Внутренняя миссия В. М. Скворцова

[Владимир К.]

Внутренняя миссия В. М. Скворцова
об упадке христианской ревности (Начало)

Василий Михайлович Скворцов вышел из семьи многосемейного служителя алтаря, бедного сельского пастыря. Родился он 12 января 1859 года в селе Спешневе, Рязанской губернии. От родителей — священника о. Михаила Скворцова и его супруги Елизаветы Леонидовны, урожденной Смирновой. По окончании Данковского духовного училища он блестяще прошел полный курс Рязанской духовной семинарии, обе школы окончил по разрядному списку первым учеником и на казенный счет был послан в Киевскую духовную академию, курс наук которой окончил в 1884 году со степенью кандидата магистранта богословия.

Не имея протекционных подпорок и помочей, при которых так быстро и легко в старой России поднимались на служебную высоту счастливцы из обеспеченных семейств, В. М. Скворцов всё же создал сам своими трудами имя, известное всей церковной и политической общественности дореволюционной России. Богато одаренный от природы, с редкой энергией и предприимчивостью, он еще на академической скамье делается церковно-общественным деятелем.

Молодость обладает задором и особой верой в свои силы. Этими качествами в большой мере обладал и В.М.Скворцов, еще и не сознавая всех своих сил. В 1881 году, на втором курсе Духовной академии, он входит в среду постоянных сотрудников «Киевлянина», большой и влиятельной газеты всего Юго-Западного края, выступив с первой печатной руководящей статьей на острую тему: «Об упадке духовно-учебных заведений». Строгий редактор профессор Д. И. Пизно обратил на молодого автора внимание и предрек широкую будущность его публицистическому таланту.

Но академическое начальство, устами просвещенного ректора Академии, епископа Михаила (автора «Толкового Евангелия»), сделало критику-студенту грозное предостережение напоминанием русской пословицы: «Повадился кувшин по воду ходить, да там ему и голову сломить». Но молодого автора это не смутило, ибо он служил не своему авторскому самолюбию, а правде, как он ее понимал. Он сам прошел духовную школу от низу до верху и почувствовал, что для больших задач пастырства в России — постановка обучения в духовной школе была недостаточна. И голову он не «сломил», но, как дальнейшая жизненная судьба показала, наоборот, молодой автор, благодаря именно своему перу, своей писательской и издательской деятельностью стяжал себе всероссийскую известность, особенно в широких церковных и патриотических кругах.

Еще во время студенческой поры В. М.Скворцов начал и свою миссионерскую деятельность: в течение двух лет состоял он катехизатором при приюте Киевского братства Святого Владимира. И более двухсот человек, искавших христианского просвещения, привел в лоно Православной Церкви. В то же время он состоял лектором в Комиссии народных чтений и псаломщиком домовой церкви при дворце Киевского генерал-губернатора.

Обычная служебная карьера после окончания Духовной академии шла двумя путями: пастырства и светского учительства. К пастырству Василий Михайлович еще не чувствовал склонности и пошел по пути светского преподавателя. Как казеннокоштный студент, он был назначен преподавателем Каменец-Подольской духовной семинарии по кафедре гомилетики и пастырского богословия. А в то же время преподавал педагогику и дидактику в Мариинской женской гимназии и Епархиальном женском училище. И вероятно, украшенная сединами фотография тайного советника В. М. Скворцова встретит своих, тоже теперь седовласых, учеников и учениц в числе читателей этой книги!

***

Но Скворцов недолго служил в Подолии: ректор Киевской семинарии, ценя писательский талант Василия Михайловича и вербуя себе сотрудников для журнала «Руководство для сельских пастырей», чрез Киевского митрополита Платона ходатайствовал пред Обер-прокурором Святейшего Синода о перемещении В. М. Скворцова в Киевскую семинарию. Перемещение состоялось и в Киеве молодой Скворцов принял деятельное участие в «Руководстве для сельских пастырей», «Воскресном чтении» и в новом журнале «Церковь и школа».

31 марта 1885 года Василий Михайлович Скворцов сочетался законным браком с девицей Юлией Александровной Громаковской [1] , с которой и прожил больше полувека в исключительно дружном и счастливом браке, имея двух сыновей (Михаила и Александра) и трех дочерей (Веру, Валентину и Татьяну).

***

Одна из основных задач Церкви — учительство во всех видах и просвещение во всей широте духовного значения… Ширить добро и бороться со злом — таковы неразрывные части единого духовного просвещения и учительства. Так это и было понято молодым В.М. Скворцовым.

Но чтобы учить, нужно знать ту среду, к которой обращается учитель, знать и светлую, и темную сторону народной жизни. Вот к изучению этой народной жизни и обратился Скворцов. И на этом пути принес громадную пользу, снискав себе поистине всероссийскую славу…

В. М. Скворцов не был «славянофилом». Это течение, по существу, к концу 80-х годов XIX века вообще уже себя исчерпало. А к завершению столетия от него остались одни осколки в лице группы «стариков»… Катастрофа 1 марта 1881 года, естественно, заставила русских людей вернуться «домой»: назад, на родную почву и к родным интересам.

Во всем порыве 60-х годов был какой-то надрыв… Эпоха Великих реформ ярко выявила всю способность русского человека к творческому преобразовательному труду. При этом выдвинула из толщи народной целый ряд выдающихся работников на разнообразных поприщах государственной и общественной жизни. Эта эпоха выявила в полной мере и весьма прискорбную черту характера русского человека: необычайную легкость восприятия чужих и чуждых идей. Зачастую даже не только чуждых, но и крайне опасных для современной жизни русского народа, к тому времени в массе еще совершенно непросвещенного и даже темного.

Благодетельные реформы всколыхнули народную жизнь. Народу открылся доступ к образованию и просвещению. Но одновременно этот же народ стал и объектом ожесточенной политической и социалистической пропаганды, направленной не только против государственной власти. Эта пропаганда нашла благоприятную почву еще и среди темных сектантов. А это, естественно, затронуло интересы Церкви — она стала встречать всё большее число врагов среди тех слоев, которые до недавнего времени являлись ее опорой. Она встретила энергичных и опасных врагов среди сектантов, упорных и трудно уловимых.

К тому же Русская Православная Церковь была совершенно не подготовлена к борьбе с этим врагом. И положение создалось очень тяжелое. К счастью, национально устойчивые элементы в среде русского народа, перед лицом общей опасности, внимательно отнеслись к вопросу о роли Православной Церкви в истории родного государства. И в отношении величайшего значения Православия в Государственной и народной жизни России ими было сделано совершенно правильное заключение. Таким образом, и борьба против сектантства являлась теперь не только защитой истин Православной веры, но и защитой здорового начала в народной жизни, здорового политического развития страны, защитой Русской государственности пред разлагающим началом, проникавшим под маской сектантства.

К моменту знакомства В. М. Скворцова с русским сектантством, последнее уже прочно укрепилось в России, имея широкое разветвление, разнообразные формы, и не останавливалось в своем росте, давая все новые и новые явления. В общих чертах дело представлялось в таком виде: сектантство развивалось в двух направлениях, с переходом в так называемое духовное христианство и рационализм.

Русская либеральная мысль (П. Н.Милюков) считает явление и рост сектантства явлением положительным, принимая его как бы за развитие русской народной души. Это, по толкованию либеральных мыслителей, было постепенное «превращение религии обряда в религию души» [2] .

Выходит так, что православие и вообще всякое церковное христианство — есть не больше, как религия обряда… Как будто все в Православии только обряд и как будто сам обряд, заключая в себе внешнюю форму Литургии и Таинств, кроме этой формы ничего в себе не заключает. Всё богатое содержание православного круга Богослужений оказывается, по этому либеральному заключению, только обрядом, ничего не говорящим душе… Большего пренебрежения к Православию нельзя себе и представить, ибо нельзя же думать, что профессор П. Н.Милюков не имеет ни малейшего представления об отношении формы к содержанию в Православии.

Православный обряд является внешним выразителем громадной силы и пафоса религиозной мысли и чувства, которые хранятся в Православии. Весь круг богослужебных книг, вся святоотеческая литература свидетельствуют не только о глубине Православия, но и о таком высоком созерцании и таких глубинах мистики, которых не достигало и не могло достигнуть поверхностное сектантство.

Сущность сектантства — это сущность материализма, пожелавшего раз и навсегда разделаться если не со всеми, то с большинством тайн, связанных с Христианством. Это — желание свести Христианство с неба на землю и сделать его доступным среднему человеческому пониманию. Отвергая не только форму религиозного культа, но и Церковь, — всю тайну и символику Христианства, — сектантство заменяет их своим обрядом, своей экзальтацией и своей символикой. Сектантство, вместо благодатного постижения самой сущности перерожденной в Христианстве человеческой личности пытается делать религию источником понимания практического поведения человека и, отделяя в Христианстве чисто моральные элементы, желает сделать именно их источником всего мироощущения сектантства.

Сектантство — как раз и есть религия обряда и формы, но безблагодатных и потому мертвых. И так как мертвый обряд и мертвая символика сектантства не могут заполнить взыскующей человеческой души, то сектантство вводит начало чисто психического воздействия на человека в виде радений, хлыстовского искусственного экстаза, усиления низменных чувств и половых инстинктов, словом, сознания того напряженного нервного состояния, которое сектантами принимается за «божественное озарение» свыше и что, по существу, является тем, что православный аскетизм называет прелестью.

Всё построение либеральной русской мысли в том смысле, что Православие есть религия обряда, а сектантство это религия духа, — ложно и своим острием направлено против Православия, которое оставалось главной основой народной жизни и делало народ недоступным противонациональным и противогосударственным идеям.

Однако, если мистическая секта хлыстов, давшая в виде своего крайнего выявления как бы монашеский орден скопцов, разветвленного на отдельные корабли, а засим и толки, — все дальнейшее уводила в область чистой, хотя и примитивной мистики, как бы и касаясь чисто социальных и государственных вопросов, то, — рожденное на хлыстовстве и к нему примыкающее, как бы «духовное христианство» вне исторических форм Христианства, — учение духоборцев, а засим и толстовцев имело уже определенное социальное содержание, крайне опасное для государства. А навстречу ему, с другой стороны, с рационалистического полюса, шел штундизм, впоследствии также разбивший на толки. Но, встретившись с баптизмом, это учение стало уже не столько религиозное, сколько антинациональное и противогосударственное. А вступивши в борьбу с Православием, оно стало соблазнять народ простотою своего морального учения, сохранив для привлекательности даже некоторые чисто обрядовые стороны Православия.

***

С этой сектой, штундой, и встретился в начале своей деятельности В.М. Скворцов и, можно сказать, открыл эту секту. Знакомство со штундой и изучение ее сущности раскрыло перед ним весь вред и опасность сектантства не только для Православной Церкви, но и для самой народной души и государства. И эта оценка сектантства, как явления, вредного не только с церковной, но и с государственной точки зрения, была подтверждена всем дальнейшим полувековым развитием сектантства в России и оправдала взгляд на него, выработанный В. М.Скворцовым…

Вопреки мнению проф. П. Н. Милюкова, сектантство вовсе не было религией души, а было лишь формой религиозного обоснования не только социалистических, но частью коммунистических и даже анархических идей. И это, между прочим, нашло свое авторитетное признание на XII съезде коммунистической партии, который установил следующее отношение к сектантству.

«Мы должны обратить величайшее внимание на сектантов, которые были преследуемы при царском режиме и некоторые из которых очень деятельны. Благоразумным подходом к ним мы должны приобрести наиболее культурные и энергичные элементы для нашей собственной цели… В виду большого количества сектантов, это дело большой для нас важности» [3] .

Таким образом, большевики установили после развала России то, что оспаривалось и верующей русской либеральной интеллигенцией, и то, что было совершенно ясно проницательному В.М.Скворцову еще в конце 80-х годов XIX столетия.

***

В Киеве любознательного молодого педагога-писателя В. М.Скворцова захватила волна нового религиозно-народного движения в виде штунды. Пропаганда этого тогда нового, мало кому среди духовных кругов известного в своей сущности, а в литературе и науке богословской совершенно еще не освещенного учения, невозбранно велась на окраинах города. И никто на это движение не обращал серьезного внимания, пока не началась между самими мирянами кулачная расправа с кощунниками-проповедниками, главным образом, из немцев-развратителей православного верующего народа.

Продолжение в следующем сообщении

[Владимир К.]

Скворцов первый отметил в «Киевлянине» беспомощность народных масс в борьбе с немецкою штундою и деятельно принялся за изучение новой ереси, посещая дневные открытые и секретные для избранных ночные собрания сектантских главарей, в качестве простого слушателя, «алчущего и жаждущего» духовного просвещения от нововерских апостолов. И более года изучал он во всех деталях секту, ее учение, литературу, культ (молитвенные собрания с пением и проповедничеством) и нравы сектантов.

У сектантов того времени была традиция не допрашивать прозелита-новичка, кто он и откуда. Штундисты гордились, когда к ним заглядывали интеллигенты, и были в высшей степени предупредительны к усердно посещающим их собрания, будучи уверены в своем гордом протестантском самомнении, что кто к ним попал, тот для Церкви пропал: не минует де их «сетей ловчих». Относительно же «брата Василия» — так штундисты звали В.М. Скворцова, они лелеяли мечту, что это будет их проповедник и пресвитер общины. И они с нетерпением ждали, когда же наконец новый брат, посвященный во все тайны пропаганды и способы их учения, приступит к чаше и примет баптистское крещение, которое обычно происходило на Днепре и являлось самым торжественным моментом в жизни общины. И когда, наконец, Скворцов раскрыл «братьям» свое инкогнито, они долго не хотели верить, что он посещал их собрания и учился у них ради интересов духовной науки и практики миссионерской. Они говорили: «нет, брат Василий, ты хотел быть нашим, а это попы тебя сманили, чтобы ты их защищал от нас»…

Вообще же сектанты, как киевские, так и другие, с которыми потом В.М. Скворцову пришлось вести миссионерскую борьбу, сохранили добрые чувства и отношения к нему, благодаря его истинно миссионерским приемам простого, сердечного, чисто христианского отношения к заблуждающимся.

На беседы полемические, которые вел В. М. Скворцов в Киеве, собирались тысячи слушателей и сектанты охотно вступали в полемику с молодым миссионером, зная, что он никогда не оскорбит ни чувства, ни убеждения своего совопросника. Нередко помещения, в которых назначалась беседа, не могли вместить всей массы собравшихся слушателей. И тогда Скворцов вел беседу прямо на открытом воздухе, часто рискуя своим здоровьем. Беседы обычно длились по несколько часов, когда бывали сектантские совопросники и завязывались прения о вере, которые глубоко захватывали не только простой народ, но и многих церковных интеллигентов.

Штунда:

ее зарождение и распространение на юге России

Штунда — секта, проистекающая из евангелического корня, основанная германским пастором Яковом Шпенером в 1705 году. В Россию проникла в начале XIX века, быстро распространилась через немецких колонистов Бессарабской и Херсонской губерний.

Евангелизм вообще невраждебен Православию. В нем нет того злобного отношения, которое он сохранил к католичеству. Он правильно смотрит на Православие, как на истинную религию духа, правда, зараженную некоторыми предрассудками и замутненную излишней обрядностью. Однако в Православии, по мнению штундистов, нет того формализма, который отталкивал евангелистов от католичества. Первоначально штунда и не становилась во враждебное отношение к Православию, но уже в 60-х годах XIX столетия положение изменилось: штунда стала всё больше «отклоняться» в сторону «духовного» христианства — и в числе других толков образовала «пашковцев», как наиболее крайнюю группу, непримиримую и наиболее враждебную Православной Церкви.

В конце 60-х годов в России появляется и баптизм. Он отрицает все внешние формы Христианства, однако признает догмат о Святой Троице. Баптизм сблизился со штундой, или вернее штунда после запретительного закона 1894 года укрылась под легальное положение баптизма.

Штундо-баптизм, таким образом, переносил на русскую почву евангелический рационализм, делал поворот от Нового к Старому Завету, от Евангелия — к Библии. Но сухой обряд и холодное учение штундистов не могло бы удержать при нем народ, если бы за этой религиозной формой не пряталось чисто социальное содержание «правды» Божьей на земле, выводимой путем чисто логического и рационалистического толкования Священного Писания.

Получалась некоторая отчужденность штундистов от общей массы населения: они меняли не только бытовой уклад, но и внешний вид — становились группой населения как бы иной по духовному укладу. Штунда и протестантизм лишали людей той непосредственности и отзывчивости, того стремления к общению, которое столь свойственно характеру русских людей. И нельзя было не заметить: эта секта действительно меняет характер русского человека, что было подмечено еще Императором Александром III при его встрече с штундистами.

Разумеется, штунда не могла не беспокоить людей, любящих Россию, ибо тут вопрос уже шел о явлении, вредном не только с государственной и церковной точки зрения, но и вреде, как таковом, с более глубокой народной точки зрения. И на этом не мог не остановить своего внимания В. М. Скворцов, пламенно и почвенно любивший Россию и русский народ с его исторической самобытностью, ибо именно в этой самобытности и таился неисчерпаемый и чистый источник его сил и государственной мощи. Изучив штундизм, он напечатал ряд статей о новой секте в академическом «Церковном Вестнике». И первый указал на опасность немецкой штунды не только для Православной Церкви, но и для русского государства в целом. Статьи его обратили внимание высших синодальных сфер, а обер-прокурор К.П. Победоносцев, давно тяготившийся престарелым, почти потерявшим в то время уже зрение митрополитом Платоном, использовал эти статьи молодого исследователя, чтобы дать почувствовать старцу-иерарху его неспособность управлять обширной епархией, указав на рост сектантской пропаганды и на бездействие подчиненного ему духовенства.

Огорченный митрополит нарядил «расследование» по содержанию статей «Церковного Вестника», насколько сообщаемые в них сведения о движении штунды и бездействии духовенства и миссии соответствуют действительности; и если сведения справедливы, какие необходимо принять меры к пресечении пропаганды зловредной секты? В Киеве тогда образовался Противоштундистский комитет для выработки мер борьбы со штундою. Но духовенство высшее, правящее разделилось во взглядах на автора: одни во главе со всесильным кафедральным протоиереем Лебединцевым настаивали просить митрополита ходатайствовать пред обер-прокурором Святейшего Синода о переводе беспокойного автора из Киева; другие во главе с ректором архимандритом Иринеем Ордою, наоборот, ставили в заслугу молодому автору разоблачение и уяснение такого крупного явления как штунда.

Великодушный и справедливый старец, митрополит Платон, стал на сторону второй группы, защитников автора, и включил В.М.Скворцова в число членов Противоштундистского комитета, где Скворцов принял деятельное участие в миссионерской работе. Но это его торжество в борьбе с духовенством, не любившим, чтобы «выносили сор из своей избы», стоило ему больших треволнений.

Вскоре представился счастливый случай В.М.Скворцову сделаться лично известным В. К. Саблеру [4] , который был правою рукою всесильного обер-прокурора, что имело влияние на дальнейшую карьеру молодого противосектантского борца. В один из приездов Саблера в Киев полиция арестовала во дворе Киево-Печерской лавры 12 «сектантских апостолов», которые пришли из Таращанского уезда «распытаты», как и когда будет Второе пришествие Христа, в каком виде и теле явится Христос, — паки ли Он родится как младенец или с неба явится в том виде, в каком вознесся? «Нема више светченства ако у Киеву» —вот мы и «прийшли распытаты у него», говорили сектантские ходоки. Но никто и ничего в Лавре не разобрал; никто не хотел ни разговаривать, ни понять этих духовно страждущих людей. И предали темных богоискателей в руки полиции, обвиняя в пропаганде. Сектанты были посажены в тюрьму.

