В своей статье диакон Петр Шитиков рассматривает взаимосвязь философии и религии. Также автор обращается к наследию Н.А. Бердяева, а именно, к тому, как данный вопрос освещается в творчестве этого известного русского философа.
Вопрос о соотношении религии и науки, богословия и философии по праву может быть назван «вечным». Начиная с раннего средневековья, над его решением бьются лучшие умы. В разные эпохи чаша весов спора склонялась в разные стороны от провозглашения подчинения философии богословию до полного отрицания последнего как такового. Юридическое отделение Церкви от государства в России для многих означало и интеллектуальное отделение религии от науки. Однако когда фактор насилия исчез, вновь обозначилась актуальность диалога, и перед лицом философии вновь возникла необходимость определить свое отношение к религии. В современном обществе этот диалог обретает новые формы (например, вопрос о государственном и церковном стандартах образования), однако, в корне его, как и тысячелетие назад, стоит вопрос соотношения знания и веры.
В данной статье мы хотели бы обратиться к опыту решения данного вопроса одним из ярчайших русских философов Н.А. Бердяевым. В религиозной философии Бердяева сочетались элементы мистицизма и отвлеченной спекуляции. Как и другие представители «религиозного ренессанса» начала XX века, Николай Александрович творил на пересечении двух традиций: светской и религиозной. Человек светского воспитания (его отец-вольтерьянец), он не вынес из детства симпатий к религии. Однако на определенном этапе духовных поисков, Бердяев пришел к осознанию примата религиозных начал в философии. Еще в период увлечения идеализмом философ признавал значимость религии, когда же духовные поиски привели его к христианству, вся его философская система приобрела религиозную направленность.
«Философия свободы» (1911) — первая книга Бердяева, изданная «Путем» — начинается с рассмотрения отношения философии к религии. «Философия не может обойтись без религии, религия нужна ей как пища, как источник живой воды... религия питает философию реальным бытием... без посвящения в религиозные тайны и без приобщения религиозным таинствам нет питания» (7, 19-20). Знание — принудительно, вера — свободна. Это не значит, конечно, что философия подчинена религии. В зрелом труде «О назначении человека» (1931) Бердяев подчеркивает, что философия не должна быть служанкой ни религиозного, ни научного мировоззрений, однако, никак невозможно говорить об автономной, чистой философии. «Религиозное откровение означает, что бытие открывает себя познающему. Как же он может быть к этому слеп и глух и утверждать автономию философского познания против того, что ему открывается». (4, 23).
Казалось бы, в этом пункте Н.А. Бердяев приближается к святоотеческой традиции понимания философии. Наиболее симпатичный Бердяеву христианский мыслитель святитель Григорий Нисский, который сам долгое время не мог освободиться от увлечения философией, указывает на то, что философия сама по себе бесплодна, что она не может быть независима и абсолютна. Однако она представляет собой определенную ценность, отвергать которую неразумно. Лишь в свете Священного Писания она приобретает смысл и становится пригодной для употребления (13, 283-285). Святитель утверждал: «Даже тот, кто в течение долгого времени любомудрствовал о предметах возвышенных, едва ли составит понятие о том, что такое действительно сущее, по существу своему имеющее Бытие, и что такое не сущее, по видимости только имеющее бытие, тогда как естество само по себе не осуществимо» (10, 266). Другие святые отцы также отрицали самостоятельное значение философии, не связанной с христианской верой. Василий Великий наставляет юношей принимать в светских писаниях только то, что сопоставимо с христианской моралью, отводя внешней мудрости роль подготовительную к принятию Священного Писания (9, 346-347). В интерпретации Иоанна Дамаскина философия приобретает вид добродетели, достойной стремления. «Философия есть познание сущего как такового, т.е. познание природы сущего. И снова: философия есть познание Божественных и человеческих вещей, т.е. видимого и невидимого... философия есть уподобление Богу. Уподобляемся же мы Богу через мудрость, т.е. через истинное познание добра, а также через справедливость, которая каждому воздает свое и нелицеприятно судит; наконец, через святость, которая выше справедливости, т.е. через добро и воздаяние обидящим добром» (12, 38).
Такая позиция была усвоена и лучшими религиозными мыслителями. Протоиерей В. Зеньковский ясно показывает, что христианство не отрицает разум вовсе, но отрицает его возведение в абсолют. «Для христианина разум не есть "нижний" этаж его духовной целостности, а живая сфера его духа, куда проникают благодатные лучи Церкви. Отделять разум от веры, философию от богословия, значит ограничивать свет Откровения только той сферой духа, которая обращена к Богу, — считать, что жизнь в Церкви не открывает нам пути к преображению всего нашего естества, запечатленного действием первородного греха» (11, 12).
