Честненькая МашаПутевые заметкиПоезд пришел в Орел рано. И у меня еще было несколько часов, чтобы побродить по любимым и знакомым местам.
Были те последние августовские деньки, когда уже в воздухе разлито сожаление об ушедшем лете и во всей природе чувствуется наступление ранней осени, хотя еще тепло, все зелено, но вон на той березе прядь желтых волос, точно седина у молодой женщины, там где-то задул легкий ветерок и обдал нездешним холодом, а там прошла в уже «осеннем» бабушка, повязав шерстяной платочек и накинув пальтецо, потому что «косточки не греют».
Крестительское кладбище в конце длинной пыльной улицы, на которой тоже тишина, только трамвай изредка орошает воздух веселым звоном. Вхожу под свод штукатурных ворот, которые уже говорят о том, что орловская земля – земля южная. Все пооблупилось, да и за воротами настигает вас другая, совсем уже отрешенная от всех звуков, кроме птичьих, тишина. Впереди церковка, сбоку мозаика – на блюде голова страдальца, взглянешь и сразу отвернет от тебя всю суету и страсть мирскую, все твои боли и горести сойдут на нет, как будто их и не было, ибо что они по сравнению с этими только что закрывшимися глазами, с этой решительной мученически опущенной складкой губ… Значит, храм Иоанна Крестителя…
Идешь по кладбищу знакомой дорогой. Вон старинные надгробия купцов, дворян, лаженные основательно и на многие сотни лет, а вот уже безвестные, выкинутые со своего места камни надгробий от времен ли, от усилий ли людских, но надписей уже и не разобрать. А рядом «молодые», если и можно так сказать, могилки, занявшие свое место рядом с родственниками. На кладбище своя жизнь, свой мир, своя иерархия…
По узкой дорожке промеж старых кленов и вязов, по указателю «Сайко Афанасий Андреевич» иду вперед.
– Здравствуй, Афанасий Андреевич, блаженный юродивый орловский.
С фотографии на кресте смотрит на тебя, будто ласкает и пронизывает взглядом, кивает слегка в ответ старик благородного вида с бородой на две стороны. Русский человек.
О нем уже написаны книги, многие в Орле его еще помнят. Для меня же он стал недавним знакомым, с тех пор, как привел меня сюда друг, как рассказал о том, как Афанасий Андреевич клал поклоны, собирая обгорелые спичечки.
Умываюсь песочком с могилки, он чист и светел, ласково холодит кожу, медленно стекает с рук, ставлю свечку и сажусь на скамейку рядышком поговорить, помолчать, послушать птиц.
Синичка присела, склевав зернышко. Тихо, светло, вокруг тени бликами. Душой улетаешь куда-то, даже не зная сколько времени прошло, зацепишься мыслью за одно, за другое, все какое-то кажется здесь лишним, зряшним, и тянется мысль куделью веретенной, отчего хочется светло и не горько плакать, о чем и сам не знаешь.
Сквозь дрему и слезы заслышались голоса. Идут по дорожке сюда две старушки.
– И все на него и плевали, и били, и поносили нещадно, и пощечины давали… Да…
– Я его кажное утро поминаю.
– Конечно, как же.
Погоревав о жалостной судьбе юродивого, переходят они к своему, насущному.
– А они как?
– Да и у нее все хорошо, а у внучки еще вышее. Состоятельный. На курорты возит, дом набит. Всего там, не перечесть. Считай, повезло.
– А Маша?
– Умерла в нищете, в бомжатнике можно сказать. Шесть тысяч собрали. Сын, невестка. Она-то с внучкой жила. У той тоже не все благополучно. Люди пришли. Честь по чести проводили, а вот жила ой как плохо последние годы.
– И ведь была-то при торговле всю жизнь. Могла себе что-нибудь. Нет.
– Она, помнишь, тем магазином заведовала на углу. И как пошла эта свистопляска, ей давали магазин. Бесплатно. Не взяла. Тогда, знаешь, оказывается, все бесплатно давали. Не взяла.
– Правильно, туда ничего не возьмешь…
Они затихли, задумались. На могилке у Афанасия Андреевича выложены цветы, искусственные и живые, головки гладиолусов, венчики сиреневых, синих, бордовых астр, георгины. Две белых розы. Несколько румяных одной стороной яблок.
– Видишь, крест ему привезли из самой Москвы.
Действительно, крест на могилке теперь другой, не железный с завитушками, а массивный, деревянный большой, любовно резанный кем-то, обожженный, возвышается он над всеми остальными могилками в этом закутке. Их всего пять и Афанасия Андреевича. Умер Афанасий Андреевич в пятницу на Пасхальной неделе 5 мая 1967 года в день празднования иконы «Живоносный источник» на восемьдесят шестом году. А похоронили его в могиле Христа ради юродивого Худошерстного-Кадило-Крестовского, который носил на груди на веревке большой, вырезанный из фанеры крест, где крупно было написано: «Крестом побеждаю». А когда мальчишки бегали за ним и дразнили, то он, убегая, всегда кричал им: «Кадило победило! Крестом побеждаю!» Он кормил голубей, которые садились к нему на плечи, жил подаянием, отдавая его приютившей многодетной семье и голубям.
Теперь в этот год здесь появилась новая могилка, которой я раньше не видела: «Костиков Григорий Федорович. 30.01.1931 – 17.07.2008».
Старушки было затихшие и рассматривавшие новый крест, опять вспомнили про Машу.
– Машу жалко, честненькая она была, всегда как есть честненькая.
– Ну она же коммунистка ведь была…
– Причем тут коммунистка, – рассердилась та, что побойчее и которая рассказывала, как шла приватизация и все давали бесплатно, тогда и нахапали, – Из коммунистов самые хапуги тоже были. А она просто честненькая, ничего не нажила.
Вторая виновато покачала головой, не зная, что ответить на невпопад сказанное.
И тогда бойкая, будто извинив ее, добавила:
– А пришел на похороны Николай, ты его знаешь, большой человек. Он так и сказал: «Я только одну такую коммунистку и знаю, настоящую. Ничего себе не нажила. Настоящая». Вот оно как…
И не успели они закончить свой складный рассказ о какой-то честненькой Маше, как подошел молодой священник, и отслужил быструю панихиду, он пел «Во блаженном Успении ве-е-е-чный покой…» и мы втроем ему еле слышно подпевали…
Подпевали, поминая Афанасия Андреевича, всяк своих усопших и вместе честненькую Машу, которая ничего не нажила.
Любимая присказка у Афанасия Андреевича была: «Ищите родственность между предметами, привыкайте решать задачи».
Когда Афанасия Андреевича просили: «Не забудьте, помяните нас в своей молитве» старец всегда отвечал: «Никто не забыт, ничто не забыто».
И еще говорил: «Что вы так часто ходите в дверь? Дверями не шутят, сюда вход свободный, а вот отсюда – нет. Учтите, на той стороне двери написано: «Ижица». Тем самым он как будто говорил, что все мы в мир приходим свободно, а при выходе из мира нас ожидает «ижица», порка, наказание за грехи. И еще добавлял:
– Выходя за дверь, вы должны посмотреть, все ли взяли, ничего нельзя забывать. Назад не возвратиться…
Марина Ганичева
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала:
"Русская беседа" http://voskres.ru/podvizhniki/sobinfo2.htm