Это было на первой неделе Великого поста. Саблер страшно возмутился «немиссионерскими» приемами вразумления заблудших и просил указать ему, кто может испытать совесть этих странных ходоков и выяснить, в чем их заблуждение. Тогда ему указали на преподавателя семинарии В. М.Скворцова, который-де исследует сектантство. И дело было быстро разобрано: ходоки были переведены из тюрьмы в Михайловский монастырь для увещания и Скворцов провел с ними несколько дней. Выяснив их заблуждение и полную невиновность в вопросе о пропаганде, он добился их освобождения. А ему предложено было, вместе с преподаванием в семинарии, принять на себя обязанности противосектантского миссионера по городу Киеву и должность эксперта по сектантским делам при Киевском генерал-губернаторе, графе А. П. Игнатьеве. И, таким образом, из вольнопрактикующего миссионера он делается уже официальным деятелем Миссии.

Скворцов первый в истории Русской православной миссии начинает собою институт светских ученых миссионеров. После него был назначен Иустин Ольшевский, затем архиепископ Омский Сильверстр, достойный иерарх, замученный большевиками; позже Д. И.Боголюбов, И.Е.Айвазов, М.А. Кальнев и целая плеяда последующих блестящих деятелей Миссии, которые создали миссионерскую литературу и науку, оказавшись талантливыми учениками В. М. Скворцова. Но душою всего Миссионерского братства и во главе Миссии в течение целой четверти века, как литературной, научной, так и практической, стоял бессменным стражем на боевом посту Василий Михайлович.

В 1891 году В. М.Скворцов командируется Святейшим Синодом на первый Всероссийский миссионерский съезд в Москву, в качестве известного и признанного исследователя штунды, опытного деятеля Миссии. На съезде он занимает почетное место секретаря. Это место ему предоставляется и на последующих Всероссийских съездах — в Москве, Казани и Киеве; а уже на пятом Казанском, на шестом Иркутском, В. М. Скворцов выступает в роли представителя Синодального обер-прокурора. Киевский миссионерский съезд, собравший около 600 делегатов и 34 архиерея во главе с тремя митрополитами, также обязан инициативе В. М.Скворцова, его организаторскому таланту и энергии.

По предложению В. М. Скворцова и его проекту в духовные семинарии введена кафедра миссионерских наук. И он, не изучавший в Академии этой группы дисциплин, был назначен первым преподавателем предметов миссионерства в Киевскую семинарию. По его же инициативе и по его проекту введены сначала в Киевской епархии, а позже и в других зараженных лжеучением епархиях, миссионерские съезды духовенства, с участием мирян, были также введены пастырские миссионерские курсы и народные миссионерские кружки. При введении в церковную жизнь этих новых миссионерских органов и учреждений Василий Михайлович вызывался на места епископами или командировался в епархии Обер-прокурором, как специалист-организатор. И едва ли была в России такая епархия, где бы он не принимал личного деятельного участия в деле устройства Миссии, или на Миссионерских съездах.

Сосредоточившись на миссионерской службе Церкви, духовенству и народу, В.М.Скворцов оставляет педагогическую деятельность преподавателя и назначается состоящим при Обер-прокуроре Святейшего Синода с откомандированием в распоряжение Киевского генерал-губернатора чиновником для особых поручений по делам сект и инославных исповеданий Юго-Западного края. И здесь опять помог ему счастливый случай, а также Всеблагая воля Святого Провидения. На Волыни проходили маневры в высочайшем присутствии Императора Александра III. В собравшейся толпе крестьян Государь заметил группу особо одетых, бритых и остриженных крестьян, совершенно потерявших свой национальный крестьянский облик. Оказалось, это штундисты из крестьян. Вновь назначенный генерал-губернатором граф А. П.Игнатьев не сумел объяснить Государю, что это за секта и в чем суть ее учения. Тогда Император сказал графу Игнатьеву, чтобы тот обратил особое внимание на это секту, которая по всему зловредная в своем влиянии на род, ведь она обезличивает русского человека в его внешнем облике. Игнатьев стал подыскивать специалиста для исследования и доклада. Из отзывов Киевского духовенства генерал-губернатор составил отличную характеристику на В.М. Скворцова, как лучшем знатоке штунды. Тогда, по сношению генерал-губернатора с Обер-прокурором Синода состоялось его новое назначение в Киеве, где он по существу своей миссии стал в положение представителя Обер-прокурора.

В это же время Василий Михайлович сблизился с киевским Княгининым двором, позже и с монастырем Великой княгини Александры Петровны, неизменно удостаивавшей его особенного своего внимания. В Княгинином Покровском монастыре Василий Михайлович неоднократно вел миссионерские беседы с заключенными сюда сектантами, распространявшими на местах болезненно-заразительное влияние на простой народ своими нервными трясками и мистическими бреднями о скором Втором пришествии и кончине мира («малеванцы»). Одно время в Княгининой обители гостили юные князья Иоанн и Гавриил Константиновичи, и Великая княгиня пригласила В.М.Скворцова помогать их воспитателю, графу Татищеву, заниматься с ними, руководить в путешествиях по Святым местам. Особой набожностью и религиозной впечатлительностью отличался князь Иоанн Константинович, впоследствии женатый на сербской принцессе Елене Петровне Карагеоргиевич, сестре покойного короля Александра. Интересуясь церковными делами, князь Иоанн Константинович поддерживал живую связь с В. М. Скворцовым и во все последующие годы, вплоть до своей мученической кончины. 
Продолжение в следующем сообщении

[Владимир К.]

***

Чтобы закончить повествование о Киевском периоде жизни и церковно-общественной деятельности В. М. Скворцова, необходимо вспомнить об одном замечательном и чудесном событии, в котором он принимал большое участие.

В начале 90-х годов XIX столетия в Киевской духовной семинарии воспитывался юноша Феодор Пашковский (впоследствии митрополит Феофил, глава русской православной Церкви в Северной Америке и Канаде, скончался в 1950 году). Как-то летом во время игры семинарист Пашковский ушиб ногу. Пролежав несколько недель в постели, осенью он явился в семинарию, но уже скоро должен был слечь в больницу, потому что боль в ноге усилилась и о движении не могло быть речи. В больнице перепробовали все средства, призывали лучших киевских врачей, но помощи они никакой не оказали. Свыше пяти месяцев Феодор пролежал и в клинике знаменитого профессора И. А. Сикорского, но и там облегчения не последовало. Юноша выписался и из этой клиники больным.

Оставался месяц до переводных экзаменов в шестой класс семинарии и Пашковский решил явиться на уроки, чтобы иметь право держать экзамены. Но врач семинарии, считая болезнь совершенно неизлечимой, настаивал на оставлении учебного заведения. То же советовало и начальство. Юноша с грустью написал прошение о необходимости покинуть школу, но не застал инспектора. Вдруг разнеслась весть, что в Киев прибыл великий молитвенник, протоиерей о. Иоанн Кронштадтский, и у больного юноши мелькнула мысль о чуде. И вместо подачи прошения об увольнении из семинарии, он пошел к ректору и просил дать ему возможность повидать прославленного пастыря.

Ректор внимательно отнесся к просьбе своего воспитанника, сказав, что постарается исполнить ее при содействии Василия Михайловича Скворцова, который близок к отцу Иоанну. И действительно, вскоре В. М. Скворцов подробно сообщил Кронштадтскому молитвеннику о больном. И вечером 19 апреля 1893 года Пашковский вместе со Скворцовым отправился в инспекторском экипаже на вокзал, так как о. Иоанн уезжал из Киева в Крым к больному Государю. Василий Михайлович указал больному юноше, где в коридоре парадных комнат вокзала ожидать Батюшку, а сам ушел к собравшимся высшим чинам края. Вскоре в коридор вступил о. Иоанн и, проходя мимо больного семинариста, сказал:

— Христос воскресе, голубчик!

Поблагословив и похристосовавшись с больным, он быстро пошел дальше. Прошло еще немного времени и в коридор вышел генерал-губернатор граф А.П. Игнатьев, который подошел к больному семинаристу и любезно спросил его:

— А вы, молодой человек, видели отца Иоанна Кронштадтского?

— Видел, — ответил смутившийся юноша.

— И что он сказал вам? — снова вопросил граф, ранее осведомленный об этом случае Скворцовым.

— Похристосовался и благословил меня.

— И больше ничего?

— Ничего! — ответил семинарист.

— Так пойдем со мной! — сказал любезно граф и, взяв больного под руку, повел в парадный зал, где был батюшка о. Иоанн с многочисленными лицами, собравшимися его проводить.

Когда граф ввел больного семинариста Пашковского, все умолкли и с изумлением смотрели на сильно хромавшего молодого человека. Подошел В. М. Скворцов, взял за руку больного Федю и, подведя к о. Иоанну, сказал:

— Вот, Батюшка, наш хороший ученик пятого класса Феодор Пашковский. Серьезно болеет он и трудно ему учиться. Помолитесь о нем!..

— Что такое, что с вами, милый? — ласково осведомился Великий молитвенник.

Больной подробно объяснил свою болезнь. Выслушав внимательно, отец Иоанн спросил:

— А кто и как же вас лечили?

Тут же стоял знаменитый профессор Иван Алексеевич Сикорский, который прибавил к объяснению больного:

— Да вот болезнь его не поддается лечению.

После этого отец Иоанн сказал:

— Ах, зачем это было допускать? Вы духовный воспитанник. Надо молиться. Научитесь горячо молиться. Станьте на колени.

Больной стал на колени, а Батюшка, возложив руки на его голову, благословил. Затем В.М.Скворцов помог больному встать, а Батюшка, еще раз благословив его, сказал:

— Молись и учись. И Господь поможет тебе!

Поцеловав благодетельную десницу доброго пастыря и Всероссийского молитвенника, больной юноша отошел в сторону и стал с интересом наблюдать общение отца Иоанна с присутствовавшими в парадном зале, а затем и с многотысячным народом у вокзала.

После отъезда о. Иоанна Кронштадтского Скворцов завез больного Федю Пашковского в семинарию. Юноша зашел в рекреационный зал и в молчании ночи горячо помолился перед образом Спасителя, размышляя о случившемся с ним в этот знаменательный день. А уже на другой день почувствовал облегчение в своей тяжкой болезни и, оставив мысль о выходе из семинарии, стал ходить в класс, занимался и выдержал экзамены, перейдя в шестой класс первым в своем разряде. Нога больше не беспокоила его, и болезнь прошла от чудесной силы молитвы.

***

Как уже упоминалось, в 1894 году Василий Михайлович Скворцов высочайше назначен был старшим чиновником особых поручений при обер-прокуроре Святейшего Синода с возложением на него обязанностей сведущего лица по исследованию религиозных движений, а вскоре стал выступать в качестве эксперта в судебных установлениях по делам сект и с 1908 года — представителя духовного ведомства в государственной думе, в министерских комиссиях и докладчика в высшем миссионерском совещании при Святейшем Синоде.

Так началась в общероссийском масштабе миссионерская деятельность Василия Михайловича Скворцова, этого основоположника Внутренней миссии, на страже которой он стоял более полувека.

Это было дело новое, неслыханное и по официальному пониманию весьма странное, и даже рискованное. Выходило прежде всего так, что господствующая Православная Церковь как бы требует помощи и поддержки внутри себя. Выходило далее, что вера народная не является тем крепким адамантом, о котором так пышно вещалось; наоборот, она очень легко поддается всяким соблазнам и что народ православный уходит в какую-то, весьма для него ненужную новизну, в дебри лжемудрствований и даже поносит веру отцов. И что самое главное: пастыри, настоятели приходов, не в силах справиться с этим печальным явлением.

Духовенство держалось того мнения, что его дело удовлетворять религиозные потребности верующих, а вовсе не бороться с теми, кто уходит из церковной ограды. Подобные выходы воспрещены и за нарушениями этого положения должна смотреть полиция, на обязанности которой лежит и борьба с нарушителями церковного порядка!

Таков был взгляд официальных представителей Церкви и рядового духовенства, которое, пребывая в толще народной, непосредственно сталкивалось с сектантами у себя в приходах. Но В.М. Скворцов посмотрел на дело совсем иначе. И нужно признать, что его взгляд оказался удивительно проницательным для столь молодого деятеля. В этом сказалась его одаренность, а вместе с тем была выявлена и поразительная настойчивость и сила воли, не говоря уже о трудоспособности будущего крупнейшего церковного деятеля во всероссийском масштабе. В нем, так сказать, выпукло сказалась вековая культура народной стихии и духовной среды, освященной лучшими традициями.

Дело Внутренней миссии было начертано с поразительной четкостью и пониманием природы вещей:

Отказываться от государственной помощи Православная Церковь не должна; Церковь в России не есть просто одно из установлений, а есть главное и основное, на чем зиждется народ, власть, государственность. Вне Церкви нет ни русской культуры, ни русской государственности. Это — вековая святыня и испытанная ценность… Поэтому государство и не должно допускать ни унижения этой святыни, ни расхищения этой ценности. Есть общенациональные ценности, охрана которых лежит на государстве. Тем более, что охраняя Церковь, государство охраняет самого себя. Пределы деятельности государства намечаются самой природой вещей. Уклонение в сектантство может иметь разные степени и разные формы: совращение тоже может носить различный характер. Можно совращать людей в форме слушания гимнов и проповедей или способом оскопления. Вот изуверства государство терпеть не может и не должно, и совершенно правильно эти возмутительные факты называть преступлением. Законы массовой психологии плохо изучены, но несомненна заразительность разных форм экстазов. Эти массовые возбуждения от общей пляски, через свальный грех в хлыстовском корабле, переходит в устройство погребения живых людей, что было с такой потрясающей жестокостью совершено Ковалевым в Тирасполе и потрясло всю Россию. И это уже гораздо опаснее даже отдельного изуверства скопцов.

По мышлению В.М. Скворцова, это была одна сторона сектантства. Но была и другая, расшатывающая при помощи сектантских проповедей начала государственного и общественного порядка страны. Отвлеченное учение тех же пашковцев, штундистов, молокан, духоборцев и толстовцев переходило к отрицанию современных форм государственного общежития, открывая разные виды соблазна: отказ от платежа налогов, воинской повинности и пр., что также не могло быть терпимо государством…Борьба же государства с этим вопиющим злом носит чисто внешний характер и ведется она не мерами разъяснения и убеждения, а исключительно мерами принуждения. Конечно, отрицать за государством права на самооборону нельзя. Точно также Церковь и власть духовная не только вправе, но и обязаны указывать государству на те стороны сектантства, которые лежат за чисто духовной областью.

Взгляд на Внутреннюю миссию

Так мыслил, вдумчиво разбиравшийся в сектантских вопросах В. М. Скворцов. Однако, этим, по его мнению, дело не могло ограничиться. И вот заслуга его, как практического деятеля и борца в том, что он это проницательно понял и поставил дело внутренней миссии на правильный и широкий путь. Но было ли для этого подготовлено приходское духовенство? По совести говоря, нет! И много было причин этому печальному явлению.

Русское приходское духовенство — духовенство народное, мужицкое и выполняло оно в течение веков громадную культурную работу. Но к XIX веку оно стало более просвещенным и по этой причине заняло некоторую посредническую роль между народом и разночинной интеллигенцией. А это как раз частично и отдалило его от народа; даже образ жизни духовного сословия меняется, так как оно стало более обеспеченным, хотя в центральной России по-прежнему пребывало в большой нужде.

Обширные приходы требовали громадных усилий, не только по требоисполнению, но и по части административной; духовенство бесплатно для государства вело метрические книги и, надо сказать правду, выполняло эту работу безупречно. Метрические книги рядом с исповедными росписями были верным и единственным источником учета населения. Духовенство являлось статистиком населения в имперском масштабе, до производства всероссийской переписи. Оно вообще было постоянным, органически с народом связанным агентом власти на местах. Сложная приходская отчетность, разные требования консистории, часто не имевшие прямого отношения к приходской работе, тоже требовали много труда и времени. Много времени отнимало и полевое хозяйство, без которого совершенно нельзя было обойтись, ибо оно как раз и являлось главным источником материального обеспечения сельского духовенства. Поэтому на внутреннюю миссию уже не оставалось ни времени, ни сил. Не было духовенство и подготовлено к этой миссии. А программы духовных семинарий во многом носили схоластический характер и были лишены живого духа, который создавал бы горячих пастырей миссионерского подвига, пастырей, снабженных надлежащим и современным оружием…

На это, как мы видим, В.М.Скворцов обратил внимание на самой заре своей деятельности. И как только стал уже признанным властью миссионерским деятелем, настоял на введении в программу духовных семинарий предмета миссионерских наук, более тщательного изучения сущности сектантства и выработки мер и навыков борьбы с ним. Он был также инициатором еще и первых пастырских курсов в России.

Но всего этого было мало. Вторым и главным шагом была организация и сохранение кадра самих миссионеров, по широкой программе окружных, епархиальных, областных и даже синодальных. Все это требовало больших средств. И даже не только одних средств.

Миссионер являлся, хотя и не постоянным, но все же продолжительным и деятельным членом прихода, рядом с приходским священником. А это не могло не возбуждать подозрений у последнего; стало быть, не миновать трений, борьбы самолюбий, а то и зависти. От миссионера требовался большой такт не только в сношениях с сектантами, но и с приходским духовенством. Уже самое обращение приходского священника к миссионеру как бы свидетельствовало том, что в приходе не всё в порядке. Казалось, более практичным для духовенства в собственных интересах скрывать «недомогания» прихода, нежели о нем говорить и по начальству сообщать об этом, что свидетельствовало бы о не совсем надлежащей работе приходского священника. И по человечеству понятно, что почти никому в этом не хотелось признаваться…

Прошло много времени и пришлось затратить много усилий, пока приходский священник подавил в себе боязнь невольного воздействия ложного самолюбия и не стал видеть в миссионере желанного помощника, друга и соработника на благодатной ниве Христовой. Но в конце концов благодаря ряду разумных мер В.М. Скворцову всё же удалось поставить миссионера в здоровое и нормальное положение: приходское духовенство перестало бояться миссионера, перестало скрывать духовные болезни прихода и само, подражая миссионеру, стало на путь широкого миссионерского учительства.

Появление миссионеров внесло оживление в народную приходскую жизнь; встряхнуло дремавшего в своей провинциальной и деревенской глуши, приходского пастыря. На его горизонте появился человек с более широким и взглядами, вооруженный необходимыми знаниями, ревностный и подвижной труженик о Боге. Православный обряд, весь круг православного Богослужения стал как бы очищаться от вековой пыли: из-под наслоений рутины и шаблона стали выявляться живые краски неугасаемого богатства и красоты православного Богослужения, прекрасного по форме и глубочайшего по содержанию. В церкви стали больше и лучше читать и вдумчивее толковать прочитанное; страницы Евангелия сделались живыми, понятными и привлекательными, а рядом четче обнаружилась нездоровая экзальтированность сектантского обряда и сухость надуманной сектантской догмы. 
Продолжение в следующем сообщении

[Владимир К.]

Миссионерская борьба с сектантами оживила Церковь: появление миссионеров повлекло за собою соборные служения, которые так любит народ; более глубокое и трогательное празднование любимых народом праздников; крестные ходы; горячее проповедничество и т.д. внутренняя миссия явилась живой водой для прихода… Но для успеха ее, кроме подбора людей, требовалось еще и снабжение их надлежащими средствами духовной борьбы.

***

С начала 60-х годов XIX века либеральная интеллигенция стала обращать внимание на сектантство и пристальнее его изучать, предвидя в нем, и не без основания, своего союзника в противогосударственной работе. Нужды Церкви, разумеется, мало заботили этих «исследователей» народного движения; Православная Церковь ими понималась как оплот реакции и обскурантизма. И уже по одному этому сектантство не могло не привлекать к себе либеральные круги. Поэтому требовалось срочно создать литературу совсем иного характера. И работа должна была вестись в направлении борьбы с лжемудрствованиями сектантов и против выявления спорных и неясных вопросов православного учения.