Мнение Бердяева созвучно подобным размышлениям, однако, религиозная философия в его интерпретации оказывается в конфронтации с церковным богословием. Если для протоиерея В. Зеньковского «догматика есть философия веры, а христианская философия есть философия, вытекающая из веры» (11, 18), то Бердяев резко выступает против ограничения откровения рамками схоластических схем, одной из явных форм которых является традиционное богословие. Он неоднократно напоминал, что «богословие есть лишь реакция человеческой мысли на откровение, и эта реакция зависит от категорий философской мысли» (2, 676). Поэтому все традиционные системы грешат однобокой статичностью и нечувствием к внутренней динамичной жизни Божества. Традиционное богословие превращает Бога в предмет исследования, в неподвижную и неживую субстанцию с вечными и неизменными свойствами. Преодолеть эти недостатки может лишь синтез веры, знания и культуры, который и лежит в основе религиозной (христианской) философии. В результате Бердяев приходит к выводу, что необходимо качественное переосмысление основных понятий христианства в контексте нового религиозного сознания. «Догматическое богословие должно уступить место религиозной философии» (7, 58).
Мысль Гегеля, что «объект философии тот же, что и объект религии» оказывается приемлемой для Бердяева. Подобная установка не только не смущала его, но и последовательно защищалась им. Теологизацию философии и одновременную философизацию теологии в русской мысли XIX века он сравнивает с процессом, происходившим в «золотой век» христианской письменности. «Русская религиозная мысль XIX века делала дело, аналогичное тому, которое делали в свое время греческие учители Церкви. Как те пользовались высшей философией своего времени, Платоном и неоплатонизмом для защиты и раскрытия христианской истины, данной в откровении, так русские религиозные мыслители делали то же дело, пользуясь высшей философией своего времени, Шеллингом и германским идеализмом» (5,21).
В контексте тех требований, которые Н.А. Бердяев предъявлял к истинной философии, религиозная взволнованность философии русской приобретает исключительное значение, сообщая ей сущностное превосходство над рационалистическими системами. Сам мыслитель пришел к этому убеждению путем продолжительных духовных исканий. Едва обратившись от марксизма к идеализму, Бердяев осознал, что «всякое цельное понимание и отношение к миру должно быть религией» (1, 42), поэтому утверждение, что все «наши философские искания религиозны» (6, 156), уже было косвенным признанием истинной направленности русской мысли. Придя к христианству, Н.А. Бердяев значительно откорректировал свои взгляды на задачи философии, и в «Вехах» (1909) уже появляется фраза: «Русская философия таит в себе религиозный интерес и примиряет знание и веру» (8, 22). Позже мыслитель еще уточнил свою мысль, сформулировав в «Философии свободы» (1911) принципы соотношения философии и религии. Здесь он подчеркивает, что воплощает этот идеал на практике, «стремясь к достижению религиозного синтеза... и в жизни и в сознании» (7, 37). В целом, понимание сущности философии у позднего Бердяева может быть выражено словами статьи «Основы религиозной философии» (1930-е), представляющей собой синтез идей философа: истинная философия «есть знание, основанное на духовном опыте. Духовный опыт предшествует философии. Философское познание есть событие в самой духовной жизни, оно внутри жизни, жизнь не противостоит ему, оно само есть жизнь» (3, 170).
Напротив, философия, основанная на отвлеченных началах, пуста и бессмысленна. Эта болезнь большинства западных систем почти не коснулась философии отечественной. Подводя итоги развития философии в России в статье «О характере русской религиозной мысли XIX века» (1929), Бердяев особо заострил на этом внимание: «Оригинальная русская мысль народилась с притязанием преодолеть рационализм европейской философии... Осознана была недостаточность эмпиризма, рационализма и критицизма... Русская мысль почувствовала, что выход может быть только религиозный» (5, 37-38).
Призвание русской мысли — в примирении веры и знания в религиозном опыте. В этом не только ее своеобразие, но и миссия.
В заключении следует еще раз напомнить, что обращение к опыту Н.А. Бердяева не случайно. Перед современным россиянином, оказавшимся в постсоветском идеологическом пространстве, стоят те же проблемы, что и столетие назад перед философами «серебряного века». Религиозное сознание, противопоставленное научному, требует апологии. И пример того — путь от рационализма и марксизма к идеализму и религиозному философствованию, которым прошли Н. Бердяев и его современники (П. Струве, С. Булгаков, В. Зеньковский), может послужить прекрасной опорой для современного ищущего высших ценностей ума.
http://www.bogoslov.ru/text/519678.html
