«Кувалда» с «Нашей улицы»всем сущим правитОдин мой знакомый на заре моего метания между периферией и столицей сказал:
– Насторожись, если тебя полюбит Москва.
Жизнерадостно оценивая все, что со мною происходило, я в ту пору не очень обратил внимание на это предостережение, хотя и спросил:
– А почему?
– В Москве всем сущим правит улица, – ответил он.
А много позже, когда мой лучший друг активно уговаривал меня переехать в столицу, произнес:
– В Москву надо въезжать на белом коне, – и чтобы, видимо, окончательно меня не унизить, добавил: – А на твоем «дончаке» лучше порысить там, где больше простора. – И перечислил мне писателей, которые, хоть и получили признание Москвы, благополучны на периферии: тот же Михаил Шолохов, Виктор Астафьев, Василий Белов, Евгений Носов, Валентин Распутин. И я почему-то вспомнил про ту самую «улицу», про которую говорил упомянутый мною ранее знакомый. И вот эту улицу я увидел воочию в лице издающегося в столице журнала, титулируемого не менее как «Журнал современной русской литературы» и носящего название, как нетрудно догадаться, «Наша улица». У меня всегда трепетное отношение к новым литературным изданиям. И отчасти оттого, что хочется, хоть один раз в жизни, увидеть журнал пусть не идеального, но близкого к этому литературного вкуса, где бы издавались исключительно художники слова. И вдруг наткнулся взором на полуразрушенный подвал прошлого. Публикация называлась «Что такое Шолохов?» Улавливаете? Не «кто», а «что»!
В пору, когда я работал над своей трилогией «Прощеный век», когда, задыхаясь в архивной пыли и в смраде мерзости, которая окружала все, что было связано с казачеством, по крупице добывал блестки истины, которая, как утверждали древние, рано или поздно должна восторжествовать. Среди героев моего повествования были и Серафимович, и Крюков, и Шолохов. И я, мне казалось, вполне убедительно доказал авторство Шолохова во всем том, что приписывалось перу Федора Крюкова. Тем более что Федор Дмитриевич при всей его литературной широте не был по призванию романистом. Он – рассказчик. Так же, как тот же Чехов. Каково же было мое удовлетворение, когда через какое-то время миру стало известно, что рукопись «Тихого Дона» нашлась, и теперь не в меру ретивые задохлые критики и псевдоисследователи уймутся. Нет, не унялись! Бьют кувалдой по живому. Тем более что автор мною прочитанной гнусности, он же главный редактор журнала, носит соответствующую фамилию – Кувалдин.
Оказывается, что от рождения Шолохов вовсе не Шолохов, а Кузнецов, и что его мама в тринадцатом году вышла замуж за мещанина Александра Шолохова, который и усыновил ее дитя. Улавливаете преступление перед читающим человечеством? Фамилия у Шолохова, видите ли, была другая. Не повод ли усомниться, что и творчество его тоже подобным образом «усыновленное»?
И вообще, как лупит между глаз каждому из нас «Кувалда»: он и грамоте-то вовсе не был обучен. Хотя, надо признать, – дальше я кавычу – «неплохо сыграл роль «писателя» Михаила Шолохова, вжился в роль, как Бабочкин в Чапаева, позировал на фотографиях, то выставив ногу вперед, подбоченясь, то опустит на руку подбородок, то с папиросой в кадр смотрит...».
Если бы автор хотя бы понятие имел о том, что «позами» заведует не тот, кто пришел себя запечатлеть, а фотограф, который таким образом утверждает свой стиль.
Но это не главное. Разоблачение Шолохова крылось в другом. И «прописано» оно так: «Если бы не ошибка Хрущева, предложившего (правда, стиль?) трибуну, с которой Шолохов в силу отсутствия интеллекта сам себя разоблачил неумением строить самую простейшую фразу, то тайна сия (опять стиль!) велика была бы и по сей день».
Я с детства знал Шолохова. Много раз видел его у Александра Серафимовича, и они постоянно и много говорили друг с другом. А уже, так сказать, ближе Михаила Александровича я увидел в Михайловке в пору, когда мне было восемнадцать лет. В районной «Чайной» было застолье. И Михаил Александрович, когда уже все расселись, сказал:
– Не будем статус этого заведения подвергать сомнению, – предложил мне: – Принеси чайник.
Я выполнил его просьбу. Все пили водку из чайника. Шолохов много шутил. На вопрос одного из чиновников, фамилия которого была Ивко, почему казаки не любят хохлов, ответил:
– Да это я их учу.