Духовные журналы — главным образом, академические — имели свои специальные задачи и этим требованиям не удовлетворяли. И вот В. М. Скворцов — смело и на свой личный страх — задумал восполнить этот пробел.

В виду того, что история этого интересного — и, мы бы сказали, исторического — вопроса мало кому известна, то мы и постараемся осветить пего подробнее, чтобы остался след для будущего церковного и общественного историка.

Старообрядческая миссия и литература

Секты в русской Церкви — и мистические, и рационалистические — существовали, росли и цвели пышным цветом своей пропаганды гораздо раньше русского раскола старообрядчества. История сект знает сектантство, прокравшееся в православные монастыри (хлыстовство); залезавшее на иераршии кафедры (жидовствующий митрополит Зосима); дерзавшее приблизиться уже к ступеням трона (Елагин скопец). И однако специальная противостарообрядческая миссия и литература началась и окрепла ранее противосектантской. А как мы уже упоминали, в 60-х годах истекшего столетия новейшее сектантство — немецкая штунда заявила о себе на юге России бурным потоком, заставшим приходское духовенство беспомощным в отношении миссионерских способов, средств и приемов борьбы с новым врагом Православия.

Но давно известна истина, что история делается не людьми, а человеком… На дело старообрядческой миссии и литературы Промысл Божий вывел во благовремении приснопамятных о. Павла Прусского и проф. Н. И. Субботина, и создался в Москве журнал «Братское Слово», который явился первою путеводною звездою для деятелей миссии и пастырства в борьбе с расколом.

Отец Павел Прусский был природный и практический знаток раскола, глубокий верою и разумом самородок; проф. Субботин — блестящий писатель. Отец Павел был Моисеем, живою душою, умом и содержанием в противостарообрядческой литературе, а Субботин — Аароном, давшим выражение, форму, стиль материалу, накопленному талантливым начетчиком о. Павлом… Но умер замечательный отец Павел; захирело и «Братское Слово», а вскоре и совсем замолкло. И противосектантская миссионерская литература не находила себе долгое время определенного литературного пристанища: изредка появлявшиеся статьи из миссионерской области разбрасывались по всей духовной журналистике.

На втором Всероссийском миссионерском съезде в Москве, при обсуждении вопросов о состоянии и нуждах противосектантской миссии впервые во всей силе обнаружилась литературно-миссионерская нагота и беспомощность не только пастырей, но и специальных миссионеров в деле борьбы с сектантами. Не было миссионерской литературы ни по исследованию состояния сектантства, ни о полемических способах и методах борьбы с ним; не было пособий и руководства.

На Московском съезде 1891 года впервые заявлена была в особом постановлении необходимость издания специального органа внутренней противосектантской миссии, параллельного противораскольническому «Братскому Слову». Указано было и место издания — Киев, так как штундизм тогда развивался на юге России, где и сосредоточивалась борьба с ним. А частным образом члены съезда на это уполномочивали В. М. Скворцова, состоявшего тогда секретарем съезда, и уже успевшего своими печатными статьями в «Церковном Вестнике» и «Руководстве для сельских пастырей», равно и докладами на съезде заявить себя наиболее других сведущим в сектантоведении и деятельным в борьбе со штундой. Но особенно горячо поддерживал вопрос о необходимости издания В. К. Саблер, принимавший самое деятельное участие в трудах съезда.

Поручение это заинтересовало и глубоко захватило В. М. Скворцова. К печатному делу он стоял весьма близко, работая со второго курса Академии в трех светских органах («Киевлянин», «Московские Ведомости» и «Гражданин» и в пяти церковных («Руководство для сельских пастырей», «Церковь и школа», «Церковно-общественный Вестник», «Церковные Ведомости» и «Церковный Вестник»). И ему больше чем кому-либо другому ясна была вся неотложность в таком именно органе. И вот В. М. Скворцов энергично принялся за составление программы противосектантского органа, с названием «Миссионерское Обозрение». Предварительно он послал программу маститому профессору Н. И. Субботину, но она у него где-то «затерялась». Позже оказалось, что здесь припутался бес грешной ревности, которому знаменитый профессор-расколовед не мог противостать. И затормозилось всё дело нужного издании я года на три.

Вызванный в Петербург для участия в синодальной Комиссии по рассмотрению деяний Второго Миссионерского съезда , Скворцов поставил там вопрос об издании журнала и встретил здесь принципиальное противоборствующее течение специальной миссионерской литературе, в лице Херсонского архиепископа Сергия, председательствовавшего в Комиссии, а также в митрополите Киевском Иоанникии. Основывалось оно на опасении , что литература миссионерская, обличая сектантство, должна будет излагать их лжеучения, чем рискует сектантские бредни логически обосновать, формулировать и в известной мере пропагандировать путем печатного слова.

Однако этой «печати-боязни» не разделяли ни мудрый К. П. Победоносцев, ни жизненный и отзывчивый В. К. Саблер. Оба высказывались за то, что не следует тормозить дело издания, раз находятся люди, знающие и любящие дело. После такого заявления, владыки уступили и архиепископ Сергий сам редактировал программу.

В. М. Скворцов уехал обратно в Киев и стал ждать вестей из столицы. Так прошел весь 1893 год; начался и прошел 1894-й, а из Синода всё не получалось разрешения или отказа в издании миссионерского журнала. Однако, мысль и желание издательства не покидали его. А тем временем штунда всё росла и глубже проникала в народную массу… Будучи приглашен киевским генерал-губернатором к борьбе с сектою и разъезжая по краю, В. М. Скворцов всё больше убеждался в неотложности издания специального органа, который бы вдохновлял и руководил духовенство. И он написал пространную записку, послав ее в Петербург митрополиту Палладию, обер-прокурору, товарищу его и в Синод… Наконец, в октябре 1895 года получено было столь долго ожидаемое разрешение на издание «Миссионерского Обозрения».

Вот как рассказывал о начале издания журнала сам Василий Михайлович Скворцов: «То радость, то страх тогда овладевали моей душой. Как повести и как пойдет новое громоздкое дело? Составили с помощником смету на 6000 годового расхода по изданию, а у меня наличных было только 800 рублей… Собрал я первое редакционное учредительное собрание у себя на Подоле, в доме моей жены. Были приглашены профессора Академии, кое-кто из духовенства и учителей семинарии, принимавших участие в духовной журналистике. Началось обсуждение программы, утвержденной Святейшим Синодом… Я как хозяин-редактор впервые в жизни председательствовал в ученом ареопаге старейших, некоторые из которых еще недавно были моим начальством. Поту сошло и крови перепортилось немало. В общем договорились. Оказано было большое сочувствие; разобраны были темы для первой книжки, которую украсили своими трудами такие известные профессорские и писательские имена, как профессора Певницкий, Титов, Завитневич, Богдашевский. Будущая издательница (супруга В. М. Скворцова, Юли я Александровна) гостеприимно предложила «утешение» нарекшимся сотрудникам. Не забуду правды, показавшейся мне тогда ядовитой шуткой, одного из бывших моих сослуживцев-педагогов: «А что, Василий Михайлович, дом-то супруги… чистый, не заложен?» — спросил он тогда. Я ответил: «Нет!»… «Ну, так годик-другой смело можно писать, гонорар не пропадет, а после… не ручаюсь». И только потом я понял опытно, что это была не шутка, а разумное предостережение о подлинной грозившей мне опасности материального разорения.

По неопытности мы в смете жестоко ошиблись: расходы в первый год выразились в цифре не 6000, а целых… 18000 рублей! Правда, вина тут лежала и на Московском митрополите Сергии, который, узнав от меня о разрешении издания журнала, — что ему и проф. Субботину было очень не по сердцу! — сказал, что я должен издавать журнал в виде двух параллельных ежемесячных книг, так чтобы одной можно было без соблазна пользоваться православным, а другою только миссионерам и пастырям. «Благословите… если надо в двух книгах, так и будем» — с легкомыслием неопытного издателя заявил я святителю… «Да, вот, это будет хорошо так!» — обрадовался митрополит. Но, увы, по обычаю большинства наших духовных, владыка, давая эти директивы, не задумался, насколько это увеличивает расход и где я возьму деньги…

В самый разгар подготовительной работы к изданию, вдруг получаю телеграмму «явиться в Петербург, предстоит поездка на Кавказ для исследования духоборческого движения». Вздрогнуло сердце мое от такой неожиданности. Но служба дороже всего… Еду и застреваю в Питере почти до декабря».

Так, спустя много лет, повествовал маститый Василий Михайлович о начале своей издательской деятельности

Составив воззвание о подписке и редакторское предисловие, В. М. Скворцов помчался на Кавказ и в вагоне сочинял хронику для первого номера нового журнала, которую в Харькове, в гостинице, обработал, переписал и послал. Здесь, в Харькове, высоко поднял его дух приснопамятный владыка Амвросий: он благословил Скворцова на этот издательский труд, сказав, что будет молиться и всячески ему содействовать; предрекал успех изданию, какого никто тогда не ожидал. И мудрый старец-владыка не ошибся: только первые три года издание не окупало себя, а затем тираж его восходил перед революцией 1905 года до 12000, что для специального органа считается блестящей подпиской; перед революцией же 1917 года тираж журнала вызывал вообще зависть издателей и дошел до 27000 экземпляров!

Но не будем забегать вперед и о «Миссионерском Обозрении» расскажем подробнее…

***

Итак, 24 января 1896 года, в день преподобной Ксении, в древнем стольном граде Киеве вышел в свет первый номер журнала В. М. Скворцова «Миссионерское Обозрение», составившего целую эпоху в русской церковной журналистике с яркими страницами идейной борьбы с сектантскими заблуждениями и изуверством…

Появление первого тогда в России периодического органа противосектантской миссии наделало немало шуму; приветливо и с радостью журнал был встречен всеми ревнителями веры и благочестия, в особенности же миссионерами и радетелями нашей противосектантской миссии. И всё «возрастая» и расширяясь, этот журнал просуществовал вплоть до революции, то есть больше двадцати одного года. Но если больше чем 21-летний период в сознательной жизни одного лица имеет громадное значение, то тем большее значение он имеет в церковно-общественной жизни со всеми ее проявлениями. В особенности же в сфере веры и науки вообще, и в журнально-издательском деле, в частности, как одной из форм раскрытия жизни человеческого ума и сердца.

И в самом деле, перед нами на протяжении двадцати одного года развертывается живая картина церковного журнально-издательского дела В. М. Скворцова в самом широком значении слова: мы видим рост журнала, а вместе и полемической литературы; расширение и изменение первоначальной его программы, соответственно задачам и потребностям времени; улучшение и изменение внешней стороны самого издания; укрепление и расширение духовного влияния и связей между читателями и редактором-издателем с сотрудниками; раскрытие и уяснение многих больных сторон противораскольнической и противосектантской миссии и миссии Церкви среди интеллигенции и т. д. Потому вполне естественно оглянуться назад и познакомить читателей хотя в кратких чертах с результатами долголетней журнальной деятельности В. М. Скворцова и показать пройденный первым в России миссионерским журналом путь, дабы у читателей получилась цельная картина роста и развития этого детища Скворцова, а вместе с тем роста и развития того дела, которому специально посвящено было «Миссионерское Обозрение», то есть дела, которому покойный В. М. Скворцов нераздельно отдал большую часть своей жизни.

Длительный период существования «Миссионерского Обозрения» резко распадается на два неравномерных периода: трехлетний Киевский (1896–1898 гг.) и восемнадцатилетний Петербургский (1899–1917 гг.).

«Миссионерское Обозрение» Киевского периода

«Миссионерское Обозрение» Киевского периода отличается чрезвычайной выдержанностью программы, единством и цельностью содержания, так сказать, стильностью своего характера, как специально противосектантского миссионерского органа.

Поставив своей задачей служение противосектантской миссии, журнал шел к осуществлению этой задачи двумя путями. «Миссионерское Обозрение», установив тесную связь между многочисленными деятелями Миссии, миссионерами и пастырями , открыло свои страницы для деятельного обмена ценными и живыми наблюдениями и мнениями о способах и средствах духовной борьбы с многочисленным сектантством, расколом и другими внутренними врагами Церкви. И с предупредительным гостеприимством предоставило у себя место специальным статьям по истории сектантства и сектообличению, статьям как теоретического, так и практического характера.

Журнал прилагал заботы к тому, чтобы доставить Миссии все средства для борьбы, которыми располагает современная богословская и историческая наука в этом отношении. Свою задачи «Миссионерское Обозрение» и выполняло с чрезвычайной добросовестностью в первый период своего существования. Но помимо этой задачи, оно приняло на себя также и другую, не менее трудную задачу, вытекающую из самого существа и характера Внутренней миссии. А именно: дело миссии далеко не исчерпывалось вразумлением заблудших и возвращением отпадших в лоно Церкви. Задачи миссии шире: на ней лежал долг охранения, ограждения и предупреждения от сектантской заразы здоровых членов Церкви. На эту-то сторону миссии, не менее важную, чем и первая, при том совпадающую с приходскою пастырско-учительской деятельностью, журнал и обратил должное внимание, и уделял на своих страницах немало места этой именно стороне миссионерского дела. А вследствие этого, журнал, сообразно с двойственностью своей задачи, стал выходить ежемесячно в двух выпусках или книжках.

В первых выпусках всегда помещались статьи, относящиеся непосредственно к разработке общих и руководственных вопросов Миссии и касающиеся просветительных задач и потребностей пастырско-миссионерского дела. Во вторых же выпусках дано было место статьям (в виде трактатов, бесед, поучений, слов и т. д.), направленным к раскрытию и уяснению основных истин веро- и нравоучения на основании Слова Божия и святоотеческих творений.

Первые выпуски, откликавшиеся в большинстве своих отделов на нужды Миссии вообще и касавшиеся злободневных вопросов Миссии и состояния сектантства, носили по большей части характер теоретический; вторые же выпуски, содержавшие положительное раскрытие православного веро- и нравоучения и опровержение сектантских заблуждений, имели характер по преимуществу практический и во всех своих частях пригодны для специальных целей Миссии и теперь. Этого же, к сожалению, нельзя сказать относительно первых выпусков, некоторые отделы которых не столько преследовали практический характер, сколько способствовали освещению и уяснению того или другого сектантства. Первые выпуски заключали в себе преимущественно материал для истории и методики Миссии, истории сектоведения и сектообличения, имея большую научно-историческую ценность. 
Продолжение в следующем сообщении

[Владимир К.]

Останавливая внимание на содержании выпусков «Миссионерского Обозрения» за его трехлетний Киевский период, должно признать, что журнал многое принес в сокровищницу науки сектоведения и сектообличения. В самом начале был выдвинут важный принципиального характера вопрос о существенных признаках и степени вредности русских сект и отдельных толков раскола. Установив классификацию сект и степень их вредности , журнал вполне логично приступил к уяснению другого вопроса: с чего и как начинать изучение сектантства, уяснять сущность русского сектантства и причины его происхождения. Ряд статей, освещали суть заграничных сект, представляющих большой интерес как по своему содержанию, так и по имеющейся научной обработке.

В дальнейших статьях, относящихся непосредственно к изучению теоретической стороны сектантства, «Миссионерское Обозрение» того периода подробно знакомило с целым рядом сект: новохлыстами, адвентистами, мормонами, шалопутами, немоляками, пашковцами, штундистами, толстовцами, прыгунами, донскими толками в молоканстве и штундизме, богомилами, с при влечением частных сведений из жизни сектантства. В эту стройную гармонию сектантского материала вошли и статьи, относящиеся к расколу и истории борьбы Православия с латино-униатами, равно и замечательные очерки знаменитого киевского профессора-психиатра И. А. Сикорского.

Затем следовал целый ряд статей, имевших чисто практическое значение для дела Миссии. Статьи эти, самые разнообразные по своему содержанию, исчерпывают все стороны Миссии со всеми ее задачами, целями и нуждами.

Что же касается полемико-апологетического материала, помещенного на страницах журнала в Киевский его период, то мы ограничимся здесь лишь указанием на беседы по пререкаемым сектантами вопросам известных миссионеров и на собеседования Киевского просветительного общества. Из всех этих бесед наибольший интерес представляют беседы самого В. М. Скворцова и Д. И. Боголюбова, не столько по богатству миссионерско-апологетического материала, заключавшегося в них, сколько по живости и оригинальности изложения, теплоте чувства и сердечности.

Но самым жизненным нервом в «Миссионерском Обозрении», всецело приковавшим к себе внимание читателей и отвечавшим на злобу дня, нужно признать отделы, посвященные обзору современного состояния Миссии, русского и заграничного сектантства и правительственным распоряжениям по Миссии и соприкосновенным с нею вопросом. И при чтении этих отделов читатель невольно поразится чрезвычайной осведомленностью редакции о всех правительственных распоряжениях и начинаниях в области Миссии.

Отдел хроники и летопись событий в расколо-сектантском мире, а равно и событий, имеющих отношение к Миссии и расколо-сектантству, всегда представляли чрезвычайный интерес своею живостью изложения и чрезвычайным богатством и разнообразием содержания. Даже и теперь они читаются с огромным интересом. Отделы эти велись, главным образом, самим редактором-издателем В. М. Скворцовым.

Далеко не последнее место должно быть отведено и библиографическому отделу за весь этот первоначальный период времени. Отдел скромен, не кричит о себе и не бьет в глаза, но, по замечанию знатоков журнального дела, служит лучшим показателем постановки журнала. И это замечание, понятное само по себе, особенно приложимо к «Миссионерскому Обозрению». В самом деле: в течение всего этого времени журнал со своими удачными и умелыми рецензиями на книги, относящиеся к расколо-сектантству и к Миссии в самом широком значении этого слова, шел навстречу самым насущным нуждам и задачам Миссии. В течение трех лет на страницах «Миссионерского Обозрения» опубликовано более 125 отзывов оболе или менее выдающихся книгах и брошюрах по истории и обличению раскола и сектантства, а также по христианской апологетике и проповедничеству. Все отзывы написаны вполне обстоятельно; некоторые же из них даже имеют характер научных рецензий. Труд рецензентов несли: сам В. М. Скворцов, проф. С. Т. Голубев, проф. П. Я. Светлов, П. А. Козицкий, Н. Л. Вишневский и др.

Естественно, журнал этот, являясь живым органом Миссии и Церкви и откликаясь на все нужды Миссии и церковно-учительского дела, сумел завоевать себе симпатии не только среди духовенства и лиц, сопричастных делу Миссии, но как это ни странно—и среди широких кругов интеллигенции. Он быстро окреп духовно и материально, установил прочную связь между читателями и сотрудниками.

По истечении первого трехлетия со времени начала издания журнала, редактор-издатель В. М. Скворцов оставляет Киев, переселяется в Санкт-Петербург и переводит издание журнала в столицу. И с 1899 года в жизни «Миссионерского Обозрения» начинается новый период его существования — Петербургский, при новой обстановке, при новых сотрудниках и новых жизненных условиях. Всё это взятое в совокупности, отразилось на характере журнала, и «Миссионерское Обозрение» петербургского периода значительно видоизменяет свой прежний характер, принимая новую физиономию и новый облик.

Петербургский период «Миссионерского Обозрения»

и расширение его программы

С перемещением редакции «Миссионерского Обозрения» в Санкт-Петербург характер журнала, ставившего себе задачею борьбу с сектантством, значительно изменяется. Журнал расширяет свою программу и уделяет немало внимания расколу с его историей и обличением и отводит более места христианской апологетике и злободневным вопросам и событии ям, тесно связанным с церковной и общественной жизнью.

