ПраведницаЕлена Цыганова
ПрасковьяЕсть женщины в русских селеньях…
Н.А. Некрасов
Я отказываюсь это драматизировать.
Иосиф БродскийМеня растила бабушка, потому что я была слабеньким, «несадовским» ребенком, а мама много работала, будучи кормилицей семьи.
Только это была совсем не та бабушка. Не уютная округлая старушка с ямочками на мягких щеках, с мурчащим котиком на коленях и неизменным вязаньем в руках, как изображают бабушек в детских книжках. Бабушка Прасковья – тетя Паша, как называли ее односельчане, – была худой, строгой, властной, нелюбительницей рукоделья и котиков, зато любительницей больших собак, приключенческих романов, военного кино. Бабушка Прасковья родилась в 1900 году в селе Красный Яр, в зажиточной семье потомков донских казаков – в хозяйстве имелись лошади, любовь к которым она сохранила на всю жизнь. В войну это помогло ей устроиться колхозным конюхом – это была не такая убойная работа, как на ферме, поскольку избежавших мобилизации лошадей было немного. Она отлично училась в церковно-приходской школе, за посещением которой крестьянскими детьми строго следил красноярский помещик, поборник народного просвещения. Во время «красного террора» благодарные сельчане помогли помещику с семьей спастись от ареста и расстрела.
В 14 лет Параша встретила 13-летнего Сашу. Это была любовь с первого взгляда и до последнего вздоха. Ромео и Джульетта. «Мы не могли дождаться, когда же нас обвенчают», – говорила бабушка, показывая мне фотографии статного русоволосого синеглазого красавца – моего деда. Дед погиб на фронте в 1942-м, Прасковья долго не верила, ждала. После войны ее звали замуж – она и слышать не хотела.
У деда с бабушкой было четверо детей – три дочери и сын, бабушкин любимец, военный летчик, умерший молодым от осколочного ранения в голову. Мама вспоминала, как в 1946 году ее любимый старший брат Коля наконец вернулся домой (он целый год после Победы прослужил в Германии: испытывал трофейные самолеты). Она, первоклашка, играла на улице и увидела стройного, красивого молодого офицера с золотыми погонами и орденами на груди, идущего ей навстречу.
– Коля?.. – неуверенно окликнула она его.
– Томочка! – офицер уронил тощий вещмешок и подхватил сестренку на руки.
– А ты привез мне шоколад? – требовательно спросила она (о том, что военные летчики получают шоколад, знали все дети).
– Прости, сестренка, совсем немного, – улыбнулся старший брат. – Куклу тебе – привез, купил. А шоколада одна плитка всего. Немецкие дети тоже любят сладкое!
Трофеев никаких Николай не привез – он презирал мародерство. Это была бабушкина закваска: я не встречала людей такой свирепой и бескомпромиссной честности.
Это была бабушкина закваска: я не встречала людей такой свирепой и бескомпромиссной честности
Суровая, лишенная всякой сентиментальности бабушка была человеком деятельной доброты: мама рассказывала, как та подкармливала немецких военнопленных, пригнанных на работу в Красный Яр. В это время она уже была солдатской вдовой, носила траур по любимому мужу и ждала писем от единственного сына, сражавшегося с грозными асами люфтваффе.
Однажды ей написал Колин командир. О том, что Николай храбрый офицер, летун от Бога, добрый товарищ и… немного побил другого офицера. Так что пришлось отозвать представление к Звезде Героя, а вы проведите с сыном воспитательную работу, чтобы впредь не боксировал, а то и до трибунала дойдет.
Зная доброту сына, бабушка не сомневалась, что Николай заступился за кого-то (дело было в Германии).
Бабушка приютила у себя в доме две семьи эвакуированных – из Москвы и Ленинграда, делилась с ними немудреной едой: молоком от единственной коровы, картошкой и тыквой с огорода. Вот в эвакуированную москвичку и влюбился с первого взгляда (в нашем роду много таких шекспировских, роковых любовей) красавец Николай. Девушка, конечно, ответила герою-летчику горячей взаимностью. Однако по соседству жила другая, считавшая себя Колиной невестой, писавшая ему письма на фронт. Николай объяснял матери, что там всё совсем несерьезно, школьная влюбленность (абсолютно невинная, учитывая викторианские довоенные нравы).
