(Продолжение)Мирян, отрекшихся от веры под угрозой наказания языческой власти, 6-е правило Анкирского Собора на 6 лет отлучает от причастия. С ним солидарно и 81-е правило Святителя Василия Великого. Но Святитель Петр Александрийский (память 25 ноября) снижает наказание до 3 лет при условии, что наказуемые претерпели жестокие муки, прежде чем отреклись от Христа (1-е правило). Впрочем, по 2-му правилу Святителя Григория Нисского наказание должно составлять 9 лет.
Согласно 20-му канону Трулльского Собора епископ, всенародно учащий мирян в чужом городе, подлежит извержению из сана и переводу на пресвитерскую должность. А мирянин за сходное деяние, согласно 64-му канону того же Собора, отлучается на 40 дней. Правда, 29-е правило Халкидонского Собора, созванного за два столетия до него, категорически не допускает такой санкции в отношении архиерея, считая, что в отношении епископов возможно лишь извержение из сана.
Разрешение формального противоречия двух норм канонисты видели в том, что 29-й канон Халкидона касался виновных проступков, не допускающих сохранения за архиереем священнического достоинства. А 20-е правило Трулльского собора говорит о деянии пусть честолюбивом и своевольном, но не попирающем Священство. А потому виновный в нем может быть оставлен в пресвитерском сане[21].
Церковное законодательство Российской Империи установило собственные наказания. В частности, волшебники отлучались от причастия на 20 лет, принимающие их или прибегающие к их услугам — на 5 лет, клятвопреступники — на 10 лет, умышленные убийцы — на 20 лет, неумышленные — на 11, святотатцы — на 15 лет, нарушители целомудрия — на 10, 15 и 20 лет в зависимости от рода греха, а многоженцы — на 8 лет[22].
В связи с этим возникает целый ряд вопросов. Например, из каких прецедентов взяты сроки, заложенные в канонических санкциях? Можно, конечно, предположить, что каноническое право действовало по аналогии с римским уголовным законом. Что, к примеру, «слепки» времени отлучения грешника взяты со сроков тюремного содержания преступников. Это предположение тем более кажется естественным из общих соображений, что, по одному справедливому замечанию, Церковь, как организованное в видимом мiре общество, не может не иметь черт, сближающих ее с другими человеческими союзами, в первую очередь государством[23].
Увы, такое предположение лишено оснований. Как известно, в зависимости от тяжести и вида преступления в римском праве наказания делились на две группы. К первой относилась смертная казнь, членовредительство, изгнание и ссылка на рудники. Ко второй группе — штрафы (пени), а также телесные наказания[24].
В присутствии Императора Феофила Иконоборца (829–842) наказывают монаха-иконопочитателя. Миниатюра из Мадридского Кодекса (XII в.) «Истории Императоров в Константинополе с 811 по 1057 год, написанная куропалатом Иоанном Скилицей»Тюремного заключения римское право не знало, хотя в городах существовали специальные места для временного помещения отдельных лиц — так называемые карцеры (carcer). Кроме того, такой вид наказания допускался главным образом лишь в отношении рабов, что резко сужает возможности его применения в контексте канонического права. Заметим также, что какого-либо четкого регулирования сроков заключения в римском праве просто не существовало, и скорее всего, они зависели от административной практики по каждому конкретному случаю[25].
Не спасают положения и ссылки на более поздние, «византийские» законы. «Эклога» (VIII в.), например, знает следующие виды уголовных наказаний:
отрезание языка — за лжесвидетельство (п. 2 титула XVII),
смертная казнь — за организацию заговора против Императора, кровосмешение, мужеложство, отравление человека, колдовство, убийство мечом, дезертирство (п. 3, 33, 38, 42, 43, 46, 53 титула XVII),
распятие на вилах (фурке) — за разбой (п. 50 титула XVII),
телесные наказания (наказание кнутом и палками) — за избиение иерея, блуд и прелюбодеяние, двоеженство, аборт (п. 4, 19, 20–22, 35 титула XVII),
штраф — за погубление чужого скота (п. 8 титула XVII),
отсечение руки или сечение бичом — за воровство, разграбление могил, похищение человека, подделку монет, телесные повреждения (п. 9, 12, 13, 16, 18, 46 титула XVII),
ослепление — за кражу в алтаре (п. 15 титула XVII),
отрезание носа — за блудную связь с монахиней, свободной девицей, замужней женщиной и изнасилование (п. 23, 24, 27, 30–32 титула XVII),
изгнание — за совращение девицы и непреднамеренное убийство (п. 24, 48 титула XVII),
оскопление — за скотоложство (п. 39 титула XVII). И тоже ничего не говорит о тюремном наказании с конкретными сроками.