И в самом деле, могло ли «Миссионерское Обозрение» не откликаться на злобы дня и быть молчаливым и равнодушным зрителем переживаемых событий первостепенной важности? Отпадение от Церкви графа Л. Н. Толстого, взбудоражившее русское общество и вызвавшее море полемических статей на страницах повременных изданий; Орловский миссионерский съезд с знаменитым докладом М.А. Стаховича о веротерпимости; петербургские религиозно-философские собрания, всколыхнувшие русскую церковную жизнь и выдвинувшие для обсуждения целый ряд вопросов догматического и канонического характера; предстоящие государственные и церковные реформы в связи с Указом от 17 апреля 1905 года о веротерпимости и манифестами от 6 августа и 18 октября 1905 года о новом государственном строе; созыв Государственной Думы и имевший состояться Всероссийский церковный Собор — все это такие события, которые составляли жизненный нерв нашей церковной и общественно-государственной жизни, и на которые не мог не откликнуться журнал. Потому-то он постепенно расширял свою программу и из специального миссионерского органа превратился в журнал полемико-апологетический, в орган Внутренней миссии в широком значении этого слова.

Таким образом, «Миссионерское Обозрение», отличавшееся и прежде жизненностью своего содержания, в Петербургский период становится еще более живым и отзывчивым на запросы современности, еще более разнообразным по содержанию органом Миссии и церковно-общественной жизни.

Рассматривая содержание «Миссионерского Обозрения» В. М. Скворцова за Петербургский 18-летний период его существования, невольно приходится удивляться обилию научно обоснованных и ценнейших статей для теоретического и практического изучения вопроса и относящихся непосредственно к истории сектантства и раскола. Из этого видно, как серьезна была постановка всего издания журнала и с каким вниманием он относился к истории сектантства и его развитию на Руси . Но с не меньшим, если даже не с большим вниманием «Миссионерское Обозрение» в течение всего этого времени относилось и к вопросам, связанным непосредственно с делом Миссии, то есть с практическим приложением способов и методов к сектообличению. Разумеется, с нашей стороны было бы непростительным пробелом, если бы мы прошли молчанием весь этот большой отдел в журнале. Из авторов статей, относящихся к этой важной категории, в первую очередь заслуживают внимания архиепископ Никанор Херсонский, проф. В. Терлецкий, знаменитые миссионеры — И. Айвазов, М. Кальнев, Д. Боголюбов, а также сам редактор-издатель В. М. Скворцов, М. Чельцов, П. Стешенко и многие другие.

Толстовству, и в особенности наделавшему много шуму отпадению графа Л. Н. Толстого от Церкви журнал «Миссионерское Обозрение» уделил нарочитое внимание. Особенной теплотою чувства, искренностью и серьезностью отличались «Открытые письма к интеллигенту-другу, увлекающемуся учением Л. Н. Толстого»; заслуживают упоминания статьи: «О евангельских чудесах» (против учения рационалистов и Л. Толстого) проф. Д. Богдашевского; «Из исповеди раскаявшегося толстовца-интеллигента», М. Сопоцько; «Религиозно-нравственные воззрения Л. Толстого в молодости и старости» М. Лисицына и «Лжехристианство Толстого пред судом светской критики», того же автора; можно назвать и другие публикации: «Отношение христианства к государству по воззрениям гр. Л. Н. Толстого» К. Григорьева; «Мир Евангелия и трагизм толстовца» Д. Силина. Было немало еще и других статей и заметок.

Особенный резонанс вызвало определение Святейшего Синода от 20–22 февраля 1901 года с посланием верным чадам Церкви по поводу отпадения графа Льва Толстого от Церкви, вызвавшее оживленный обмен мнений на страницах светской и духовной печати. Оно дало обильнейший материал для «Миссионерского Обозрения»: журнал поместил на своих страницах ряд писем, являющихся голосом мирян и представителей духовенства и Церкви по поводу отпадения графа от Церкви. Авторы этих писем—С.-Петербургский митрополит Антоний, епископ Сергий Ямбургский, врачи — Апраксин, раскаявшийся толстовец М. Сопоцько и несколько светских лиц.

Эта полемика была долгое время памятна большому числу читателей «Миссионерского Обозрения». Редактором-издателем журнала, В. М. Скворцовым издана была целая книга из помещенных в журнале статей под общим заглавием: «По поводу отпадения от Православной Церкви графа Л. Толстого», выдержавшая четыре издания.

***

Спустя несколько месяцев после переезда редакции «Миссионерского Обозрения» в Петербург, в миссионерской журналистике случилось событие чрезвычайной важности : с выпуском майской книжки 1899 года прекратилось издание противораскольничьего журнала «Братское Слово». И «Миссионерское Обозрение», отзывавшееся и раньше на все живые запросы борьбы с расколом, сочло своим долгом стать на страже интересов противораскольничьей миссии. Принятые на себя обязанности по отношению к раскольничьей миссии, редакция журнала, в течение своего больше чем 18-летнего Петербургского периода выполняла блестяще при помощи многих сотрудников из лучших представителей науки расколоведения и миссии и весьма охотно отводила на своих страницах место статьям по истории раскола и по его обличению.

Единоверие, стоявшее на пути к примирению старообрядчества и Православия и в последние годы выдвинувшее на очередь вопрос о единоверческом епископе, во весь период времени существования в Петербурге журнала «Миссионерское Обозрение составляло предмет его попечений. И статьи о нем нашли себе много места на страницах журнала до самого его закрытия, после революции и разгрома всего издательства.

Параллельно с теоретическими задачами изучения и обследования сектантства и раскола, «Миссионерское Обозрение» неукоснительно преследовало и чисто практические задачи. Для этого оно печатало образцовые беседы в качестве миссионерского материала, по обличению сектантства. Но перечислять всю 18-летнюю наличность полемико-апологетического материала, помещенного на страницах «Миссионерского Обозрениия», решительно нет никакой возможности. Достаточно будет для нашей цели ограничиться указанием на более известных миссионеров-проповедников, беседы которых появлялись на страницах Скворцовскогоо журнала. По сектантству наибольшее число бесед принадлежит Д. И. Боголюбову [5] ; далее авторы следуют по числу помещенных бесед в таком порядке: С. Потехин, Н. Кутепов, И. Айвазов, Д. Грацианский, С. Богданович, Н. Булгаков и др.

Расколообличению «Миссионерское Обозрение» уделило как будто бы несколько больше внимания, чем сектообличению, если судить об этом по числу печатавшихся авторов. Чаще других встречаются беседы священников К. Попова, С. Шалкинского, С. Шлеева, В. Черкасова, Д. Быстрицкого; из миссионеров — М. Кальнева, И. Айвазова, С. Романовского и П. Сахарова.

Нелишне упомянуть, что Скворцовский журнал не оставил без внимания и нужд Миссии среди иноверцев. В нем, в частности помещены статьи по вопросу о миссии среди магометан. Так перу преосвященного Антония, епископа Уфимского [6] , принадлежит статья: «Беседы христианина с магометанином об истине Пресвятыя Троицы». Статьи эти служат показателем отзывчивости «Миссионерского Обозрения» на все нужды российской внутренней миссии.

Отклики «Миссионерского Обозрении я»

на злободневные события русской жизни

«Миссионерское Обозрение» В. М. Скворцова, расширив свою программу, откликалось на все вопросы, выдвигавшиеся целым рядом злободневных событий, имевших ближайшее соприкосновение с церковно-общественной жизнью. Не осталось оно глухим и к повременной прессе, служившей самым чувствительным барометром общественного и церковного настроения.

Заметим, что на рубеже ХХ века ярко оттенилось новое направление в обществе и литературе. Обновленческое «прогрессивное» движение пробудило небывалый интерес к религиозным вопросам в либерально мыслящей и философствующей интеллигенции. И светская литература стала уделять много внимания религиозным и даже церковным вопросам.

В это время процветала в С.-Петербурге деятельность и известного на всю Россию «Религиозно-просветительного общества». В огромной аудитории этого общества по праздничным дням устраивались народные, общедоступные беседы, собиравшие верующую массу разных слоев столичного общества. Беседы эти обычно вело столичное духовенство с участием студентов Духовной академии. В середине недели также бывали интересные собрания столичного духовенства, с докладами и обменом мнений по различным вопросам церковно-общественной жизни и пастырской практики. Собрания эти долгое время возглавлял протопресвитер и духовник Их величеств, бывший долгое время ректором Академии И. Л. Янышев [7] . Это был один из просвещеннейших пастырей и большой оратор, он также был «никодимом» обновленческого движения. В собраниях гомилетических, трактовавших задачи и характер современного проповедничества, председателем был профессор Академии протоиерей Соллертинский, также примыкавший, или вернее, сочувственно относившийся к обновленческому движению. Быстро создавший себе известность выдающегося церковного оратора, священник Григорий Петров тоже начинал свои выступления в собраниях духовенства в Обществе религиозного просвещения. Но из сторонней для духовенства публики на пастырские собрания допускались из светских людей лишь принадлежащие по службе к духовному ведомству и студенты Академии.

Другим доступным и любимым учащейся молодежью центром религиозной мысли были «Религиозно-философские собрания». Будущий историк духовной жизни России тех лет несомненно отведет видное место этим собраниям, как явлению, давшему огромный толчок религиозному движению и интересу к вопросам веры и Церкви в русском обществе, послужившим толчком к созданию целого ряда столичных религиозных салонов, с их докладами и беседами на религиозные темы. Таковыми были салоны строго церковного духа: графини С. С. Игнатьевой, на Французской набережной, и сенатора Шварца. Здесь с речами и докладами выступали русские иерархи — митрополиты, епископы, архимандриты. Докладами и прениями в салоне графини Игнатьевой руководили член Государственного Совета епископ Никон (Рождественский) и В. М. Скворцов.

Салоны и религиозно-философские собрания как нельзя более совпадали с религиозно-философским настроением, господствовавшим при Императорском дворе. Покойная Императрица Александра Феодоровна имела диплом доктора философии; Великая княгиня Милица Николаевна, Великий князь Константин Константинович (поэт) и Великий князь Николай Михайлович (историк) — все они живо интересовали сь вопросами религии и философии. Так что религиозно-философские собрания были центром внимания всех пытливых умов в столице, начиная с Императорского двора, продолжая высшими сановниками, литераторами, учеными и кончая обыкновенными смертными.

Достойна внимания и сама история Религиозно-философских собраний в условиях общественной и политической жизни России начала этого века. Своим бытием и развитием эти собрания всецело обязаны двум представителям классического российского консерватизма, религиозного и политического: синодальному обер-прокурору К. П. Победоносцеву и синодальному миссионеру В. М. Скворцову.

Сначала Религиозно-философские собрания происходили случайно и беспорядочно, в частных квартирах, чаще всего у супругов Мережковских и В. В. Розанова. В этих собрания участвовал и В. М. Скворцов, бывший тогда старшим чиновником особых поручений при Святейшем Синоде. Видя жажду и искренний интерес у этих светских мыслителей в искании религиозной истины, их стремление ближе подойти к Церкви и к ее догматам, которых они совсем не знали и не понимали; учитывая и риск участия в нелегальных собраниях при тогдашней строгости режима министра Сипягина, В. М. Скворцов на одном из собраний предложил провести при содействии всесильного тогда обер-прокурора К. П. Победоносцева легализацию этих собраний. Но предложение Скворцова среди собравшихся вызвало большой переполох и даже раскол. И самым непримиримым при этом оказался священник Григорий Петров, который никак не хотел согласиться с тем, чтобы свободолюбивые люди и собрания их имели на себе «этикетку мракобеса Победоносцева», как он тогда выражался. [8]

Но предложение В.М. Скворцова всё же встретило сочувствие здравомыслящего большинства и энергичную поддержку со стороны бывшего толстовца М.А. Новоселова [9] . Согласно докладу, разработанному В.М. Скворцовым по настоятельному желанию Победоносцева, министр внутренних дел Сипягин разрешил религиозно-философские собрания. Правда, при условии, чтобы на них в качестве ответственных лиц были два представителя ведомства православного исповедания. Таковыми и назначены: со стороны Петербургского митрополита Антония ректор Академии епископ Сергий, а со стороны Синодальной обер-прокуратуры — В. М. Скворцов. 
Продолжение в следующем сообщении

[Владимир К.]

Религиозно-философские собрания быстро развили свою интересную деятельность, всякий раз собирая полную аудиторию разнообразного состава слушателей, допускавшихся по рекомендации двух членов правления. Заседания устраивались дважды в месяц и происходили в помещении Императорского Географического общества. А в правление «Религиозно-философских собраний» вошли тогдашние корифеи литературы и прогрессивной мысли: Д. С. Мережковский с супругой З. Н. Гиппиус; В. В. Розанов — писатель и философ; М. О. Меньшиков — знаменитый фельетонист «Нового Времени»; философ еврей Минский; редактор «Журнала для всех» — Миролюбов; М. А. Новоселов, Д. П. Философов — в эмиграции редактор варшавской газеты «За Свободу»; проф. В. А. Тернавцев, оригинальный мыслитель-мистик. В качестве постоянных посетителей из духовенства с докладами и в прениях выступали: доцент Академии архимандрит Михаил (Семенов) и духовный цензор епископ Антоний (Грановский), — у большевиков возглавивший «живую церковь», а позже создавший и свою «церковь возрождения».

Независимо от присяжных защитников православия, епископа Сергия [10] и В. М. Скворцова, там выступали в прениях в защиту Православия архиепископ Иннокентий, бывший экзарх Грузии, и другой архиепископ Иннокентий (впоследствии славный митрополит Пекинский, оберегавший и наставлявший в эмиграции всю русскую паству Дальнего Востока), также выступали: член Государственного Совета архиепископ Никон, профессор протоиерей Соллертинский, доцент академии А, В. Карташев [11] , (позже обер-прокурор Временного правительства) и другие.

Несколько собраний состоялось в митрополичьем зале с участием митрополита Антония Вадковского, и одно из них посетил К. П. Победоносцев… На каждом собрании заслушивался доклад на религиозно-философскую тему, а затем происходили оживленные, часто довольно острые дебаты между свободомыслящими христианами и нехристианами (даже евреями), представителями Православной Церкви и богословской науки.

Но надо добавить, что дебаты на Религиозно-философских собраниях, в первый период, до 1905 года, всё же никогда не переходили в митинги и не носили демагогического характера, оскорбляющего религиозное чувство верующих. В этом отношении ответственные руководители собраний осторожно, но умело ограждали их от соблазна и нареканий. Всякое собрание давало слушателям массу положительных знаний в раскрытии религиозных проблем и освещении спорных вопросов в двухстороннем обсуждении, а кроме того, давало многим слушателям толчок к дальнейшим самостоятельным размышлениям и исканиям истины. Но особенно много ценного и нового для себя выносила отсюда учащаяся духовная молодежь, заметно увлекавшаяся посещением Религиозно-философских собраний. Наметившееся новое течение религиозной мысли среди представителей религиозно-философского кружка было окрещено по имени журнала «Новый Путь»: «новопутейским христианством»…

Само собою разумеется, что «Миссионерское Обозрение» не могло не откликнуться — и откликнулось в целом ряде статей — на размышления новопутейских богословов. В числе писателей, выступивших против новопутейцев, назовем иеромонаха Михаила с его лекциями, очерками и этюдами: «Новое христианство Мережковского», «Христианство как культ Диониса», «О браке» и проч.; профессора А. А. Бронзова с его статьей: «Можно ли и нужно ли «адогматизировать» христианскую этику?»; прот. В. Лавровского: «Новопутейское заблуждение о морали Евангельской и ветхозаветной»; свящ. М. Лисицына: «Крайности религиозно-декадентского символизма»; Н. М. Гринякина с целым рядом заметок полемического характера с новопутейцами: П. А. Козицкого со статьей: «Духовное наследие наступающего нового года в настроениях нашей современности»; И. Г. Айвазова: «Новый Путь» в его отношении к старым путям и к православной Церкви» и др.

Не обошлось и без острой полемики между обоими журналами. В частности, предметом этой полемики сделались и сами Религиозно-философские собрания. Эта тема, представляющая интерес для определения отношения новопутейцев к миссии, нашла отражение в такого рода сообщении «Миссионерского Обозрения»:

От редакции «Миссионерского Обозрения»

В февральской книжке журнала «Новый Путь» за 1903 г. Появилась заметка под заглавием «Вниманию г. Скворцова». Она гласит:

«В первом номере «Миссионерского Обозрения» за 1903 год редактор этого журнала г-н В. М. Скворцов посвящает несколько слов вопросу о “миссии среди интеллигенции”. Выражая сожаление, что это дело “давно забыто и затеряно”, г-н Скворцов замечает, что в минувшем году была “сделана первая попытка практического осуществления этой идеи. Попытку эту представляют собою столичные религиозно-философские собрания”.

В виду того, что подобного рода фразеология может ввести людей неосведомленных в совершенное заблуждение относительно задач “Религиозно-философских собраний”, считаем необходимым напомнить, что цель учреждения этих собраний была указана в записке, поданной их учредителями надлежащим властям. Вот краткая выдержка из этой записки: “Религиозно-философские собрания имеют своей задачей обсуждение вопросов веры на почве совершенной терпимости и в широком философском освещении”. При этом на собрания может быть допущен всякий искренне интересующийся задачами их “какова бы ни была степень приближения его к Церкви, а также лица инославные и иноверные”.

Г-ну Скворцову, как издателю “Миссионерского Обозрения”, естественно смотреть на все в мире с точки зрения своего исключительного призвания, как на миссионерскую ловитву — это, конечно, его право… Но из приведенной выдержки следует, что Религиозно-философские собрания учреждены без всяких миссионерских замыслов — с целью Исследования истины, а не проповеди какой-либо определенной догмы… Лично г-н В. М. Скворцов, как и многие другие, нашедшие уже абсолютную истину, являются на собрания именно с целями миссионерскими. Однако следует иметь в виду, что религиозно-философские собрания могут собираться и участники их обмениваться своими мыслями даже и в том случае, если господа миссионеры сочтут бесплодными свои обращения к тем, кого г-н Скворцов остроумно называет “суемудрствующими интеллигентными богоискателями”».

На эту заметку «новопутейцев» последовал поистине остроумный и уничтожающий, но полный достоинства ответ В. М. Скворцова, которым он как бы высек авторов заметки в «Новом Пути». Вот этот текст.

«Прочитав эту наставительную, с оттенком иронии заметку, мы подумали: правильно ли редакция “Нового Пути” адресовала ее нам. Не произошла ли здесь корректурная ошибка? Не для господина ли Н. Н. из журнала “Русская Скудость” она предназначена? Заметка эта на нас производит впечатление “расшаркивания”, “извинения” как бы сконфуженных и заискивающих пред какой-то влиятельной особой… А такой “особой в данном случае нам представляется “российский либерализм”, “прущий в одну точку” — в вопросах веры — в “позитивно-атеистическую точку”, “прущих” стеной, без оглядки назад, без прозрения вперед, с фанатической нетерпимостью, с тупым высокомерием к другим мнениям, к чужим взглядам… Все, кто не поклоняется этому «злому идолу», так еще недавно властно покорявшему умы и сердца старцев седовласых и русской молодежи, то верует в Бога, или ищет Его вне сферы земного бытия, кто не отворачивается от Церкви и не плюет на духовенство, по мнению этого сорта наших либералов—или заплесневелый, безнадежный ретроград, или юродивый, лицемер и фарисей.

«Новый Путь», в лице его корифеев, по духовному происхождению своему вышедших из того же либерального лагеря, круто порвал со своей родней, пошел действительно по новому в нашей либеральной светской периодической литературе пути… В то же время они стали лицом к лицу к Церкви (хотя и с вызывающим видом) и ее представителям… Разумеем учреждение и заседания «религиозно-философских собраний». Власть церковная отнеслась на религиозный порыв, на «запросы этой ищущей интеллигенции» (в лице талантливых ее представителей), с любовью и свободою, которой либералам и не снилась...