Я не хочу ничего приукрашивать. Бабушка была властной женщиной крутого нрава, похожей на шолоховских старых казачек. Она попыталась заставить сына жениться на соседке. Из этого ничего не вышло – вернее, вышел безобразный скандал: жених удрал из-за праздничного стола, не пожелав целовать нелюбимую, когда гости закричали «Горько!». В итоге Николай и Марина поженились и уехали в город, где жили счастливо до тех пор, пока у сорокалетнего спортсмена и охотника не «пошел» осколок (так сказали врачи)…
Смерть Николая подкосила бабушку, боль потери усугублялась чувством вины из-за того, что, оскорбленная непослушанием сына, она долго не принимала его жену, смягчилась только с рождением внучки Ирочки. Много лет она тосковала по своим самым любимым – мужу и сыну, – и тут на нее, уже старуху, обрушился новый тяжкий удар: покончил с собой один из внуков, Анатолий.
Когда я была маленькой, я постоянно напевала две песни. Первая – «Враги сожгли родную хату»; при словах: «Сойдутся вновь друзья-подружки, да не сойтись вовеки нам!..» – суровая бабушка смаргивала слезы, и я вслед за ней. Вторая – «Лишь только подснежник распустится в срок…» – приблудилась непонятно откуда. Иногда, впрочем, мне смутно вспоминалось юное темноглазое лицо и грустный, очень красивый голос.
Однажды мама поманила меня и сказала:
– Эту песню пел твой двоюродный брат Толя, когда носил тебя, крошку, на руках. Вот его фотография. Он погиб. Пожалуйста, не пой эту песню, бабушке больно ее слышать.
С фотографии на меня печально смотрел смуглый черноглазый юноша – тот самый, смутно знакомый.
– Ма-ам… Как же это случилось?
– Страшно и нелепо. Он участвовал в драке – знаешь, молодые ребята иногда хулиганят. И, поскольку был несовершеннолетним, взял вину на себя – думал, что его не посадят. Посадили.
Я слушала, затаив дыхание.
– Из тюрьмы Толик вернулся больным человеком, – продолжала мама (гораздо позже я узнала, что «болезнь» была наркозависимостью). – Его нашли товарищи по отсидке, дали понять, что не отстанут, и он повесился.
Вскоре в семье произошла новая трагедия: убили другого моего двоюродного брата, бабушкиного любимца Сашу. Доброго, смешливого, нежно звавшего ее «бабулёк». Молодого парня, отца двоих маленьких детей, ударили по голове и утопили, убийцу так и не нашли.
Муж, сын, внуки… Но горе не сломило ее – наверное, потому, что бабушка была глубоко верующей
При всем при том я не помню бабушку сломленной, убитой горем. Наверное, дело было в том, что бабушка была глубоко верующей. Темную от времени икону Богородицы на «божнице» в ее доме я помню чуть не с рождения, как и худую седовласую фигуру в ночной сорочке, шепчущую молитвы у моего изголовья. Мама работала в научной библиотеке и, боясь неприятностей, строго-настрого запрещала бабушке крестить меня или водить в церковь, но молиться запретить не могла.
Кстати, икону бабушка держала в красном углу и в те времена, когда за это можно было отправиться куда Макар телят не гонял. Не боялась. Говорила: «Сначала меня из моего дома ногами вперед вынесут, а уж потом Матерь Божию!» Поэтому я никогда не стесняюсь носить крестик и креститься на церковные купола, как бы странно окружающие на меня ни смотрели. Стыдно не выглядеть фриком, а бояться открыто исповедовать свою веру.