– Каким же образом? – понаивничал вопроситель, хотя наверняка знал, что скажет писатель.
И Шолохов ответил:
– Я говорю: «Быка бойся спереди, лошадь — сзади. А хохла — со всех сторон».
Тогда первый секретарь Михайловского райкома комсомола Вячеслав Солодов меня предупредил:
– Смотри этого не напиши.
Второй же раз – и опять в той же «Чайной» – состоялась встреча с Шолоховым через 10 лет. То есть в пятьдесят седьмом году. Солодов тогда работал секретарем райкома партии в Даниловском районе, а я – в Михайловской газете «Коммунар». Шолохов пожелал увидеть всех тех, с кем встречался в сорок седьмом. И, предвосхищая его просьбу, я, помнится, добыл никелированный чайник, из которого мы опять-таки пили водку. Он весело принял мое шутливое хамство, когда на его вопрос: «Думаешь, что когда-нибудь будешь лучше меня писать?» – я ответил: «Да я и сейчас лучше пишу!»
Все на меня зашикали. А Михаил Александрович обнял и сказал:
– Вот за что я люблю казаков!
Когда же я думал, что он и понятия не имеет о моих глупостях, которые я уже успел к тому времени натворить, Шолохов мне сказал:
– А вот роман-то ты сжег зря. Ибо до Гоголя тебе еще далеко.
А такой позорный факт в моей жизни был. В шестнадцать я написал свой первый роман. Назывался он «Самый красивый парень». И хоть название было сугубо лирическое, посвящен он был драматическим событиям Сталинградской битвы. С тем романом я и ринулся к Серафимовичу. Дома я его не застал и оставил рукопись у секретаря. А когда через какое-то время заявился, то Александра Серафимовича опять в городе не оказалось.
– Ну, читал мой роман Александр Серафимович? — спросил я у секретаря.
– О, да! – ответил он. – Так плевался. Ты уж лучше стишки пиши.
И он протянул мне мой зембель. А именно в нем я оставил тогда рукопись. Я вышел из подъезда и в скверике напротив дома Серафимовича по листику сжег свое творение. А когда через какое-то время приехал к нему в Переделкино, то он у меня спросил:
— Ты куда роман-то дел?
И дал ему такую оценку, что я чуть не упал в обморок.
— У тебя хоть черновик остался? – спросил он. – Его надо куда– то устраивать.
Но черновик к тому времени я тоже предал огню.
Да, Шолохов действительно не был особо разговорчивым. Но зато речь его носила характер афористичности. Вот как он ответил иностранным журналистам, скажем, на Сталинградскую Победу:
— Это был порыв мужества и мудрости, перед которым нельзя не склонить головы.
А на второй вопрос: «Был ли в стране культ личности Сталина?» — ответил:
— Да, культ личности был. Но была и личность.
И вот россыпи его всевозможных высказываний и афоризмов долго, можно сказать, беспризорно, гуляли по нашему краю, пока однажды наш замечательный писатель Иван Данилов не собрал их под обложку своей книги «Донской чебор». Получился прекрасный памятник литературного фольклора.
Но вернемся к «Кувалде». Вернее, подставим голову под очередные ее удары. Очередной цитатой из исследуемого мною опуса я никого не удивлю, потому как она прошла испытание временем. Вернее, не сама она, а идея, в нее расфасованная: «То, чем восхищаются читатели и о чем пишут сочинения в школе (единственное число!) и институтах (множественное число!) (скобки мои, а теперь -авторские) (в дописанном, идеологизированном/исковерканном виде – все произведения от «Донских рассказов» до «Судьбы человека»), принадлежит великому русскому писателю на Дону, статскому советнику, сыну атамана станицы Глазуновской, дворянину, выпускнику Петербургского историко-филологического института, участнику Первой мировой войны, преподавателю русской словесности в гимназиях Орла и Нижнего Новгорода, депутату I Государственной думы Федору Дмитриевичу Крюкову».
А вот дальше все пошло новое. Оказывается, «под брендом «Шолохов» скрывалась целая писательская организация с Серафимовичем на самом верху. Первичной же творческой лабораторией была семья Петра Громославского, в которую влился такой своеобразный индивид, как Шолохов. Тут следует (?) отметить следующий немаловажный фактор: все дочери Петра Яковлевича Громославского – Мария, Лидия, Полина, Анна и сын Иван, второй ребенок от второго брака экс-атамана, работали учителями начальных школ». Вот, оказывается, где собака зарыта! Окончил гимназию с преподавательским уклоном – и ты уже гений! Создается впечатление, что «Кувалда», которая бьет по живому, понятия не имеет, что такое язык. Причем не простой, а художественного, так сказать, толка.