«Новый Путь» стремится сделаться органом Религиозно-философских собраний… В либеральном позитивно-атеистическом лагере недоумевают — какое де может быть общение, не верят в прочность и искренность завязавшихся отношений между «повернувшими» либералами и церковниками, честят «необогословствующих» философов «иудушками-предателями» и т. п. милыми эпитетами. Так писалось, по крайней мере, в заграничном «Освобождении» г. Струве. А тут г. Скворцов в своем «Миссионерском Обозрении» отзывается «о Религиозно-философских собраниях», как о первой попытке практического осуществления Церковью своей миссии среди интеллигенции, то есть привешивает ненавистную миссионерскую вывеску… «Такая фразеология может ввести в совершенное заблуждение людей неосведомленных», — читай: господ Михайловского, Скабичевского, Боборыкина, вообще философов и писателей из «Русского Богатства», «Русской Мысли», «Русских Ведомостей» et tutti quanti…

Так прямо и адресовать бы вам, господа «новопутейцы», по настоящему адресу ваше разъяснение, а уж никак не нам. Мы не только были при рождении сего малютки (Религиозно-философских собраний), а, может быть, повинны даже и в зачатии его, а потому уж никак не вам поучать нас на счет целей и задач религиозно-философских собраний. Да едва ли будет убедительно ваше разъяснение и для тех, пред кем вы малодушествуете. Всё равно наши собрания от вашей заметки не сделаются для них ни симпатичнее, ни интереснее.

Да, говоря о собраниях, как «о миссионерской попытке», мы ведь нисколько не отрицаем этим их существенного характера — «свободы и терпимости в исследовании истины в широком философском освещении», наоборот, подтверждаем и добавляем, что и «в историческом, культурном и общественном освещении», — как сказано в записке, на которую ссылаетесь; заявляем также, что для интересов миссии Церкви желательно присутствие на собраниях поболее людей, «далече отстоящих» от Церкви, чем, говоря вашей фразеологией — «нашедших абсолютную истину»; именно желательно побольше таких «неспокойных и мучающихся сомнением, жаждою и исканием истины», чем «с благодушными физиономиями».

«Новый Путь» утверждает, что религиозно-философские собрания учреждены без всяких миссионерских замыслов, (курсив наш), — с целями исследования (курсив «Нов. Пути»), а не проповеди какой-либо определенной догмы. Простите, здесь или непонимание задач миссии, или лукавство. Говоря так, «Новый Путь» не успокоит скептиков своего лагеря, а людей Церкви и веры введет в величайшее недоумение и соблазн. Тогда нас спросят, для чего же церковная власть разрешила эти собрания, если в них нет места задачам миссии, ни проповеди определенной, то есть православной догмы, тогда какой же и raison d etre существования подобных собраний.

Вырабатывать новое веропонимание, переоценивать в целости сохраненные Церковью до наших дней дорогие сокровища Православия, указывать «новые пути» какому-то новому христианству господ Мережковского и Розанова?.. Неужели «Новый Путь» серьезно думает, что и Церковь своих представителей благословила участвовать в собраниях лишь только для того, чтобы исследовать искомую интеллигентной частью собрания истину, а не защищать, не проповедовать «определенную догму», то есть Абсолютную Истину, Путь и Жизнь, Христа Богочеловека?.. «Новый Путь не хочет понять, что только миссионерская точка зрения и может оправдывать допущение и существование наших «религиозно-философских собраний» с такою именно постановкою, какая им придана у нас, с такою дорогою нам и вам свободою мнений и прений, с свободою опубликования этих прений, словом, на началах давно принятых и Церковью одобренных, возведенных в принцип при народных миссионерских собеседованиях. «Новому Пути» претит наша миссионерская фразеология, по общеинтеллигентному предубеждению против миссии вообще, основанному на непонимании истинных задач и характера миссии, кажущейся светским людям каким-то жупелом…

Нет, господа новопутейцы, вы напрасно вышучиваете миссию, как «ловитву». Миссия — не невод и не ловушка, а миссионерство — не ловитва, а вы не рыбы безгласные, чтобы бояться нас; миссия — апостольство и подвиг, достойный лучшей чести и более справедливой оценки.

Апостол Павел писал: «Христос послал меня не крестить, а благовествовать» (1 Кор. 1:16). Истинный миссионер должен заботиться не об «уловлении», а о сеянии слова правды, в духе мира и любви, об убеждении словом заблуждающихся, «ищущих» и сомневающихся в религиозной истине, о пленении озлобленного сердца доброжеланием и терпимостью… Задачи и характер миссии — не простая пастырская проповедь, а именно свободное, любовное, двустороннее исследование истины, — как со стороны сомневающегося или заблудшего, так и со стороны «нашедшего абсолютную истину во Христе и Церкви». С этой токи зрения мы назвали Религиозно-философские собрания опытом Миссии. И что вы не говорите, а они таковы и есть и должны быть на самом деле.

Цитируя «записку», напрасно «Новый Путь» не обратил внимания на ее строки, где сказано, что Религиозно-философские собрания имеют цели положительные, направленные к выяснению много, для людей светских недоуменного в учении и положении Церкви». Вот это-то выяснение и составляет задачу миссии и представителей Церкви, участвующих в религиозно-философских собраниях, — независимо от целей миссионерского «уловления», или обращения к кому-то ни было лично из расходящихся с Церковью участников. Этой цели и замысла никогда никто не ставил и не имеет в виду. Это факт, и мы его подтверждаем.

Если «Новый Путь» считает за нами, как издателем «Миссионерского Обозрения», право «смотреть на всё в мире с точки зрения своего призвания», то мы за «Новым Путем» никак уже не можем признать такого же свободного права вышучивать людей, «нашедших абсолютную истину», истолковывать по своему усмотрению чужие думы и цели, с которыми церковники-миссионеры являются на собрания.

Надеемся, что это вынужденное «Новым Путем» наше объяснение послужит не на разрушение, а на созидание взаимного уважения и доверия друг к другу со стороны светских и духовных членов участников религиозно-философских собраний, которые многоценны для всех нас, как знамение времени. Мы крепко веруем, что кроме пользы для Церкви ничего нельзя ожидать от собраний. А «новопутейцам» позволяет себе напомнить поучительные слова Евангелия: «ищите прежде Царствия Божия», памятуя, что «никто, возложивший руку свою на плуг и озирающийся назад неблагонадежен для Царствия Божия» (Лк. 9:62).

В. Скворцов 

Продолжение в следующем сообщении

[Владимир К.]

***

К категории новых богословов отчасти относился и известный писатель и проповедник свящ. Григорий Петров с его мелкими и более крупным и произведениями богословско-публицистического характера. Но необычность понимания и толкования Слова Божия, просвечивающаяся в каждом произведении о. Петрова и в устных его беседах и проповедях, вызвала целую полемику на страницах светской и духовной прессы. Отозвался и журнал В. М. Скворцова, поместив целый ряд статей по поводу литературной проповеди о. Гр. Петрова. Из них обращают на себя внимание статьи: П. А. Козицкого — по поводу сочинения Гр. Петрова: «Евангелие, как основа жизни», «О Боге и Божьей правде» и «Можно ли на основании Евангелия различать Царство Божие от Царства Небесного?»; Е. Воронцова: «Пасхальные бесцерковные писания свящ. Гр. Петрова в его книге:“Христос Воскресе”» и его же: «Итоги полемики по поводу проповедничества свящ. Гр. Петрова»; иеромонаха Александра: «По поводу книги свящ. Гр. Петрова “Зерна добра”» и др.

Откликаясь на злободневные вопросы, тесно связанные с духовными интересами русского общества в первой четверти двадцатого столетия, журнал «Миссионерское Обозрение» широко и гостеприимно открыл свои страницы и по такому жгучему вопросу, как примирение интеллигенции с Церковью, и вообще религиозно-общественному возрождению России.

Во главе всех статей, посвященных этому вопросу, должно поставить статью проф. В. А. Тернавцева: «Интеллигенция и Церковь». Статья эта по силе и глубине мысли, по широте кругозора, выпуклости и образности стиля и оригинальности своего содержания была предметом горячих обсуждений как в заседаниях Религиозно-философских собраний, так и в Русском Собрании… Затем следует целый ряд статей: свящ. Четверикова — «Возможно ли объединение интеллигенции с народом и церковью»; его же — «Когда и как произошло у нас разъединение между интеллигенцией, народом и церковью?»; миссионера Д. Грацианского — «К вопросу об объединении интеллигенции с церковью и духовенством; медика (аноним) — «Откровенное слово по поводу настроения умов современной интеллигенции»; свящ. И. Филевского — «Об отношении церкви к современным религиозным запросам нашей интеллигенции»; проф. Д. И. Богдашевского — «К современным искателям истинной церкви Христовой»; П. Козицкого — «Интеллигенция и народ»; его же — «Отношение нашего народа и интеллигенции к святым Земли Русской, как носителям народных идеалов и святости»; доктора Пясковского — «Конфликты в духовной жизни современной интеллигенции»; В. Горохова — «Письма к молодежи, ищущей смысл жизни»; Д. Бодиско — «К великому вопросу о примирении взаимных отношений Церкви и современной верующей интеллигенции».

Ни для кого не составляет тайны то глубокое разобщение, которое существовало у нас между Церковью и обществом, между духовной и светской школами. Общество не знало выдающихся деятелей в ограде церковной или у стен церковных. И не хотело знать… Оно не выписывало духовных журналов; не читало порою замечательных духовно-научных диссертаций; бежало толпами вон из церкви при первом появлении проповедника.

Был случай, когда один очень известный профессор заявил в большом собрании, что русская духовная школа не сделала ровно ничего для развития отечественной философии… А другой сравнивал нашу богословскую науку с алхимией и астрологией. По словам третьего, известного писателя, наша богословская наука до такой степени бесплодна, что даже самые талантливые представители ее сходят в могилу, не оставив после себя никакого духовного наследия!?

Известно мнение представителя русской передовой интеллигенции, писателя Д. Мережковского, высказанное им в 1912 году: «… Здесь, в России, тип священников и дьяконов совсем другой, нежели заграницей, и они мне все ужасно не нравятся: ужасно отсталые в наружной оболочке, точно нельзя быть вместе — хорошим пастырем и изящным человеком».

Причиною этого печального разобщения между Церковью и представителями интеллигенции служило то, что эти общественные силы перестали понимать друг друга даже тогда, когда говорили об одном и том же. Невольно напрашивается вопрос: кто же в этом виноват?.. Как и во всяком недоразумении виноваты, конечно, обе стороны. И, нужно сознаться, что церковные круги далеко не всегда умели угадывать потребности общества; не всегда отвечали на законные запросы общества в такой форме, которая была бы для него близка и понятна.

***

Упоминая о многочисленных статьях «Миссионерского обозрения», посвященных весьма важному вопросу отношения ведущей интеллигенции к родной Церкви, следует воскресить в памяти один из многочисленных эпизодов тогдашней нездоровой русской действительности. Это сделать тем более необходимо, чтобы современный читатель имел хотя бы скромное понятие об исключительной ненормальности этого вопроса, имевшего поистине роковые последствия в последние полвека русской истории… Чтобы нынешний читатель имел понятие о том, как относились к высшим представителям Церкви даже выдающиеся русские публицисты предреволюционных годов, приведем одно из таких характерных писаний. Но, для ясности, предварим его несколькими словами о тех лицах, кто являлся автором ниже приводимой статьи и кому она адресовалась… Автор этой статьи — талантливый русский журналист, блестящий фельетонист, культурный и прекрасной души человек—Александр Яблонсовский. А статья его была направлена против выдающегося иерарха Русской Церкви, можно сказать, украшения ее в тот период истории, против высоко философски и богословски образованного ученого и писателя, человека огромной культуры, популярного архиепископа Антония (Храповицкого).

Всё это характерно для того времени, когда даже Александр Яблоновский, блестящий представитель тогдашней либеральной русской интеллигенции, не нашел в себе достаточно сил для того, чтобы не отдать дань модной тогда оппозиции по отношению к отечественной Церкви и так опрометчиво, грубо выступил против лучшего ее представителя… В 1909 году, в толстом ежемесячном журнале левой русской интеллигенции, он поместил статью из русской жизни «Родные картинки», под громким и тогда весьма привлекательным названием: «О почаевской благодати, о г-не Струве и об архиепископе Антонии Волынском».

В виду исключительной важности этой статьи, приведу ее начало:

«Старик Антоний нас заметил и, в гроб сходя, благословил… Это благословение архиепископа Волынского относится на этот раз не к Дубровину, не к Илиодору и даже не к воителям киевского Миссионерского съезда, а к смиренномудренным авторам сборника “Вехи”. Но, без всякого сомнении я, благословение такого рода может только компрометировать, ибо есть в русской литературе и в русской общественной жизни такие имена, о которых можно сказать словами Священного Писания: «прикасайся смоле, очернится». Посему похвала Меньшикова [12] , комплименты Суворина [13] , благословение Гермогена [14] , или стихотворный панегирик Пуришкевича [15] кладут на людей своего рода тавро, и нужно много мыла и много щелочи, чтобы смыть с себя похвалы этих людей. К таким же совершенно определенным людям принадлежит и архиепископ Антоний… Как главный воротила почаевских “выступлений”, как несомненный вдохновитель почаевских листовок [16] , как председатель киевского Миссионерского съезда — архиепископ Волынский не может обрадовать уважающего себя человека ни своим сочувствием, ни своею похвалою. Поэтому нижеследующие комплименты еп. Антония, обращенные к авторам сборника “Вехи”, можно сравнить разве с публичным сечением: “И без смущения свидетельствую я, что ваш высокий духовный подъем заставит и меня, с седеющей уже бородою, взглянуть более примирительным взором на жизнь нашего ренегатского от народа и родины общества и не считать его окончательно погибшим для Царствия Божия… Поклон же вам и привет, и Божие благословение, добрые русские писатели”.

Об этих комплиментах еп. Антония, как и о ремённых кунчуках гоголевской бурсы, можно сказать, что в большом количестве это вещь нестерпимая. А между тем беспощадный владыка предлагает свои комплименты, так сказать, в неограниченном количестве и буквально не оставляет живого места на бедных авторах сборника. “Они, пишет владыка, обратились к обществу с призывом покаяния, с призывом верить, с призывом к труду и к науке; к единению с народом, к завещаниям Достоевского и славянофилов… Читатели, которым всё это дорого, с восторгом приветствуют вас, русские писатели! Мы не знаем, чем больше восхищаться: научностью ли, разумностью ли ваших доводов, или примиренным любящим голосом вашего обращения к инакомыслящим, или вашею верою в силу человеческой совести даже у тех, кто ее отрицает и в теории, и на практике; или, наконец, вашей суворовской храбростью, вашим восторженным мужеством, с которым вы, подобно уверовавшему Савлу, обращаетесь к своим собратьям по бывшему ложному увлечению”.

Очевидно, архиепископ Волынский смотрит на авторов, как на своего рода блудных сыновей, которые после долгих скитаний по дебрям нигилизма и социализма ныне осенены почаевской благодатью и возлежат на лоне Илиодора… Конечно, на подобные выводы еп. Антоний, быть может, и не имел достаточных оснований, но и за всем тем его восторженный панегирик, несомненно “закопал” авторов сборника, так как и для них душистые комплименты владыки наверное представляются в виде ужасной неожиданности… Мне по крайней мере, положение бедных авторов рисуется прямо безвыходным6 принять почаевские комплименты молча, что называется. “проглотить” их было бы равносильно так называемому публичному оказательству. Но вступить в резкую и беспощадную полемику со своими панегиристами было бы, пожалуй, еще того хуже (потому что смешнее). Поэтому авторы “Вех” избрали некий промежуточный путь, и П. Б. Струве, не отбрасывая архипастырских комплиментов и не снимая с своей головы почаевского венка, сочинил канцелярскую. Отписку, до такой степени осторожную и “тонкую”, что о ней можно сказать словами Пушкина: Уродила царица в ночь не то сына, не то дочь. “Нас смущает, говорит г. Струве, нас мучит, нас терзает, что Православная Церковь, которую одни из нас любят, как мать, другие почитают, как духовную мать бесконечного множества близких им по духу, по плоти, по страданиям людей, что она по великому и скорбному слову почитаемого нами Достоевского — пребывает “в параличе”. Иначе она в плену у той же политики, духовное освобождение от которой есть в нашем понимании единственный путь к оздоровлению интеллигенции. Мы глубоко скорбим”… и т. д.

Это “послание к почаевцам” П. Б. Струве заканчивает нижеследующим изложением своей духовной скорби: “Мы ничем иным не можем отплатить вам (епископу Антонию) за ваше благоволение и уважение, как обращением вглубь нашей совести. Если мы извлекаем оттуда скорбную думу о церковном пленении и церковном несчастии, мы делаем это не из “политики” и не из “тактики”, а потому, что эта дума неотвязно смущает и терзает наши души”.

Признаюсь, читая это письмо к архиепископу Волынскому, я всё время думал, что П. Б. Струве закончит тем, что дас обет сходить на поклонение в Почаевскую лавру и принесет оттуда пузырек с “египетской тьмой” для передачи г. Гершензону, но, по-видимому, это еще дело будущего… Пока же г. Струве выражает свое крайнее неудовольствие по адресу русской печати, которая, как и следовало ожидать, встретила ответ Струве градом насмешек. “Меня упрекают в том, говорит г. Струве, что я слишком примирительно отнесся к автору “Открытого письма” (то есть к владыке Антонию). Но я сознательно устранил из своей полемики всякую тень нетерпимого отношения к личности своего собеседника. Всякое иное отношение, всякий иной тон превращал бы наш обмен мнений в полемическое состязание, в бой на глазах у читателей”.

Помилуй Бог, какие страшные слова и какая беспощадная логика! Можно подумать, что изуверы интеллигенции окружили Петра Бернгардовича и, указывая перстами на Почаевского владыку, исступленно кричали: “распни его”… Читатели г. Струве, конечно, не ожидали от него ни кулачных боев, ни заплечных подвигов, а ожидали просто литературного достоинства. Литературное же достоинство требовало, чтобы г. Струве снял со своей головы почаевский венок и отшвырнул его в сторону. И еще литературное достоинство требовало, чтобы авторы сборника “Вехи” провели разграничительную черту между своими идеалами и почаевскими. Но ни того, ни другого Петр Бернгардович не сделал и взамен того предъявил нам чертовски глубокомысленные соображения о вреде литературной полемики… Надо сознаться, что в данном случае смиренномудрием своим г. Струве далеко оставил лза собой наших монастырских полемистов. Не говоря уже о саратовском Гермогене, даже и почаевский владыка Антоний далеко не всегда сохранял “святоотеческое незлобие” в своих полемических выступлениях. Так, на Киевском съезде он обмолвился по адресу русского учащегося юношества следующими крылатыми словами: “раньше учащееся юношество и люди общества были холодны к Церкви по незнанию, а теперь отворачиваются потому, что стали злы и бесчестны”… По толкованию владыки, все “отпавшие”, то есть сектанты, старообрядцы и пр. сравниваются со зверями, а молодежь объявлена “бесчестной”» [17] .

Сколько злой иронии, насмешки и неуважительной развязности к «седеющему» архиепископу; сколько непочтительности к Церкви, выдающимся представителем которой он считался по праву. Вообще же, вся эта статья одного из блестящих журналистов предреволюционного времени совершенно «безвкусна». Но она характерна для настроения тогдашней либеральной интеллигенции. А теперь, спустя почти полвека, при чтении этой статьи становится стыдно и грустно.

Интересна судьба трех выдающихся русских людей, которые связаны с этой статьей: владыки Антония, П.Б. Струве и автора злополучной статьи — Александра Александровича Яблоновского… Все они попали в эмиграцию. Владыка Антоний, тогда уже митрополит, пребывал в Сремских Карловцах (Югославия), и у него часто бывал П. Б. Струве, вернувшийся к Церкви, и вел со старцем митрополитом длинные дружеские беседы… Из Франции в Сремские Карловцы несколько раз приезжал А.А. Яблоновский [18] , раскаявшийся в своих былых заблуждениях и не любивший вспоминать о предреволюционных выступлениях в печати… И он часто посещал благостного старца-митрополита, неизменно сокрушался о своем непочтительном и совершенно неосновательном писании против него в России… Я могу это засвидетельствовать с полным правом, так как несколько раз присутствовал при этих беседах в покоях митрополита Антония, который имел тогда пребывание в летнем дворце Сербского патриарха в Сремских Карловцах. 
Продолжение в следующем сообщении

[Владимир К.]