Бабушке было чуждо распространенное инфантильное представление о Боге как о страховом полисе от неприятностей: мол, покрестить ребеночка надо, чтобы не болел, а обвенчаться – чтоб муж не загулял и не запил. Она была мудрым взрослым человеком и понимала, что никто не избежит своей меры скорбей. Вера не гарантирует, что близкие будут живы и здоровы, что на твоем веку не случится большой войны или голода (дед с бабушкой и первенцем в 1921-м бежали от страшного голода в Поволжье на юг, так и спаслись).
Советскую власть бабушка не любила (нашей семьи репрессии не коснулись, но ее родного брата раскулачили – вся его семья погибла в диких степях Казахстана).
Эта неприязнь порой прорывалась.
– Кушай тюрю, Яша, молочка-то нет!
– Где ж коровка наша? – Увели в Совет!
– многозначительно комментировала она нашу трапезу. Мама сердилась и просила ее быть осмотрительней: «Ребенок ведь! Проболтается, подружкам в школе расскажет! Будут неприятности!»
Но сложные отношения с властью никак не влияли на ее любовь к Родине. Как я уже говорила, бабушка была мудра. И хорошо понимала, что священное Отечество не может существовать без грешного государства, поэтому своему государству нужно быть лояльным и защищать его от внешнего врага, и точка. Любителей порассуждать о «баварском пиве» она бы на вилы подняла.
Однажды, идя по улице родного села, бабушка стала свидетельницей смертельного ДТП: молодой мотоциклист погиб под колесами БЕЛАЗа. Мотоциклист был ее внучатым племянником. Бабушка оказалась единственной свидетельницей, ее вызвали в суд, и она показала, что невольный убийца невиновен, что мотоциклист на бешеной скорости буквально влетел под колеса, нарушив правила, да и вообще погибший был бездельным парнишкой: пил, пьяный гонял на мотоцикле. Бабушкины родственники, родители парня, обиделись на нее. А она недоумевала: нужно было оговорить невиновного, что ли?..
Что еще рассказать о бабушке? Она обладала острым живым умом и беспощадным чувством юмора, очень любила книги, обожала певицу Анну Герман, особенно ее песню «Сады цветут»: «Всего один лишь только раз цветут сады в душе у нас!»; последнюю свою собаку – лохматого черного Цыгана – завела в 80 лет, а еще она пекла вкуснейшие пироги, благоухавшие на всю улицу. Тесто – загадочная штука: вроде делаешь все по рецепту – а ничего не получается, нужен талант. Бабушкин талант не унаследовал никто из дочерей и внучек.
Бабушка умерла в канун Крещения, когда мне шел 14-й год. Если бы не она, у меня было бы очень мало шансов выжить: после перенесенных в первые два года жизни пяти пневмоний я весила не больше кошки и совсем не могла есть. Бабушка кормила меня буквально с ложечки, ставила бесконечные банки и горчичники – все это без особой нежности: ровесница великого и кровавого XX столетия, она не была нежной. Нет, она была сильной, бесстрашной, жесткой, прямодушной, доброй и несентиментальной. Она была настоящей львицей, со всеми достоинствами и недостатками, присущими женщинам этого типа. Когда уже взрослой я познакомилась с произведениями Анджея Сапковского, меня поразило сходство с бабушкой одной из его героинь – королевы-воительницы Львицы Каллантэ.
Бабушка не слыхала об Иосифе Бродском, но охотно подписалась бы под его знаменитой фразой: «Я отказываюсь это драматизировать». Поэт имел в виду суд и ссылку, на долю бабушки выпали более суровые испытания: революция, две войны, голод и смерти близких. Всю свою долгую жизнь она теряла дорогих и любимых. Но я не могу себе представить бабушку Прасковью патетически восклицающей: «Где был Бог, когда… (погиб любимый муж, умер единственный сын, пришлось хоронить внуков)». Заламывание рук было не в ее натуре. Она медленно и торжественно осеняла себя крестом: «Бог дал, Бог и взял!» – и жила дальше, всякий раз заново находя кого любить. Запас любви в ее отнюдь не мягком сердце был уж побольше, чем у людей, готовых, по словам классика, «просентиментальничать всю жизнь».
https://pravoslavie.ru/137012.html
