Кровавые тридцатые и лихие девяностые против Павлика Морозова
Имя Павлика Морозова чаще всего ассоциируется сегодня со словом «предатель». Его имя стало продуктом массовой культуры и работает как типично постмодерновый символ. Мальчик донес на отца: как правило, этим ограничивается набор сведений о подростке, ставшем жертвой жестокого убийства. Примечательно, что о Павлике помнят не только зрелые воспитанники перестройки, но и современные студенты, и даже современные первоклассники. Потомков не волнует, правильно или не правильно он поступил. О Павлике помнят, потому что это прикольно. Его миф удачно попадает в раздел социального цинизма. Именно поэтому он нам интересен как явление.
Стебное мышление существует в России уже достаточно долго, и наблюдение за ним дает полезные результаты. Стеб никогда не пропускает мимо себя ничего талантливого, ничего чистого, целомудренного, гениального. Стоит в информационном потоке появиться одаренному произведению или человеку, как оно тут же заслуживает массу плевков, насмешек и пародий. Для умных людей стеб стал живым индикатором подлинности, лакмусовой бумажкой. И если Павлик Морозов так упорно держится в топе стебного интеллекта, то наверное, не случайно.
Википедия много и обстоятельно сообщает о Павлике, традиционно дистанцируясь от любых оценок. При этом, однако, бросается в глаза, что подавляющая часть цитируемого материала в статье о Морозове принадлежит перу Юрия Израилевича Альперовича (он же – Юрий Дружиников), со скандальными публикациями которого связана окончательная десакрализация этого символа советской молодежи. С конца восьмидесятых годов Павлик Морозов, активно демонизируется политтехнологами, разрушающими Союз. И образ этого подростка, уцелевший в народной памяти спустя 20 лет после падения СССР скорее носит черты антимифа. Так, мы по прежнему потребляем продукт устаревшей политтехнологии, питаясь версией двадцатилетней давности.
Все политизированные версии истории, включая советскую, ставят в центр внимания судебный эпизод между Морозовым отцом и Морозовым сыном. В этом явная ошибка и заведомая ложь.
Повествование о Павлике Морозове следует начать с того факта, что он – ребенок тринадцати лет, и его восьмилетний брат Федор были жестоко убиты в лесу. Удивительно, что даже не всем людям советского поколения этот факт хорошо известен.
Существуют материалы уголовного дела с показаниями свидетелей и преступников, с неоспоримыми вещдоками. Убийство было совершено родным дедом и 19-летним двоюродным братом Павлика при соучастии родной бабки. Организатором убийства стал крестный Павлика Арсений Кулуканов, приходившийся ему дядей. Старуха заманила братьев в лес собирать клюкву, указав убийцам местонахождение детей. Даже для 1932 года это преступление было шокирующим.
«Павел не шевелился, но дед вытряхнул ягоды из мешка и сказал: «Надо надеть ему мешок на голову, а то очнется и домой приползет». Потом я стащил Павла с тропы на правую сторону, а дед стащил Федора на левую. Федю мы убили только затем, чтобы нас не выдал. Он плакал, просил не убивать, но мы не пожалели...», – показывает Данила Морозов. Из дальнейших показаний выясняется, что старик руководил его действиями и помогал держать жертв.
В уголовном деле несколько раз упоминается, что дед мстил Павлику за свидетельство против отца на суде. Это единственный пункт для дальнейших идеологических манипуляций. Мотивы дяди, Арсения Кулуканова, могут быть идентичными.
По иронии судьбы наиболее точный исторический вердикт выдала в 1999 году газета «Пионер». Ссылка на статью предлагается врезкой в Википедии: «Те, кто в 30-е годы сделал из Павлика Морозова пионера-героя обычные деляги от агитпропа (современно говоря имиджмейкеры), а те прорабы перестройки (будущие демократы-реформаторы), которые из зарезанного изуверами ребенка слепили символ предательства и совкового доносительства это – просто мразь», утверждает газета.
Добавить к этому нечего. Остается только пристальнее всмотреться в эпизод между отцом и сыном, произошедший несколькими годами ранее убийства. Трофим Морозов, возможно, никаким кулаком и не был. Вполне вероятно, что мотив кулачества в истории Павлика – это результат политической ангажированности. Однако Трофим был председателем сельсовета в захолустной уральской деревне. Показателен тот факт, что занимая этот пост Морозов-отец «брал мзду с сосланных на поселение кулаков». То есть он отбирал последнее, если называть вещи своими именами, у жертв коллективизации. Советский агитпроп вряд ли стал бы изобретать такую изощренную фальсификацию. Т. е. этот факт прорвался сквозь время, он испытан временем. Иными словами Трофим Морозов был настолько бессовестным человеком, что грабил ограбленных, то есть наживался на человеческом горе, пил чужие слезы. Говорится о бланках на поселение, которые он уже от себя перепродавал этим обездоленным, изгнанным людям, у которых были семьи, и не было клочка земли.