***

Чтобы закончить обсуждение вопроса об интеллигенции и религиозных настроениях русского передового общества второй полвины XIX и начала нынешнего ХХ столетия — тема эта слишком большая и серьезная — мы остановим еще внимание читателей на публичном докладе Скворцова. Этот доклад был прочитан им на одном из последних заседаний Петербургского Религиозно-философского общества и вызвал тогда оживленные возражения со стороны представителей левой интеллигенции. Но как это ни знаменательно — те же лица, но спустя два-три десятка лет уже в эмиграции, пришли к тем же выводам в своих запоздавших печатных трудах и воспоминаниях! Как бы то ни было, а почти полвека тому назад, как мы теперь видим, совершенно прав был именно В. М. Скворцов, которым для переживаемого времени дана была такая печальная характеристика религиозно-нравственного состояния общества:

«Всеми невольно чувствуется, что нами переживаемое время — тяжелое, опасное для веры и для Церкви Христовой… Никогда еще на Святой Руси зловерие и неверие не поднимало так своей головы, никогда еще враждебные суждения о вере и Церкви не произносились так открыто и с такою дерзостью. И в то же время чувствуется, что мы переживаем знаменательную в истории мира и Церкви эпоху. События первостепенной важности (политические) с необычайною быстротою идут одно за другим. Что подготовлялось веками, совершается почти мгновенно… Всё дает нашему времени значение переходного, критического. И вот в это-то время и поднялась у нас такая волна зломыслии я, которая грозит ниспровержением веры и Церкви и всего Христианства с заменою его суеверием темного язычества, и даже еще худшим — полным безбожием времен допотопных, с конечным погружением в чувственность… Но как ни яростны нападения на веру и Церковь, чувствует, что видим и испытываем лишь начало болезней. И одному Богу ведомо, до каких размеров оно может быть простерто».

Такое понимание тогдашнего времени и предчувствие бед грядущих, выраженное кормчим церковного издания, стоит не особняком. Еще за несколько лет до того, в подобном же духе предостережения нашему Отечеству были высказаны двумя знаменитыми архипастырями, а также одним выдающимся светским писателем… Мы разумеем пламенные речи Одесского архиепископа Никанора, глубоко продуманные беседы Харьковского архиепископа Амвросия и глубокомысленные «Разговоры» нашего русского философа Владимира Соловьева…

Те, кто во всех частностях внимательно проследил в России за сменою течений в науке, литературе и в самой жизни от начала 60-х годов до первого десятилетия нынешнего ХХ столетия — и особенно явления духовной жизни самого последнего времени, пред революцией — те, вероятно, не признают вышеприведенной характеристики В. М. Скворцова слишком суровою. Менее чем на протяжении полустолетия среди образованных русских людей были пережиты следующие направления: позитивизм, материализм, нигилизм, социализм, анархизм, коммунизм, спиритуализм, символизм, декаденство, толстовство, ницшеанство, марксизм, новохристианство и, наконец, освободительное и революционные движения.

Затем В. М. Скворцов писал в своей статье: «До 17 апреля 1905 года была “Святая Русь”: Русь с полным господством Святой Православной веры и Церкви Вов сей внешней и внутренней жизни; Русь, завещанная предками, страдальцами за Землю Святорусскую. Теперь же гражданским законом от 17 апреля 1905 года Православие, раскол, секты и всякие виды язычества и неверия поставлены рядом. И каждому предоставлен полный произвол в духовной жизни. Невольно вспоминаются слова апостола: тайна уже деется беззакония; невольно у всех здравомыслящих людей возникал апокалитический вопрос: есть ли “удерживающее его ныне”? (2 Сол. 2:6, 7).

Началось, по выражению Ф. Ницше, «полная переоценка всех ценностей». Установленные веками определения и цены для всяких духовных сокровищ стали быстро меняться. И в этом некоторые видели усиленное движение роста и жизни, видели развитие и прогресс. Эта неустойчивость в понимании духовных ценностей и составляла характерную особенность того печального предреволюционного времени. Нельзя не признать, что в значительной части русского образованного общества ясно определилось и точно установилось какое-то особое с постоянным протестом настроение. Частные черты этого протестантствующего настроения следующие: 1. либеральное отношение к тому, что почитается устоями в духовной жизни личной и в жизни общественной; 2. критицизм по отношению ко всему окружающему; 3. рационалистическое стремление — всё уложить в рамки своего личного разумения.

Таковы типические черты русского интеллигента, который давал свою окраску большинству нашей периодической печати. Светский писатель М. О. Меньшиков вот какими яркими штрихами характеризует этого интеллигента: «Интеллигентность — это взволнованное состояние ума, иногда небольшого, часто невежественного, но разбуженного и беспокойного… Кто-то определил человека, как зверя, который требует пересмотра законов Бога. Это определение подходит не ко всем людям, а именно к так называемому интеллигенту. Одержимый рефлексией, каким-то беспокойным демоном, интеллигент вечно раздумывает, размышляет, сомневается, отрицает, вновь строит, вновь отчаивается, ищет».

Понятие русской интеллигентности многие склонны признать за одно со способностью к проявлениям живой мысли. Историк русской культуры, проф. П. Н. Милюков в качестве представителя русской интеллигенции, выставляет ее, как всех лучших представителей нашего общественного создания и мысли в прошлом и запрошлом веках. Однако другие, кажется, справедливее считают, что общественный класс интеллигентов возник в России только в эпоху 60-х годов на развалинах крепостного уклада.

Но для нас особенный интерес в данном случае представляет собою отношение интеллигента к вере… По самому существу своему общее настроение русской интеллигенции было не угодно исторически родному Православному христианству, которое первой и обязательной ступенью духовного совершенствования почитает нищету духовную и смирение.

Поэтому-то, когда граф Лев Толстой объявил свое «Новое Евангелие», — русские интеллигенты не усомнились сразу признать его своим выразителем и представителем. И началось преклонение пред вероотступным графом… То почитание и та любовь, которые были проявлены интеллигенцией по отношению ко Льву Толстому, не могут быть объяснены только одними литературными и художественными его заслугами: тут есть нечто большее, тут сказалось духовное их сродство. Однако, когда Толстой отрицательно стал высказываться против современной культуры, стал высказывать обязательность подвигов по своему разумению (опрощение, вегетарианство, безбрачие и тому подобное), то интеллигенты значительно отшатнулись от него. Между тем, приспевшая внутренняя религиозная потребность у них заговорила о себе, так что некоторые интеллигенты сами обратились к источникам веры.

Несмотря на существование у них высокомерного тона в отношении к религии, в разных периодических изданиях все-таки стал обнаруживаться некоторый интерес к делу религии. И, как мы уже упоминали, в начале нынешнего столетия стало в среде интеллигенции складываться какое-то особое религиозное направление, которое обозначилось именем новохристианства. А наиболее яркими представителями этого новохристианства были известный писатель Д. С. Мережковский и публицист В. В. Розанов… И вот эти новохристиане заявили себя уже прямыми противниками идей Льва Толстого и свое духовное родство производили от Гоголя, Достоевского и Вл. Соловьева. Однако признать всё же надо, что по духу они, кажется, сродни более Толстому, чем Достоевскому!

Из того, как они высказывались в печатных произведениях, можно видеть, что они признавали в Христианстве небо и мистическое начало, но вместе с тем слишком дорожили интересами земли со всей ее культурой. Руководясь исключительно земным идеалом, вместо загробного, они отвергали существующее в историческом Христианстве подчинение плоти духу и стремились уравнять плоть с духом… Потому всё доброделание направлялось у них исключительно к потребностям земной жизни… Кажется, в этом главная особенность новохристиан. Был объявлен поход против аскетизма. Полились жаркие речи в пользу брака и против девства. Явился печатный орган новохристиан под названием «Новый Путь». Правда, скоро — через два года, при новом редакторе — этот «Путь» изменил свой курс… И явился журнал «Вопросы Жизни».

Любопытна характеристика самих новохристиан. Недавно, на страницах «Нового Русского Слова» (Нью-Йорк, 13 июня 1954 г.) появилась статья Л. Сабанеева о его встречах с «неохристианами». Эта статья живо описывает целый ряд видных деятелей этого направления, почему мы и приведем ее в выдержках. Вот она:

«Неохристиане»

С московскими «неохристианами» я встретился, как это ни странно — у А. Н. Скрябина. Его-то менее всего можно было заподозрить в симпатиях к неохристианам, либо даже к христианам вообще, тем более, что по его теории, или как теперь приятно выражаться, — по его «интуиции», — сам он являлся «мессией», который предназначен вести человечество к огненной смерти в «Последнем празднике Человечества» (он же мировой пожар). Тут тщетно было бы искать даже зародышей Христианства.

Случилось же это противоестественное сближение довольно натурально: сначала Скрябиным-мыслителем и композитором заинтересовались, несомненно ему по духу близкие во многом «символисты»: Бальмонт, Вячеслав Иванов и Балтрушайтис, а потом Вяч. Иванов привлек к этому общению Булгакова, тогда только что отряхнувшего социал-демократический прах с ног своих, Бердяева, Флоренского и Шестова (который в сущности к неохристианам не примыкал).

Все они с интересом внимали пророку — Скрябину, который впрочем не любил говорить о своей «интуиции», и по природе не был проповедником: предпочитал, чтобы о ней «догадывались» сами. Это было и от какой-то застенчивости, не вполне понятной, и главным образом от того, что сама «интуиция» в том и была, что именно так, по-скрябински и произойдет, ибо это «написано в книге грядущих судеб».

Думаю, что Вяч. Иванов, который уже тогда был «на путях к Риму», имел тайное намерение «обратить» Скрябина в нечто вроде «неохристианства» и тем освободить его от его «диаволической» теории. Успеха всё это не обещало никакого, но был период — как раз незадолго до кончины Скрябина, — когда вся группа «неохристиан» была частными и желанными гостями в Скрябинском доме.

Они были слабы в музыке, и я не думаю, чтобы они много чувствовали и воспринимали в последних произведениях Скрябина, но у них было к его творчеству какое-то мистическое «почтение». Шестов, в частности, очень заинтересовался одним из утверждений Скрябина, что «истина и свобода несовместимы», одно исключает другое — было в духе парадоксального мышления Шестова.

Эти совместные сеансы людей, в сущности, очень далеких и неспособных придти к соглашению, производили очень странное впечатление, но протекали чрезвычайно мирно. Все делали вид, что в какой-то «глубине» согласны, и что разногласие в деталях, чего, очевидно, вовсе не было на самом деле. Общего между ними было лишь то, что все были в сущности «сектантами» и одержимы «пророческим» пафосом, ощущали себя в той или иной мере пророками. Скрябин был, конечно, самый крайний, он ощущал себя уже не пророком, а вроде как бы богом, а его «вера» была в конечном счете, одной из разновидностей… хлыстовства, с его эротическим экстазом и «огненной смертью».

Вспоминаю всех этих неохристиан теперь чрезвычайно отчетливо. Булгаков, тогда еще не священник, скромный и какой-то по наружности чрезмерно обыденный, в разговоре более всех чувствовал свою далекость от него. Парадный и чем-то фатовый Бердяев, с красивой гривой волос.

Священника Флоренского, «отца Павла», я знал еще с университета — мы были вместе на математическом факультете. Он был превосходный и глубокий математик. Это был небольшого роста, слегка согбенный человек чрезвычайно мрачного вида — в его наружности было в самом деле что-то необыкновенное, не могу сказать, чтоб «благостное». Он был очень молчалив, больше прислушивался, чем говорил. Его ученость была совершенно исключительной. Математик, физик, филолог, богослов и философ, он производил впечатление совершенно «заучившегося человека.

Мне казалось, что и з всех их он как-то ближе почувствовал скрябинскую идею — во всяком случае от него я больше слышал вопросов и меньше возражений.

Интересно, что в эту группу посетителей Скрябина вовсе не входил Андрей Белый. Причин было много и разного качества. Прежде всего, сам Андрей Белый считал себя тоже как бы кандидатом в «миссии» и ему было не с руки встречаться с другим «мессией». Во-вторых, в те годы он был слишком тесно связан с салоном Маргарины Кирилловны Морозовой, где была штаб-квартира и «банк» неохристианства. Когда-то Маргарита Кирилловна (женщина, безусловно, замечательная во многих отношениях, передовая, чуткая, щедрая и чрезвычайно умная) — сама ученица Скрябина по музыке, одно время поддерживавшая его материально — была с ним очень дружна. Но потом эта дружба расстроилась из-за разъезда Скрябина со своей первой женой, и Морозова оказалась в стране «врагов». Белый был там «придворным поэтом и пророком».

Вместе с неохристианами-философами встречал я и М. О. Гершензона, с которым мне обычно приходилось потом возвращаться домой — нам было по дороге. Он был чрезвычайно интересным собеседником, но, к сожалению, от природы у него во рту была такая каша, что понять, что он говорит, было трудно и порой совсем невозможно.

Когда скончался Скрябин, священник Павел Флоренский во время панихиды, как помню, отвел в сторону меня, друга Скрябина, доктора Богородского и княгиню М. Н. Гагарину (сестру кн. С. Н. Трубецкого) и сказал нам своим гробовым, многозначительным голосом нечто вроде «пророчества». По его словам, на основании произведенных им «вычислений» (и тут вычисления! через тридцать три года после смерти Скрябина произойдет некое мировое событие, примерно вроде того как ожидал Скрябин (мировой пожар?), в котором как-то «мистически» будет и сам Скрябин принимать участие.

Это было весной 1915 года. Как обычно бывает с пророчествами — оно не исполнилось; в 1948 году, чрез 33 года, никакой катастрофы не было.

Мои отношения с «неохристианами» не прекратились и после этого. Не помню точно даты, после смерти Скрябина, по просьбе того же неутомимого Вяч. Иванова мне пришлось у него в квартире прочитать лекцию-доклад о Скрябине, его музыке и его «мечтании» с музыкальными иллюстрациями. Аудитория моя была отменно изысканная: Вяч. Иванов, приехавший тогда случайно из Питера Сологуб, Флоренский, Эрн, Шестов, Бердяев, Булгаков, Гершензон, Балтрушайтис, Г. Г. Шпет, кн. Гагарина и ее сестра В. Н. Лермонтова (все уже в могиле). Бердяев говорил о пафосе личности и творчества у Скрябина. Лев Шестов указывал, что у Скрябина слишком много логики и разума, что он недостаточно «безумен». Флоренский молчал. Я и Вяч. Иванов отвечали, как могли за умершего Скрябина.

Потом пошли другие времена — неохристианство уже было не ко двору. При большевиках отец Флоренский впал в «ничтожество» — он как-то скрывался, его трудно было видеть. Говорили, что он ходит в штатском и служит где-то в «Главэлектро» (у него и по электротехнике были познания). Мне передавали, что он работает над трактором, где исходя из знаменитого опыта Майкельсона, положившего, как известно, начало теории относительности, пришел к заключению, что земля неподвижна, и Библия права. Солнце и небесные светила вращаются вокруг земли, а так как их скорости должны оказаться выше предельной (по Эйнштейну) скорости возможной в мире в 300000 км в секунду, то там начинается уже область мнимых координат пространства и там-то и помещается… горнее небо с ангелами и Богом. Всё это было преподнесено математически, с массой формул и чертежей мироздания.

Л. Сабанеев 

Продолжение в следующем сообщении

[Владимир К.]

Все вышеуказанные течения духовной жизни были очень неблагоприятны для веры и Церкви. И в среде интеллигенции и образованных людей явилась нарочитая чуждая Церкви нравственная атмосфера. Она неизбежно стала оказывать свое влияние на соприкасавшихся с нею. А следствием этого явилось то печальное обстоятельство, что даже в среде тех, кому была дорога вера в Церковь, — в понятиях и в самой жизни появилось немало чуждых наслоений и примесей. Чтобы удобнее было разобраться в этих отрицательных особенностях настроения остававшихся верными Церкви интеллигентных и образованных людей, мы попытаемся типически привести в более или менее цельном виде весь строй их мысли в религиозно-нравственном отношении.

Говорили эти люди так: «Я человек верующий и не чуждаюсь Церкви; по возможности исполняю ее уставы. Но не могу же я отдавать всего своего внимания вере. Дело веры есть одна из сторон жизни моего духа, как есть у нашего духа стороны познавательная, эстетическая, потребность чувства. И я стараюсь сколько-нибудь равномерно удовлетворять эти потребности. Не делаться же мне монахом или священником»… Когда с таким человеком приходится заговорить о книгах для религиозного чтения, то он обыкновенно так высказывается: «неужели мне должно браться за богословские журналы и книги? Тогда нужно также браться за книги юридические, медицинские, по технологии и т. Д. Это дело специалистов и любителей. Да и к чему это? Дело ведь спасения вовсе не в догматах, будь — нравственным человеком»… И религиозная обязанность считается у такого человека исполненной, если он бывает в храме при богослужении в годовые праздники и в дни говения; если он кой-когда перекрестится дома. А исполнять аккуратно молитву домашнюю утром и вечером ему некогда, потому что ему нужно спешить на службу, или его одолевает усталость. Ходить к богослужению на всенощные накануне воскресных и праздничных дней ему не приходится. Так как тогда ему только и выпадает вполне свободный вечер без обязательной потом службы утром, так что ему удобно пойти в театр и на концерт, или побывать у знакомых. Исполняя, по своему понятию, достаточную норму религиозных требований. Он довольствуется этой внешней связью с верой и Церковью. Такой человек не развивает и не ощущает в себе запросов религиозной потребности. «Не могу я молиться, — говорит он, — когда нет у меня расположения. Молится есть всё равно как бы художественное вдохновение»…

Человек, придерживающийся таких понятий в отношении веры, заботится только о своем общем образовании: религиозно-нравственных книг, как выше замечено, он мало читает или совсем не читает, довольствуясь остатками школьных знаний об этом предмете. (Но такое положение наблюдалось не только в недавнем прошлом: образованный человек и нашего времени усердно читает всевозможные светские сочинения, но не интересуется книгами религиозно-нравственного содержаниия). Для интеллигентного же человека недавнего прошлого совершенно непростительным считалось не быть вполне осведомленным, например, о Льве Толстом как моралисте, не прочитать Горького и Леонида Андреева. Эти писатели освещали для своего читателя не только текущую обыденную жизнь, но и тайники внутренней духовной жизни, которые они чуяли якобы силою своего таланта.

Всё признаваемое таким образом за хорошее у писателей и в искусстве подобный интеллигентный человек настолько всё это ценил, что им только и проверял свои даже церковно-религиозные понятия, а не наоборот: не то из вычитанных мнений писателей отбрасывалось, что не совпадало с церковно-религиозным воззрением, но отбрасывался и урезывался церковно-религиозный уклад жизни, поскольку он не соответствовал идеям писателей.

Вообще русский интеллигент того времени с полным спокойствием читал или выслушивал отрицательные суждения о своей вере и даже хулу на Церковь. И себя считал выше пристрастия, хотя бы то и к своей вере. Он применял изречение: amicus Plato, amicus Socrates, sed magis amica veritas, то есть друг мне Платон и Сократ, но наиболее признаю другом истину.