Поэтому вполне обосновано предположение, что канонические санкции в массе своей рождались
без всякой аналогии с римским правом из обычной церковной практики. Поскольку «свободное» каноническое творчество, не имеющее перед глазами каких-либо опытов, едва ли могло иметь место во времена господства римско-правовых воззрений, можно смело предположить, что в своих правилах Святые Отцы и Соборы руководствовались в первую очередь конкретными примерами, возникшими задолго до них, где как раз довлели
иные цели наказания, чем те, которые формулировало для себя римское право. А именно
духовное исцеление правонарушителя, возврат его в лоно Церкви[26]. Со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Это логично следует из того факта, что наказания, которые суд мог налагать на виновных лиц, в ту древнюю эпоху не воспринимались современниками
в строгом юридическом смысле. Во-первых, Церковь в то время была еще гонимой и нелегитимной, а потому ее акты никак не могли быть названы
правовыми. Поэтому она вынужденно практиковала собственную систему наказаний, заметно отличающуюся от государственного закона, имея широкое поле для творчества. А во-вторых, нравы римского общества тех столетий не позволяют предположить резкой смены поведения даже для неофитов, уже приобретших ко дню своего прихода в Церковь устойчивые греховные привычки. Слабо верится, будто отлучения длиной
в десятилетия могли иметь широкое применение даже в период расцвета столь ригористических обществ, как монтанисты, не говоря уже о более поздних временах.
Скорее всего, указывая эти непомерные для современного сознания санкции, Отцы и Соборы хотели подчеркнуть тяжесть содеянного христианином греха, который Церковь надеется простить. В этом методе
аллегорического описания, взятом из Священного Писания, нет ничего необычного. Он вообще был чрезвычайно распространен в древности. Например, как указывают известные богословы, 1000-летнее Царство Христово, о котором говорится в «Апокалипсисе» Иоанна Богослова (Откр. 20:1–10), есть не точная хронологическая величина, а всего лишь свидетельство некоторой полноты и законченности конкретной эпохи[27].
Но и при этом объяснении сохраняют свою актуальность главные вопросы:
почему каноническое право допускает такую практику и как она формируется. Как ни странно, ответы на них довольно очевидны. Выше уже указывалось, что, в отличие от римского государственного права, при всех веяниях времени и влияниях национальных и исторических традиций, Церковь всегда выносит на первый план
врачевание болезненных состояний души грешников. А потому в своем 27-м правиле о прелюбодеях, человекоубийцах, чародеях и прочих грешниках, совершивших тяжкие преступления, Святитель Иоанн Постник, в частности, говорит, что грешники должны претерпевать большее или меньшее наказание в зависимости от того,
усердно ли они расположены к покаянию или нет.
И по 2-му правилу Святителя Василия Великого врачевание преступника также следует оценивать не временем,
а образом покаяния. Как мы имеем возможность убедиться на данных примерах, этот критерий является наиглавнейшим при определении церковного наказания, что напрямую вытекает из христианского вероучения.
-V-Грешники не потому не могут находиться в лоне Церкви, будто Бог суров и не желает их нахождения там, а потому, что они
сами отрешили себя от Тела Христова, от общества верующих христиан. Душа человека, пораженная грехом, неспособна воспринять ту благодать, которая обильно изливается при богослужении, и в первую очередь при совершении Евхаристии, на всех молящихся. Само его присутствие вместе с праведниками на этом Таинстве выглядит несправедливо, поскольку «святая святым» в таком случае легко превращается в «бисер перед свиньями». Запятнанная грешником святыня перестает быть благодатной для него самого, а его участие в греховном состоянии в Таинстве есть вовлечение в еще больший грех, поскольку ведет к растлению души. Святые Дары, принимаемые без должного благоговения и духовной подготовки, без поста и молитвы, приносят не пользу человеку (сопричастие с Христом), а вред,
духовную смерть, о чем совершенно недвусмысленно говорится в молитвах к Святому Причащению (например, кондак, глас 2).
Святитель Иоанн Златоуст. Мозаика в Софии Константинопольской. IX столетиеПоэтому Святитель Иоанн Златоуст (память 26 ноября) и говорит: «Покажите мне грешника, и я скорее умру, чем допущу, чтобы он переступил порог храма, пока упорствует в своем поведении». И в другом месте святитель продолжает свою мысль: «Если ты знаешь о ком-либо из собравшихся вместе с тобой, что он виновен в непотребстве, и видишь его приступающим к Святым Тайнам, то скажи об этом раздаятелю их. Такой недостоин таинства, удержи его нечестивые руки»[28].
Поскольку же само отлучение (пусть даже временное) от Церкви является прологом духовной смерти христианина, она всячески пытается спасти своего сына или дочь, применяя апробированные духовным опытом средства к исправлению. Разумеется, степень пораженности человека грехом, его усердие к исправлению, а также обстоятельства, способствующие или препятствующие исцелению, могут быть самыми разными. Поэтому Церковь ставит во главу угла не формальную санкцию, установленную канонами, а именно указанные выше обстоятельства духовного врачевания. Отсюда — пестрота и порой даже внешняя противоречивость канонической судебной практики.