И вот, говоря нынешним языком, литературная мафия отправила своего «брендового» отпрыска в Москву. Не важно, что он ни читать, ни писать не умеет. Да и говорит с трудом. Главное — захватить плацдарм. Ну а дальше, конечно, внедрение в ЧК. Даже не внедрение, а как бы...
Господи! Опять не обойтись без цитаты: «Как и все при большевизме, литература делалась (?) насильно, а бренд «Шолохов» создавался под прикрытием ЧК».
И чуть ниже – уже явно соболезнующе: «Как можно было жить в такой ситуации Шолохову даже под железным прикрытием ГБ, если бы он умел писать и читать, иными словами, был бы мыслящим существом?»
Привести все то, чем наполнен этот опус, даже как-то, по-казачьи говоря, гребостно. Оказывается, шолоховские «брендисты» воровали произведения не только у Крюкова, но заодно и у Чехова. На что тоже у Кувалдина есть соответствующее исследование. И вот, читая все это, я где-то подспудно радовался, что не написал ничего великого. Хотя — да простит меня Кувалдин! – к двадцати годам имел в своем активе два романа и более полусотни рассказов, не считая стихов. И примером не только для меня, но и для многих молодых пишущих, которые обретали в наших краях, был, конечно же, Михаил Шолохов.
И один раз, где-то уже на исходе его жизни, я спросил у Серафимовича, доволен ли он своей литературной судьбой.
На меня глянула сама умудренность. А ответила та терпеливая обреченность:
— Да разве у нас была судьба?
И добавил, чуть поостыв, что и Мишке, то есть Шолохову, вряд ли удастся до конца выполнить то, что должен оставить после себя настоящий писатель. И он начал перечислять, что тот непременно
должен написать о своем крае, о народе, из которого вышел, о роде, из которого происходит, о детстве, где, собственно, и закладывается все, на что в будущем не грешно уповать, о городе, где в данный момент живет, о событиях, которые ознаменовали молодость, о каких-то переломных исторических явлениях, повлиявших на судьбы народа, и, наконец, о личности, которая более всего поразила тебя чем-то особенным или особым.
Стоит ли говорить, что после той самой беседы я немедленно решил, как говорится, соответствовать? Потому написал трилогию «Хазарань» о нашем крае. О казаках у меня вышла эпопея «Смертный грех». Три романа изданы, а четвертый ждет своего часа; о своем роде выпущена в свет трилогия «Прощеный век»; о детстве – роман «Последний день лета»; о городе – «Знак беды» – о дореволюционном Царицыне; о Сталинградской битве – «Святой с минного поля»; об аромате опасного послевоенного времени – повесть «Черная кошка» и роман «Золото Ведьмы»; о том, как развалилась партия, – роман «Волчий сват», а о перестройке – целая трилогия «Мания», и, наконец, еще одна трилогия — «Обручник». Это вещь об И.В. Сталине.
Если все, что еще не издано, придет к читателю, то тогда я, может, даже мысленно, почти молитвенно доложу А.С. Серафимовичу, что сумел... Но, может, этого и не надо делать. Скажем скромнее: так получилось.
«И пришел хам в литературу...» – это тоже цитата. И опять же из Кувалдина. Далее фраза звучит так: «Но, не зная (имеется в виду хам), что в литературе делать, начал поступать, как государственный муж: создал институты и союзы, начал присваивать себе звания и награды...». Ну и в итоге «так и не понял, что литература – дело тайное и глубоко одинокое».
Не избежали мы с Михаилом Александровичем когда-то разговора о том, что ему приписывается плагиаторство. На что он сперва просто мудро улыбнулся, придвинув ко мне книгу, и я прочел цитату из Ф.П. Глинки, который утверждал: «Музыку пишет народ, а мы ее только аранжируем». Этим как бы исчерпалась сама тема до той самой поры, пока наотмашь не ударила по душе. И не огневила перо. Чтобы хоть как-то защитить святое от ударов под дых.
Евгений Кулькин, лауреат российской литературной премии «Сталинград»
--------------------------------------------------------------------------------
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: "Русская беседа"
http://voskres.ru/kolonka/kulykin1.htm