Наш уравновешенный образованный человек смертельно боялся пристрастия и крайностей, особенно в деле веры, чтобы не показаться кому-нибудь смешным. Даже снять головной убор пред храмом Божиим, а также перекреститься после еды, образованному человеку было стеснительно. А проявляемое защитниками веры одушевление он признавал просто фанатизмом. И к проявлениям фанатизма он относил и всякое подвижничество. Посты церковные были забыты; он высказывался в том смысле, что посредством науки и искусства нужно всячески облегчать жизнь, а не затруднять ее: византийский аскетизм уже отжил свое время. Напротив, русский интеллигент предреволюционного времени всё старался делать рационально, почему неизменно подвергал своей критике дела веры и благочестия и всякие учреждения. К сожалению, в этой же критике участвовали и его подрастающие дети.

Таков в общем был ход мысли и таково настроение в отношении веры было у большинства интеллигентов начала нынешнего века, которые считали себя не плохими православными христианами. А что же можно сказать о других, худших?

***

Журнал «Миссионерское Обозрение», поставив себе задачей миссию в самом широком смысле этого слова, откликался и на литературные произведения, являвшиеся отражением мировоззрений некоторых сектантствовавших слоев русского общества, — и поместил у себя ряд очерков по этому поводу.

В числе этих очерков мы находим: С. Браницкого — «Разговоры среди друзей по поводу романа Л. Н. Толстого «Воскресение»; его же — «Вопросы религии в обсуждении передовых людей»; П. К. Козицкого — «Боборыкин и русское сектантство» (по поводу повести Боборыкина «Исповедники»); и его же — «Русское современное сектантство и православное духовенство в характеристике А. С. Пругавина».

Окружное послание епископа Антония Волынского

об упадке пастырской ревности

В числе жгучих злободневных вопросов, выдвинутых силою вещей, мы должны отметить вопрос об упадке пастырского духа в русском духовенстве. Вопрос этот всплыл на поверхность литературного моря, благодаря окружному посланию тогдашнего преосвященного Антония Волынского, изданному им вскоре по вступлении на кафедру, к волынской пастве. Послание это, в котором преосвященный автор [19] слишком, может быть, сгущенными красками изобразил упадок пастырской ревности в волынском духовенстве, больно ударило по нервам многих представителей духовенства и вызвало целую полемику по этому чрезвычайно важному вопросу. И «Миссионерское Обозрение» не только воспроизвело на своих страницах самое послание, но и, в целях уяснения истины, дало место голосу пастырей и мирян по поводу этого послания. На это послание живо откликнулись священники: Ф. Тихвинский и Н. Казанский, выразившие «Мысли и чаяния сельского священника по поводу окружного послания Волынского архипастыря к своему духовенству», Т. Черкасский высказал пожелания сельского священника по вопросу об «упадке духа» в духовенстве и Н. Ремизов представил «Пастырский отклик на послание епископа Антония» (Храповицкого). — Из мирян высказались печатно по поводу этого послания: Ф. Немеловский, Ив. В. Преображенский в статье: «К вопросу о причинах “упадка духа” в нашем духовенстве» и П.А. Козицкий в статье с таким же заглавием.

Не оставлял журнал «Миссионерское Обозрение» и религиозных нужд российских окраин. Коснулся он положения православно-русского дела в связи с вопросом об униатском упорстве и о средствах борьбы с ним. По этому поводу были помещены многочисленные статьи, серьезно трактовавшие этот деликатный и весьма запутанный вопрос.

Саровское торжество открытия мощей преподобного Серафима, Саровского чудотворца, — журнал В.М. Скворцова отметил, как выдающееся событие в жизни Русской Церкви и государства, поместив на своих страницах целый ряд статей, тесно связанных с Саровскими торжествами, начиная с распоряжений Святейшего Синода и оканчивая заметками светского писателя-рационалиста… Сам редактор-издатель В. М. Скворцов напечатал свою статью под заглавием «Саровское торжество Православия» и он же откликался на это событие также и в своих «Скрижалях».

Манифест 28 февраля 1903 г., возвестивший о необходимости коренных реформ, коснулся, между прочим, и вопроса о реформе русской церковной жизни и реформе прихода, как основной церковно-общественной единицы. Вследствие этого вопрос о реформе прихода становится предметом всестороннего обсуждения как светской, так и духовной печати. И журнал «Миссионерское Обозрение» не остался безответным по вопросу о приходе и его реформе и поместил у себя несколько статей, посвященных обсуждению этого предмета. Из них назовем статьи: С.М. Потехина, М. Платонова, П. А. Козицкого и ряда других авторов.

На вопрос о созыве Всероссийского Церковного Собора и о восстановлении в Церкви канонического устройства на началах вселенской соборности с Патриархом во главе — журнал В. М. Скворцова отозвался в целом ряде статей и заметок, принадлежащих перу архиепископа Антония (Храповицкого) и нескольких профессоров Духовной академии, а также самого Василия Михайловича и его сотрудников: А. И. Платонова, П. А. Козицкого и других.

В числе выдвинутых вопросов, имевших громаднейшее значение в церковно-общественной и государственной жизни, должно отметить вопрос о веротерпимости. С обычной отзывчивостью и знанием дела откликнулся на этот вопрос В. М. Скворцов в своих «Скрижалях» и Н. М. Гринякин в целом ряде «откликов» под заглавием: «Пред распутьем» и «На встречу свободы исповеданий, равно как и ряд других сотрудников журнала.

Высочайший манифест 17 октября 1905 года, являвший начало новой эры церковной, государственной и общественной жизни, всколыхнул все слои общества и дал обильную пищу для русской светской и духовной повременной печати. Отозвалось на этот величайший акт в жизни государства и сказало свое слово по поводу всех событий, связанных с этим актом, и «Миссионерское Обозрение». Многократно откликнулся В. М. Скворцов в своих интереснейших «Скрижалях»; А. И. Платонов отозвался в своем «Дневнике христианина» и в статьях: «Голос духовенства о Государственной Думе», «По поводу Высочайшего манифеста 17 октября» и «О современных кровавых событиях в общественно-политической жизни России», и свящ. С. М. Потехин выступил со статьей «Задача духовенства пред предстоящими выборами в Государственную Думу».

Хроника «Миссионерского Обозрения», обнимавшая собою события из мира раскола и сектантства, русского и заграничного, а также летопись печати по вопросам миссии, в течение всего 18-летнего Петербургского периода журнала, веденная, как и прежде, с большим умением и знанием дела, — представляет собою богатейший материал в историческом отношении для науки расколо- и сектоведения. Потому и читалась она всегда с захватывающим интересом. В этот отделе миссионеры и соприкасающиеся с миссией лица всегда находили для себя много новинок по любимому интересующему их делу миссии. Между прочим, во время расцвета Религиозно-философских собраний, Скворцовский журнал усердно занимался ими и даже поместил у себя ряд отчетов о них под заглавием: «Из залы заседаний Религиозно-философских собраний».

Считаем нравственно обязанным сказать несколько слов отдельно о «Скрижалях» В. М. Скворцова… Начиная с первой книжки второго пятилетия журнала, сам редактор-издатель его, Василий Михайлович Скворцов, взял на себя нелегкий труд ежемесячно беседовать с читателями по поводу текущих событий и выдающихся явлений церковно-общественной жизни и в своих «Скрижалях» всегда с большим знанием дела, а главное с захватывающей искренностью и необычайной теплотою откликался на современные явления церковно-общественной жизни и нужды миссии и ярко освещал их в сознании читателей.

И каких-каких только материй автор не касался в своих «Скрижалях»: отзывался он и на все вопросы и нужды миссии; касался церковно-государственных распоряжений; делился своими воспоминаниями о почивших иерархах и благополучно здравствовавших владыках; горячо призывал духовенство к борьбе с расколом и сектантством; выступал в защиту миссионеров и дела миссии; откликался по поводу отпадения графа Толстого от Церкви; по вопросу о церковной реформе и о восстановлении патриаршества на Руси; о Государственной Думе; о московском злодеянии; о московских делах революции 1905 года; о преступности террора слева и справа (убийство депутатов Иолоса и Герценштейна) и т. д. редакторские статьи В. М. Скворцова «Со скрижалей сердца», помещаемые обычно в конце книги, много способствовали оживлению журнала «Миссионерское Обозрение» и «Скрижали» читались прежде всего и привлекали к себе большое внимание даже светской печати…

С большим интересом читались и «Отклики», сначала принадлежавшие талантливому перу иеромонаха Михаила, а затем — Н. М. Гринякина, Д. Н. Боголюбова и др. авторов. Отклики всегда отличались пестротой и разнообразием, жизненностью своего содержания и оригинальностью, живостью изложения. «Дневник христианина», с которым выступал на страницах «Миссионерского Обозрения» А. И. Платонов, дышал неподдельным искренним чувством, вселял бодрость и энергию в душу читателя, окрылял его надеждой на светлое будущее в нашей Церкви и звал читателя на работу, на деятельность на Ниве Божией, для блага Церкви.

Заканчивая обозрение Петербургского 18-летнего периода «Миссионерского Обозрения», мы нравственно обязаны коснуться также и библиографического отдела… В Петербурге, как и в прежний период существования журнала в Киеве, библиографический отдел стоял на должной высоте и вполне отвечал миссионерским и полемико-апологетическим задачам журнала. Так как В. М. Скворцов в Петербургский период расширил задачи «Миссионерского Обозрения» в сравнении с Киевским периодом, то соответственно этому расширился и библиографический отдел. За этот период времени были на страницах журнала помещены отзывы об огромном числе книг, имеюзих обще-богословское и полемико-апологетическое значение. Причем в отделе этом были в виде библиографического материала помещены целые полемические статьи по некоторым вопросам.

В заключение считаем вполне уместным сказать несколько слов о внешней форме журнала в Петербургский его период.

По переходе издания «Миссионерского Обозрения» в С.-Петербург, журнал, выходивший в Киеве ежемесячно в двух книгах, несколько реформировался: редакция в течение 1899 1900 годов стала выпускать журнал в объеме 12 ежемесячных книг и 4 книг приложений — трехмесячников». В 1901 году редакция дала читателям, кроме 12 книг ежемесячников и 4 «трехмесячников», еще 5 книг проповедей. В 1902 году читатели получили 12 ежемесячных книг, 2 полугодовых приложения и 6 книг проповедей. Издавался также двухнедельник «Голос Истины».

Начиная с 1903 года, журнал коренным образом реформировался и стал выходить в количестве 20 книг в год, то есть полумесячными книжками, за исключением двух летних месяцев, когда по-прежнему читатель получал по одной книжке в месяц, не считая при этом отдельных выпусков приложений. В числе этих приложений редакцией были даны читателям журнала три ценных книжки специально миссионерского значения, из коих две принадлежали перу самородка-писателя диакона И. Смолина: «Миссионерский щит веры» и «Миссионерский путеводитель по Библии», а также «Миссионерский Календарь». Все эти книги написаны при непосредственном участии и под редакцией В. М. Скворцова.

С 1911 года согласно постановлению Миссионерского съезда в Иркутске, «Миссионерское Обозрение» стало отводить на страницах своих место разработке и выяснению положения дел миссии внешней, — объемлющей собою борьбу с иноверием, главным образом, магометанством и язычеством. Так что «Миссионерское Обозрение» сделалось органом обще-миссионерским, что заставило издательство увеличить и объем издания, который при живом содействии читателей-подписчиков доведен был до размера толстых светских журналов.

Особенное внимание было обращено на возможную полноту первого апологетического отдела, куда вошли статьи и по обличению социализма и масонства, как самых опасных и злейших врагов Христа и Его Святой Церкви.

Был помещен ряд интересных статей известного талантливого писателя Н. А. Энгельгардта (автора статей об оккультизме), в виде автобиографических очерков, в которых он излагал историю 25-летних исканий мятущегося духа, боримого сомнениями, разрешенными просветлением святой Православной верой и признанием Святой Церкви, как единого ковчега спасения. Был помещен критический разбор епископа Гермогена ново-языческих тенденций современной беллетристики наших богоискателей, против которых ревностный архипастырь выступил на Казанском миссионерском съезде, требуя их отлучения.

На литературную широкую помощь пастырству и миссии в борьбе с расколом и сектами также было обращено еще большее и самое серьезное внимание, как равно и на разбор литературы сектантской и старообрядческой. И отдел иностранной богословской и миссионерской литературы в «Миссионерском Обозрении» с 1911–1912 годов поставлен был еще шире, обстоятельнее и практически полезнее для деятелей Миссии. Дав в качестве приложения к «Миссионерскому Обозрению» в течение двадцати одного года целый ряд фундаментальных и ценных для пастырско-миссионерской деятельности изданий, каковы, например:

Миссионерская симфония,

Миссионерский Щит веры,

Путеводитель по Святой Библии,

Миссионерский путеводитель,

Миссионерский календарь,

Пастырский календарь.

Издательство В. М. Скворцова в виде приложений дало ряд альбомов, картин и православный миссионерский календарь «Друг Христианина», который по своему содержанию и задачам сослужил добрую службу в миссионерской борьбе православного народа с религиозными лжеучениями сектантов и утверждению верных чад Церкви в истинах Православия. В то же время второе приложение к «Миссионерскому Обозрению», «Голос Истины», служил необходимым восполнением «Миссионерского Обозрения», как апологетический двухнедельник и вестник событий церковно-приходской жизни. 
Окончание в следующем сообщении

[Владимир К.]

Вообще же в каталоге миссионерского издательства Василия Михайловича Скворцова числится выпущенных под его редакторством до 700 номеров отдельных названий книг и брошюр, в том числе больше 30 названий отдельных книг и брошюр принадлежит самому редактору-издателю В. М. Скворцову: Народно-миссионерская религиозно-просветительная библиотека (1889–1917) и стенной религиозно-назидательный календарь «Друг Христианина» и «На каждый день», в количестве многих миллионов разошлись они по России… А журнал «Миссионерское Обозрение» пользовался среди богословских периодических изданий самою широкою распространенностью. При этом надо иметь в виду, что это церковное издательство задумано, создано и велось на личный риск и личные средства издателя, получаемые подпискою, безо всяких субсидий от Святейшего Синода или каких-либо иных учреждений, фондов и пр., как это, к сожалению, широко практикуется теперь…

***

Таков путь, пройденный «Миссионерским Обозрением» в период больше, чем за 21 год его существования, вплоть до революции 1917 года.

«Миссионерское Обозрение», появившееся в 1896 году, в качестве первого и единственного литературного органа противосектантской Миссии, выступило пред читателями с очень широкими задачами и целями. Будучи чуждо узости и односторонности, «Миссионерское Обозрение» определило Внутреннюю миссию не только, как силу охранительную, но и как творческо-созидательную, научно-нравственную. Потому-то этот журнал всегда ставил существенной задачей Миссии не только вразумление заблудших, воссоединение их с Церковью и ограждение православных чад Церкви от уклонения в сектантство и старообрядчество, но и возвышение христианской жизни и церковного просвещения православного народа, улучшение жизни православных приходов, подъем пастырской деятельности духовенства и проч. Будучи отзывчивым и чутким ко всем течениям и событиям церковной, государственной и общественной жизни, он всегда высказывал о них свое мнение, при этом освещал их с церковно-христианской точки зрения. К церковным вопросам и миссионерским нуждам журнал был более чем чутким и отзывчивым и стоял за соборный способ из разрешения при помощи миссионерских съездов специальных деятелей, приходских пастырей и мирян-ревнителей Православия.

Православному пастырству со всей широкой его пастырской деятельностью журнал «Миссионерское Обозрение» всегда оказывал посильную помощь и нравственную поддержку. К сектантам и раскольникам, искренне искавшим спасения в Церкви, всегда обращался с полной братской любовью и протягивал им руку примирения. К голосу интеллигенции, ищущей своими путями примирения с Церковью, он всегда чутко прислушивался и всегда готов был принять участие в стройке того мостика, при помощи которого произошло бы примирение.

Словом, «Миссионерское Обозрение» в течение почти четверти векового своего существования прилагало все старания и усилия к тому, чтобы быть в истинном смысле этого слова органом Внутренней миссии. Но, в рамках настоящей работы, мы не имеем возможности останавливаться на этом вопросе более подробно. Поэтому ограничимся еще лишь рассмотрением внушительного списка сотрудников Скворцовского журнала.

На страниц ах журнала «Миссионерское Обозрение» за время его издания от 1896-го до 1917 года помещены были произведения следующих иерархов, высокопоставленных авторов, профессоров академий и университетов, писателей и ученых:

Иоанникия, митрополита Киевского; Сергия. Митрополита Московского; Владимира, митрополита Московского (и Киевского); Антония (Вадковского), митрополита Петербургского; Стефана, епископа Могилевского; Александра, епископа Тамбовского; Амвросия, архиепископа Харьковского; Алексия, епископа и ректора Казанской духовной академии; Антония (Храповицкого), епископа Чебоксарского [20] ; Сергия, епископа Ямбургского; Виссариона, епископа Костромского; Гурия, епископа Самарского; Гурия, епископа Таврического; Иоанна, епископа Смоленского; Иринея, епископа Орловского; Макария, епископа Калужского; Макария, епископа Томского; Мелетия, епископа Рязанского; Никона, епископа Серпуховского; прот. О. Иоанна Ильича Сергиева, Кронштадтского; прот. О. Иоанна Восторгова; прот. О. Введенского; К. П. Победоносцева, обер-прокурора Святейшего Синода; В. К. Саблера, тов. обер-прокурора Святейшего Синода; Д. Н. Соловьева, директора канцелярии Святейшего Синода; профессоров: Д. И. Богдашевского, А.А. Бронзова, А. И. Булгакова, С.Т. Голубева, Н. А. Гусева, Буткевича, Н. И. Ивановского, И. Н. Королькова, а также В. Ф. Певницкого, В. П. Рыбинского, П. Я. Светлова, И. И. Соколова, И. В. Преображенского, И. А. Сикорского, Д. И. Тихомирова, Вл. Терлецкого, Ф. И.Титова, Н. И.Субботина и миссионеров-исследователей: Д. И. Добролюбова, М. А. Кальнева, Айвазова и др.; профессоров-канонистов и целого ряда членов Предсоборного Присутствия.

В декабрьской книжке журнала «Миссионерское Обозрение» за 1916 год, то есть накануне революции и в конце XXI года издания, с болью в сердце и тяжелыми предчувствиями В. М. Скворцов писал: «Не имея запасного оборотного капитала, питаясь только подпиской, наше издательство за эти два года войны вышло из бюджета и понесло огромный дефицит, а это впервые за 21 год поставило издателя в такие материальные условия, при которых он, скрепя сердце, вынужден был оказаться повинным пред своими подписчиками, будучи лишен возможности дать объявленные бесплатные приложения»…

Надеясь, что после военного лихолетия всё вернется в норму, В. М. Скворцов делает журнал паевым изданием и приглашает духовенство к материальному участию в этом, столь для духовенства необходимом деле. Но надежды маститого церковного деятеля и редактора-издателя целого ряда ярких церковных изданий разбила русская революция, а сам В. М. Скворцов, после 35-летней церковно-государственной работы и в чи не тайного советника, оказался в эмиграции, где долгое время состоял в управлении каким-то государственным имением!..

Журнал «Миссионерское Обозрение» не только давал текучий боевой материал и в течение больше двадцати лет учил, просвещал и помогал читателям, но в виде приложений создал ряд незаменимых для православного пастыря пособий, как например, Миссионерский спутник, Миссионерский путеводитель по Святой Библии, Миссионерский щит, Для школы и амвона, Миссионерская симфония, Миссионерский посох, Церковный свет и Государственный разум и т. д.

Искренно и вполне правильно, в этой же декабрьской книжке за 1916 году, в заметке «Со скрижалей сердца», В. М. Скворцов писал: «Два десятка лет напряженного, непрерывного редакторского и издательского труда, идейного и физического, всевозможных забот и хлопот, дум и треволнений!.. И только Ты, Единый, Всеблагий и Правосудный веси, сколько в эти 20 лет пережито издателем, выстрадано, вынесено, передумано, перечувствовано… Давно уже среди живых не стало и тех лиц, которые были идейными восприемниками этого моего издательского детища, кои любовно благословили и поощрили мое издательское начинание, как благое и для миссии Церкви много полезное… Нет уже в живых и первых советников в новом для меня тогда деле и соработников — знаменитых профессоров-специалистов в науке расколо-сектоведения и миссионерства: Н. И. Субботина и Н. И. Ивановского.