Патриарх Московский и всея Руси Сергий (Страгородский)«Правила Церкви — не догматические определения о предметах веры, раз и навсегда решившие вопрос, и не действуют автоматически, — писал
Сергий (Страгородский), патриарх Московский и всея Руси (1943–1944). — Они преподаны прежде всего к руководству церковного суда, и следовательно, всякий случай их применения предполагает
особое решение этого суда. В частности, отмечая недействительность рукоположения при тех или иных условиях, правила прежде всего говорят лишь о праве церковного суда признать эти рукоположения недействительными. Это значит, что в случае нужды, во внимание к обстоятельствам данного дела или просто из соображений церковной икономии суд может остановить свой карающий меч и оставить данное рукоположение в силе»[29].
Индивидуален не только каждый человек, но и целые эпохи. И Церковь каждый раз приноравливается к внешним факторам. А потому нет ничего странного в том, что покаянная практика нынешнего времени качественно отличается от той, которая была сформирована в прежние века. Сегодня даже за грехи, относящиеся к разряду смертных, налагаются наказания, которые для Древней Церкви выглядели бы просто насмешкой над правосудием. Разве можно сравнить, например, прежние санкции за блуд и прелюбодеяние и нынешние? 20 лет отлучения против ежедневного чтения нескольких стихов Евангелия в течение пары недель, коленопреклоненной молитвы по 15 минут в сутки и тому подобного — обычные наказания для современных прелюбодеев.
Но отходя от формальных санкций, Церковь всегда руководствуется главным принципом, сформулированным еще в 102-м правиле Трулльского Собора. А оно гласит: «Приявшие от Бога власть решити и вязати, должны рассматривати качество греха, и готовность согрешившего ко обращению, и тако употребляти приличное недугу врачевание, дабы, не соблюдая меры в том и в другом, не утратити спасения недугующего. Ибо не одинаков есть недуг греха, но различен и многообразен, и производит многие отрасли вреда, из которых зло обильно разливается, и далее распространяется, доколе не будет остановлено силою врачующего».
Разъясняя его, Преподобный Никодим Святогорец (память 14 июля) писал: «Духовный врач должен прежде всего рассматривать расположение и наклонность грешника: любит ли он здравие души, имея горячее покаяние, или, напротив, взращивает во вред себе грех; каким образом он подвергается греху, не отвергает ли спасительные лекарства, которые ему дают, и не увеличивает ли рану греха еще больше»[30].
Отсюда сам собой напрашивается важнейший принцип наказания: чем
духовно здоровее христианин, тем
легче должны быть формы покаяния. Иначе зачем годами не допускать к причастию христианина, если он и так раскаивается в совершенном грехе?! Отстаивая его, Антиохийский патриарх и канонист
Феодор Вальсамон (1193–1199) утверждал:
«Чтобы кто не впал в беспечность по причине продолжительности сроков епитимии, местный архиерей если увидит, что кто-либо, подвергшись епитимии за какой-нибудь грех, принял врачество епитимии с благодарением и с горячим усердием, показывает покаяние, должен сократить срок епитимии, не боясь осуждения за то, что якобы нарушает каноническую строгость относительно сроков епитимии»[31].
Однако, поскольку для Церкви важнее всего спасение человека, наряду с первым допускается и другой подход: чем
слабее человек, тем
легче покаяние. Разумеется, до известных пределов. Основу для подобной практики видят в том, чтобы «в случае, когда священники будут давать сильным духом и ревностным к покаянию снисходительные епитимии, а более нерадивым и малодушным, наоборот, строгие, они, не исправив ни тех ни других, не погубили их. Духовнику подобает рассматривать прежде всего и в соответствии с этим оказывать милость, облегчая епитимии нерадивому и малодушному, но делая их более тяжелыми для сильного духа, и то и другое творя по милости, чтобы сильного духом чистить от греха, а у малодушного не сделать рану еще хуже»[32].
Примиряя кажущееся разногласие, известный канонист писал: «При наложении церковных наказаний особенно же при назначении отлучения от Святых Тайн, следует поступать осмотрительно, дабы ни кающегося не обременять и не привесть в отчаяние, ни в ожесточенном не произвесть неуважения к Святым Тайнам и равнодушия к содеянному преступлению, ни в имеющих холодность к Закону не умножать оной, а тем более сделать послабление расколу. К уврачеванию достаточным считать не время, но произволение кающегося, а потому сам себя возбудивший к покаянию подлежит епитимии снисходительнейшей, а обличенный — к продолжительнейшей»[33].
Каким же образом в канонической практике смогли ужиться столь внешне противоречивые и даже противополагающие себя друг другу принципы? С духовной точки зрения эта проблема решается тем, что Церковь в первую очередь —
союз любви. Ведомые Духом Святым, ее пастыри и архипастыри решают, какими способами лицо может быть возвращено к Богу, что нужно сделать, чтобы трости надломленной не преломить (Мф. 11:7).
(Окончание следует)
