шесть километров прошли без отдыха, со страшными потерями, но отогнали немцев от Москвы. Правда, «застряла» несколько Руза, но в победу уже поверили, остановить нас уже ничто не могло...
Задумчиво цитирует из Юлии Друниной: «Растут в степи солдатские могилы. Идёт в шинели молодость моя».
Спрашиваю о последующих «огненных вёрстах». Охотно продолжает:
– Осенью 42-го освободили Смоленск. Город был полностью разрушен. Сохранились лишь крепостная стена и, как ни странно, здание театра. Поскольку ни одного дома не уцелело, наш госпиталь разместился в пригороде. Вот тогда и был самый большой наплыв раненых. Без конца подвозили. Все худые, измождённые. Но вот что удивительно: за всю войну почти не видела больных, то есть простуженных. Обморожений было много, а вот чтобы болели чем – не припомню. Наверное, это связано с теми страшными условиями, в которых оказался человек, но факт есть факт. Очень часто кровь приходилось сдавать, даже привычным делом стало. И вот ещё что. В 41-м, помню, обрабатываю рану пленному немцу, – упитанный такой фриц, – а он мне огромный кулачище к носу: «Хайль Гитлер!». А вот уже под Смоленском спесь-то у них сбили. Смотреть было противно, какими они, «сверхчеловеки», по Москве шли, а за ними – поливальные машины, нечисть смывали… В общем, сначала наш госпиталь был в подчинении Западного фронта, затем 1-го Белорусского. С ним и закончили войну в Кенигсберге. Награждена орденом Отечественной войны, медалью «За боевые заслуги», «За взятие Кенигсберга» и другими. Но самая для меня дорогая медаль – «За оборону Москвы». Самая дорогая и памятная.
Осторожно перевожу разговор на то, как произошло знакомство с Владимиром Степановичем. Раиса Николаевна оживляется.
– Летом 42-го после освобождения Калуги в одну из передышек командование разрешило нам устроить танцы. Война в самом разгаре, но мы же молодые, по восемнадцать-девятнадцать лет, потанцевать хочется. Наш госпиталь тогда в составе 3-го Белорусского фронта был. В общем, подходит ко мне офицер-конник, приглашает танцевать. Затем до госпиталя проводил. А на второй день подводит меня к чудом уцелевшему зданию с вывеской «Загс», оформляет какой-то документ. Тут же прячет его в карман гимнастёрки и… уезжает на фронт, в свою часть. И целых четыре года – ни весточки, ни слуху, ни духу. Думала, погиб. Сразу после войны поступила в Московский пединститут. И вот 27 декабря 1945 года ко мне, первокурснице, является майор с «иконостасом» боевых наград… Словно во сне. До сих пор вспоминаю, как нечто ирреальное. Но так и было. В общем, Новый 46-й год встречали семейной парой… Но вот что интересно: тот документ, датированный 29 июля 1942 года с названием «Свидетельство о браке», он показал мне только через пятьдесят лет. Шутник! Всю войну проносил в кармане гимнастёрки, и потом, говорит, хранил, как зеницу ока. Так что в будущем году будем отмечать семидесятилетие супружеской жизни.
Раиса Николаевна с нескрываемой нежностью смотрит на мужа:
– Он всегда был таким, «казак лихой, орёл степной» – смелый, иногда до безрассудства, и решительный. Ответственный очень. И настойчивый, чего решит – добивался всегда. Честности и принципиальности тоже не занимать. Сослуживцы ценили в нём открытость, доброту, верность слову и дружбе. Он и сейчас такой же. Наверное, и в моём характере есть что-то похожее. Это нас и роднит, и даёт силы жить по совести. Никогда без забот не жили. Но могу смело сказать, что за все эти годы ни разу не поссорились, не поругались. Не помню, чтобы он или я повысили друг на друга голос. Он – скромный по натуре человек. Я тоже не люблю, чтобы со мной носились, как с писаной торбой. Кстати, долгое время не понимала, почему в компаниях фронтовиков офицеры первый тост всегда поднимали за Владимира Степановича. Как ни допытывалась – не говорит, уходит от ответа, отшучивается. А ведь если бы не он, гвардии майор Дябин, могли бы и часть расформировать, и комдива под трибунал. Но об этом в другой раз… На жизнь не жалуюсь. Благодарна судьбе, что жила в это нелёгкое время, что встретила любимого человека, что есть дети, внуки и правнуки.
На вопрос, что наиболее памятно, уверенно отвечает:
– Всё памятно. Начнёшь вспоминать, и остановиться не можешь. Опять в те страшные условия погружаешься. Вот и вы мою память расшевелили. Но чаще всего вспоминается, конечно, декабрь сорок первого. Не только я, а вообще все, кто мог держать оружие, рвались на передовую…
14 февраля 2013 года Владимира Степановича не стало.
Евгений Гусев, член Союза писателей России (Ярославль)http://www.voskres.ru/army/library/gusev.htm