Начало тридцатых годов ужасное время для страны, испытание голодом и нищетой. В это время известны были даже факты людоедства. В определенном смысле папа Павлика Морозова, – это олицетворение людоедства. Известно также, что Морозов-старший не бедствовал, бросил семью с четырьмя детьми и стал на виду у всех жить с гулящей бабой. Для его законной жены, крестьянки 30-х годов, это было очень тяжелое оскорбление. Разумеется, мальчик 12 лет из медвежьего угла никаких доносов на отца не писал, а писала ли их мать Павлика неизвестно (недоброжелателей у Морозова старшего и без нее хватало). Но на суде против мужа она показания дала, и сын, защищая мать, ее поддержал. Понятно, что существенного значения для суда показания ребенка не имели. Отца осудили и отправили на строительство Беломорканала. Откуда тот спустя несколько лет вернулся целым и невредимым.
Ни один из документальных источников не содержит конкретных сведений о том, кому конкретно и при каких именно обстоятельствах Павлик давал показания против отца. Упоминание о свидетельстве на суде есть лишь в уголовном деле самого Павлика. Но ничего похожего на донос в таком поведении 12-летнего мальчика нет.
Судебное дело над Трофимом Морозовым и его подельниками по обвинению в торговле справками также не содержит ничего похожего на донос. Павлик просто говорил ту правду, которую знал. По причине малолетства его допрашивали в присутствии учительницы и матери. «Мой свекор ненавидел нас с Павликом за то, что он на суде дал показания против Трофима...», утверждает в деле мать пострадавшего. Итак, Павел лишь подтвердил то, что в качестве свидетельницы показала мать. И никак иначе он поступить не мог.
Повторимся, что за эту правду ребенок поплатился мучительной смертью, а предавший семью отец тремя годами исправительных работ. История эта прекрасно документирована, т. к. многие свидетели тех дней были живы еще в 70-е годы.
Советская версия, представившая Павлика Морозова, как пионера-правдолюбца с горящими глазами, который во имя большевизма готов пожертвовать родным отцом, абсолютно фантастична. Павлик не был борцом с кулачеством и возможно даже не знал о том, что бывают пионеры, он не бегал с записной книжкой и не выискивал горящими глазами украденные колоски. Весь политический пафос этой версии – бутафорский. Время, когда инакомыслящих, а в особенности детей духовенства, заставляли отрекаться от своих отцов требовало соответствющих героев. В тридцатые годы по всей стране создавались кружки воинствющих безбожников, куда вступала советская молодежь 15-17 лет. Именно для этой молодежи с помраченным сознанием создавался культ «героя»-отцеубийцы.
Именно это поколение полегло в первые месяцы войны, своим примером доказав, что бездуховное воинство беспомощно и недееспособно. Поэтому воином-победителем стал не бывший пионер-безбожник, а представитель поколения, воспитанного еще в традиционной России. Его символом стал «Василий Теркин» из поэмы Твардовского: человек бывалый, воспитанный в старой системе ценностей, донесший веру от порога сельского храма до окопа.
Выходит, что Павлика Морозова в ХХ веке оболгали дважды: сначала превратив его трагедию в идеологический манифест 30-х годов, а затем и его самого оклеветав как порождение зла во время либерального лихолетья 90-х.
Факт свидетельства Павла Морозова на суде против отца носит не идейный, а глубоко личный, и даже вынужденный характер. Перед этим несчастным мальчиком жизнь поставила свой страшный выбор и он повел себя честно, встал на сторону опозоренной матери.
Его правдивые показания изобличают не только человека переступившего через человечность, т. е чиновника-кровопийцу, они изобличают предателя семьи. В трагедии Павлика Морозова мы видим своеобразную ретроспективу Гоголевского Тараса Бульбы. Только отец и сын здесь меняются ролями и в качестве предателя выступает отец. Павел видит, как отец унизил мать, публично блудит и попирает венчанный брак на глазах у всей деревни, он видит, как отец облеченный властью, наживается на страданиях других людей, буквально собирая кровавое богатство. И перед властью земной Павел свидетельствует о том, что так было.
Павлик Морозов действительно сказал правду. Но эта правда еще не услышана историей в полной мере, не распознана потомками. Правда Павлика учит нас, живущих в эпоху информационной войны, не верить официальным версиям, а слушать только голос собственной совести. А по совести, Павлика Морозова просто жаль, вместе с его восьмилетним братом Федором. Едиственным критерием достоверности в наше время является только сочувствие, достоверно лишь то, что сверяется с базой традиционных ценностей, то что проверяется по шкале доброе/злое, честное/бесчестное. Мало на свете детских имен, так бессовестно оплеванных лживыми работника инфо-конвейера. Обыкновенно фальсификаторы посягают на взрослых. В отечественной истории по степени оболганности рядом с Павликом вспоминается разве что невинно убиенный святой Царевич Димитрий.
Современная Россия рано или поздно откроет для себя Павлика Морозова, лишенного политических домыслов. Настоящий Павлик вполне достоин быть образом подлинной честности и правдолюбия. «Светлый он был человек. Хотел, чтобы никто чужую судьбу не заедал, за счет другого не наживался. За это его и убили», говорит его старая учительница Лариса Ивановна Исакова, поднявшая на свою учительскую зарплату шестерых детей. Для поколения потребителей, которому усиленно внедряют в мозг посылы брать от жизни все, Павлик может стать достойным ответом. Ответом на вопрос из разряда: «Вот скажи мне, американец, в чем сила?». Глядя на судьбу Павлика в русской истории, хочется подтвердить, что сила в правде.
Артем Сериков