Шло быстротечное время, изменялись течения и настроения общественной и церковно-государственной жизни, выдвигались новые духовные запросы и задания, восходили на высоту и уходили, сменяя друг друга, новые разных убеждений и направлений церковные и государственные деятели. Одних обер-прокуроров за это время сменилось девять человек… А «Миссионерское Обозрение» за всё это время осталось неизменно верным своему первоначальному заявленному программному девизу—зорко стоять на страже Православия: выясняя печатным словом заблуждающимся высоту, чистоту и неизменность его догмы и обличая расколо-сектантские заблуждения, помогая пастырям Церкви совершать подвиг в их великом благовестническом деле».

Так поистине и было.

Исходя из ложного понимания свободы совести, левые и либеральные круги в расшатывании Православной Церкви, в особенности ее связи с народом, видели основную свою задачу, без исполнения которой немыслимо было бы то потрясение государства, которое должно по их мнению дать народу и стране окончательное «счастье» безрелигиозного быта, а в конечном результате и на наших глазах она дала в результате звериное рабство большевизма. И на этом пути стоял твердый, непоколебимо упорный В. М. Скворцов, с его таким грозным для неправды оружием, как на вид скромная книжка «Миссионерского Обозрения».

Конечно, сам В. М. Скворцов и его журнал были мишенью непрерывных и острых нападок печати либерального лагеря, который находил поддержку — как это ни странно! — не только в некоторых слоях столичного духовенства, но даже и среди отдельных епископов, которые при большевиках поспешили в «живую церковь», поднявшись против исповедника Патриарха Тихона. Но особенно стало тяжелым положение В. М. Скворцова со времени издания церковно-политической и общественной газеты «Колокол». В виду того, что это был первый в России ежедневный церковно-политический печатный орган, родившийся в бурю и грозу революционных дней и сыгравший в период от 1905-го до 1917 года большую роль в церковно-общественных кругах тогдашней России, остановимся подробнее на его зарождении и целях.

(Продолжение следует)

[1] Ее отец, Александр М. Громаковский, был преподавателем Киевской семинарии, мать, Ксения, урожденная Кавчинская.

[2] Милюков П.: Очерки по истории русской культуры. Т. II , часть I . Париж, 1931.

[3] П. Милюков: Очерки по истории русской культуры. Т. II , часть1. Париж. 1931 г . — С. 157.

[4] Владимир Карлович Саблер (Десятовский) был исключительно способным, просвещенным и верующим и отзывчивым человеком. Быстро двигаясь по служебной лестнице, он достиг высокого поста обер-прокурора Святейшего Синода, который должен был покинуть в результате интриг «распутинцев». Оставленный на медленную муку большевистскими палачами, расстрелявшими всех его коллег по министерству, он буквально голодал. И когда друзья приносили ему кусочек черного хлеба, одинокий 85-летний старец плакал от чувства благодарности. Последние годы он провел в Твери, одиноко проживая в церковной сторожке, где и умер в 1926 году.

[5] Боголюбов, Димитрий Павлович родился в 1869 году, окончил Самарскую духовную семинарию и Московскую духовную академию. От 1894 до 1913 г . Ссстоял епархиальным миссионером: в Тамбове, Харькове и Петербурге. С 1913 г . Состоял инспектором Ставропольской и Воронежской семинарии, участвовал во Всероссийском Церковном Соборе. В 1922 г . принял сан священника и до 1951 г . состоял профессором Московской духовной академии и семинарии по истории русского раскола и сектантства. Скончался 85 лет в Москве 22 июня 1953 г .

[6] Впоследствии митрополит, умер 10 августа 1936 г . В Сремских Карловцах (Сербия).

[7] Протопресвитер Иоанн Леонтьевич Янышев, доктор богословских наук и философии, один из просвещеннейших русских пастырей и блестящий оратор. Родился в 1825 г . Окончил Петербургскую духовную академию в 1849 г . со степенью магистра богословия и оставлен при Академии в звании профессора. Потом был священником при Российском посольстве в Висбадене. А в 1856 г . приглашен Петербургским университетом на должность профессора философии и богословия. Потом опять служил заграницей: в Берлине и Висбадене, преподавал катехизис и русский язык Августейшей невесте Престолонаследника (впоследствии Императора Александра III ). С 1866 г . был ректором Петербургской духовной академии. А в 1883 г . Император Александр III пригласил его на должность духовника Их величеств.

[8] Это тем пикантнее, что сам Григорий Спиридонович Петров был взлелеян, пригрет и начал свою карьеру с легкой руки того же «мракобеса» Победоносцева. По принятии священнического сана, после упорных хлопот, ему было предоставлено законоучительское место в знаменитой женской учительской школе Ек. Ал. Победоносцевой, супруги обер-прокурора «мракобеса». Но что еще более характерно для тогдашних российских нравов: о. Григорий всюду крестил Победоносцева «мракобесом», от которого надо держаться подальше. В то же время сам о. Петров — либерально оппозиционный в обществе и печати, — после того не раз попивал чаек у этого «мракобеса». И об этом он сам, смеясь, рассказывал.

[9] Издатель Религиозно-философской библиотеки и смелый обличитель Распутина в печати.

[10] Епископ Сергий (в миру Иоанн Страгородский) род. В 1867 году и был большим другом и единомышленником епископа Антония (Храповицкого). Это яркая звезда на церковном русском горизонте, все время восходившая, несмотря на редкую скромность, простоту и смирение. Блестяще закончив курс духовной академии и защитив диссертацию на тему «О догмате спасения», которая считается ценным вкладом в науку, — он уехал миссионером в Японию. Оттуда переехал на должность настоят. церкви рус. Посольства в Афинах, где усовершенствовался в греч. языке. Был ректором Петербургской духовной академии. Затем назначен архиепископом Финляндским, где создал Карельскую миссию. Стоял во главе Учебного Комитета Святейшего Синода. В 1943 году избран на престол Московского патриарха и умер в 1944 г .

[11] Карташев А. В. Род. В 1875 г . Магистрант Петерб. Духовной академии. Доктор церковных наук хонорис кауза в 1944 г . От богословского института в Париже. В Петербурге принимал деятельное участие в собраниях Религиозно-Философского Общества и одно время руководил ими. Был министром исповеданий Временного правительства. В настоящее время состоит профессором общей и русской истории Церкви в Парижском богосл. институте.

[12] Меньшиков М., писатель и выдающийся журналист предреволюционного времени. Писал недельные обзоры в самой большой и влиятельной правой газете «Новое Время». Умер в крайней нужде.

[13] Суворин А. С., талантливый самородок: писатель и журналист. Издавал в С.-Петербурге большую правую газету «Новое Время», в которой сотрудничали первоклассные силы: поэт Плещеев, Чехов, Розанов и другие первоклассные силы выдающиеся писатели и журналисты. Суворин имел свой театр, через который прошли многие талантливые артистические силы. Кроме того, он создал огромное книгоиздательство и имел концессию на станционные книжные киоски по всем Российским железным дорогам.

[14] Гермоген, архиепископ Саратовский, а впоследствии—Тобольский. По характеру человек очень доверчивый и сердечный, он был обманут лукавыми авантюристами, иер. Илиодором и Гр. Распутиным; сдружился с ними и некоторое время протежировал им. Но потом разочаровался и стал смело их обличать, чем навлек против себя гонения. Погиб, как мученик: зимаю 1917 г . большевики подвергли его страшной казни — в сильнейший мороз привязали к кресту, воздвигнутому на реке и обливали водой, пока он в ледяной коре не скончался мучительной смертью.

[15] Пуришкевич В. М.—писатель и журналист. известный правый деятель и председатель «Союза Михаила Архангела». В молодости, после блестящего окончания университета, был оставлен по кафедре римского права. Но вскоре целиком ушел в общественную и политическую работу. Был членом Государственной Думы всех созывов и отличался исключительной политической страстностью в речах и публичных докладах, чем и прославился на всю Россию. Участвовал в убийстве Гр. Распутина. Умер от тифа в 1919 г . (Новороссийск).

[16] «Почаевский Листки» писал и издавал не владыка Антоний, а архимандрит Виталий (Максименко), который состоял много лет заведующим типографией Почаевской лавры. В настоящее время, в сане архиепископа, он пребывает в США и носит титул: «Епископ Восточно-Американский и Джерзнситский».

[17] «Современный мир», 1909. с. 117–120.

[18] Александр Яблоновский (1870 – 1934) был страстный рыболов и автор книг по рыболовству. И в Сремские Карловцы он приезжал летом, главным образом, чтобы ловить рыбу на Дунае. Тогда там же проживал и другой рыболов-любитель, известный политический и общественный деятель, быв. член государственной думы и писатель, В. В. Шульгин (большевики его увезли из Югославии в 1945 г .).

[19] И сотрудник журнала «Миссионерское Обозрение».

[20] Впоследствии: архиепископа Волынского и Харьковского, митрополита Киевского и Галицкого.

Владислав Маевский
http://voskres.ru/oikumena/maevskii.htm

[Владимир К.]

Внутренняя миссия В. М. Скворцова
об упадке христианской ревности (Окончание)

Третий Всероссийский Миссионерский съезд в Казани

Журнал «Миссионерское Обозрение» был только частью, правда, замечательной и огромной, того грандиозного здания, которое по мысли В. М. Скворцова должна была представлять из себя российская Внутренняя миссия. Но в общем плане борьбы с расколом и сектами огромное значение имели также и Миссионерские съезды. Инициатором, душой и двигателем этого дела был тот же неутомимый В. М. Скворцов… Первые дни Съезда в Москве, в 1887 и 1891 годах, были как бы пробой в этом совершенно новом деле. Но уже на Втором съезде В. М. Скворцов был одним из его деятельнейших членов, исполняя на первый взгляд скромные обязанности секретаря съезда, который показал правильность избранного пути. Однако действовал съезд еще не уверенно, хотя и укрепил традицию полезного способа общения миссионеров и постановки вопросов в общеимперском масштабе.

Вслед за Вторым съездом, после весьма краткого перерыва, был созван и Третий Съезд, он проходил в Казани 3-11 апреля 1897 года. Если принять во внимание характер работы этого Съезда, количество рефератов, характер обмена мнений и достигнутые результаты, то нужно признать, что шесть лет со времени Второго съезда были использованы в полной мере и наиболее продуктивно.

Третий съезд прошел весь под знаком В. М. Скворцова. Оставаясь по-прежнему в скромной роли секретаря, он выполнял поистине огромную работу, завершив это дело прекрасным изданием своего же труда: «Деяния 3-го Всероссийского Миссионерского Съезда по вопросам Внутренней миссии и расколо-сектантства» (Киев, 1897, 342с.). Этот большой, интересный и полный отчет, блестяще написанный и изданный непосредственно после Съезда — новое свидетельство необычайной и продуктивной трудоспособности В. М. Скворцова.

Казанский Съезд прошел в совершенно особой духовной атмосфере. И в этом нет ничего удивительного, если вспомним, что председателем этого Съезда был ректор Казанской духовной академии архимандрит Антоний (Храповицкий) [1] ,замечательный представитель русского ученого монашества. Архимандрит Антоний, впоследствии епископ, митрополит — первый кандидат в Патриархи и, наконец, глава Зарубежной Церкви — вселенский учитель любви к Богу и человеку… Для него Православие было его жизнью и потому он без остатка отдавал духовные силы на служение Церкви. Обаятельный, широко образованный, со светлым взглядом на народ, тароватый хозяин, он не только внешне прекрасно обставил Съезд, но и наполнил его атмосферой той ласковости и лучезарной любви, которые везде и всегда окружали владыку Антония.

Казань — центр инородческого населения… Оттуда на Восток открывалась широкая дорога не только для внутренней, но и для внешней миссии. Духовная академия обладала изумительным собранием рукописей и книг, как раз близких миссионерскому делу. Вдали от шума столиц, на европейской окраине государства, этот Третий Миссионерский съезд протекал в обстановке идеологического пафоса и редкой деловитости. «Причем особенное внимание нынешнего (3-го) Съезда, говорит его историограф В.М.Скворцов, обращено было на новейшие формы сектантства, как на явление своего рода мирное и доминирующее, овладевающее симпатиями интеллигенции и помрачающее здоровый смысл и совесть народа, но доселе невыясненное и надлежаще не освещенное» (Деян. С. 196).

Явление среди интеллигенции не новое… Начиная от любителей читать тетради московского «мысли теля» Тверитинова; через мальтийские фантазии Павла I, знаменитую Татаринову; католицизм — русское высшее общество, а затем и разночинцы — видели в сектантстве какую-то «живую» религию, и этот взгляд закрепил в своей истории русской культуры певец ухода от почвы, профессор П. Н. Милюков.

Если в народе сектантство — результат скудости знаний и беспокойства русской души, то в высшем классе это был результат излишней мудрости и духовного равнодушия. Оба течении я встретились и стали мутить море народной души. В этом процессе либеральное общество видело некоторую основу грядущей свободы и всемерно смуте содействовало. Кстати, был элемент и некоторой экзотики в созерцании сектантских «богородиц» и прочего экзальтированного вздора…

Съезд должен был не только изучить это явление во всем его разнообразии, но и наметить широкий план работы для предотвращения печальных заблуждений и борьбы с очагами укрепившегося сектантства на местах. Нужно отдать справедливость съезду: он выполнял это блестяще, обнаружив солидную подготовку и глубокое знание дела. Поэтому после Казанского съезда сектанты уже не могли сказать, что православные миссионеры не осведомлены в том, о чем они говорили! Мало того, в сектантстве открылись такие стороны, которые дотоле неведомы были и самим сектантам, и почти всё неясное и туманное было теперь всесторонне выяснено. Новая сектантская «истина», в толковании опытных мисси онеров, становилась давно известной ложью или заблуждением.

Впрочем, недостаточно было только изучить это прискорбное явление, необходимо было еще найти и указать радикальные средства для его лечения.

«Эта сторона дела также составила одну из главных задач и забот Казанского миссионерского съезда», — писал В. М. Скворцов в своем отчете «Деяния». «Необходимо при этом заметить, что при совещаниях о мерах и способах уврачевания расколо-сектантских недугов, третий Миссионерский съезд, равно как и предыдущие два, исходили и всецело руководились тем высоко христианским принципом и мотивом, какие положены в основу Внутренней миссии Православной Церкви , как Церкви истинно Христовой и Апостольской». Сектантство — болезнь духовная… «А потому первыми и главными мерами уврачевания этого духовного недуга православная миссия Церкви всегда признавала, прежде всего и главным образом, меры духовного порядка» («Деяния». С. 196).

Но на этот путь было стать не легко. Это значило признать ряд фактов первенствующего значения, а именно: вера в народе не только колеблется, но что сектантство находит отклик каким-то духовным потребностям, которые не удовлетворяются православной Церковью… Конечно, не повинно в этом Православие, а повинно исключительно пастырство, которое не всегда шло навстречу потребностям и запросам народа. Если нужна была любовь, без которой меры «духовного порядка» не могли дать хорошего плода, то эта же любовь требовалась и при исполнении самого пастырства.

Народ был болен… Это с большим мужеством установил Миссионерский съезд. И если в абсолютных цифрах сектантство не угрожало Православию, то все же относительно это, несомненно, было явление грозное для Церкви. А тяжесть положения была еще и в том, что сектанты оказались рассеянными по всей России: по существу, не было ни одной епархии, свободной от этого зла. И потому оно угрожало и церковному покою и всему характеру и складу народной жизни, а, стало быть, и государству.

Понимание государственного значения сектантства — незабываемая заслуга В. М. Скворцова. По его ясному мышлению, каждый честный государственный деятель обязан был себя спросить: куда же шел народ, увлекаемый сектантством?.. И ответ, основанный на печальных фактах, мог быть лишь один: тёмный народ, одурманенный сектантской ложью, шел в сторону от своего славного и героического пути истории; он сходил с дороги в бездорожье и к концу XIX столетия действительно зашел в трясину, подготовив почву и оказав поддержку идеям и действиям большевиков…

«При этом, по вопросам внешних мероприятий, — писал В. М. Скворцов, —необходимо было не легкомысленными, а осмотрительными и осторожными, особенно же не раздражительными; водящимися не духом жестокости и суровости, а духом любви к человеку и состраданием к немощному, а вместе с тем мыслью об охранении других от заразы» («Деяния». С. 21).

Действительно, сектантство требовало врачующей любви и сугубой осторожности в путях своего вразумления… Сердце сектанта озлоблено, как всегда в жизни ложь бывает озлоблена на правду. Но, вместе с тем, сектант заражен духом узкого прозелитизма. Простотой своих взглядов, обычностью своих суждений он соблазняет верующих, плохо защищенных и не привычных в отстаивании своих верований. Легче доказывать ложными словами неправду сектантства, чем истинную веру, которая, как всякая вера вообще, трудно поддается доказательству. Дурные черты пастырей, тенденциозно преувеличиваемые, переносятся на самую Церковь и Православие.

Поношение — вообще одно из любимейших средств сектантского воздействия и для борьбы с этим уже нужна строгость и суровость. Внутреннее убеждение сектанта становится совершенно иным, когда оно переходит границы дозволенного и, как волк, врывается в ограду Церкви.

«Все вопросы веры и Церкви у нас на Православной Руси — в то же время суть и вопросы государственные», — говорит В. М. Скворцов в своей книге («Деяния». С. 26). Что против этого можно возразить особенно теперь после гибели старой государственности в России и гонений на Церковь?!

Вообще всё провиденциальное мышление В. М. Скворцова и его здоровые взгляды на сущность церковно-общественного и государственного значения миссионерства — столь правильны и пророчески интересны, что мы считаем нужным целиком привести его речь, произнесенную на Казанском съезде в 1896 году, то есть более полувека тому назад:

«Итак, настал тот желанный праздник Миссии, которого 6 лет с томительным нетерпением, со многими упованиями ждали воинствующие мечом слова Божия (Еф. 4), — рядовые витязи Церкви нашей! Столь знаменательное событие, как Всероссийский Миссионерский съезд, пятивековая история Внутренней миссии отмечает на скрижалях своих только в третий раз… помолившись Господу Богу, восприявши на благое начало дела архипастырское благословение от предстоятеля Казанской церкви, окрыленные словами горячего привета и сердечных благожеланий высокого покровителя миссионерства, всем нам дорогого В. К. Саблера, сейчас мы обсмотрели в речи старейшего из своих собратий, профессора Н. И. Ивановского, путь предстоящего нам труда. Теперь за дело, с Богом! За дело важное, имеющее значение не просто церковное, но и церковно-общественное и даже, скажу более, государственное значение.

Неужели так широко значение, спросят нас, безвестного миссионерского служения? Да, мы мним, что, ратоборствуя с врагами родного Православия, имже имя легион, — миссионеры и Богу службу служат, как доблестные воины Церкви Христовой, и государству, как верные сына Царя и Отчизны. Объяснимся… Самые первые и насущные задачи Внутренней миссии, как известно, состоят в том, чтобы охранить православие народа нашего от приражения к нему религиозных заблуждений расколо-сектантства и возвращать на путь истин ной веры и спасения отпадших и заблудших братий наших. Но Православная Церковь и русское государство, где всё в народной жизни получает свое освящение, силу и действенность при посредстве Церкви, — Православие и Самодержавие, общественная и бытовая жизнь русского народа — всё это так тесно, так органически вековою историею Руси Святой связано между собою, что все вопросы веры и Церкви у нас на Православной Руси в то же время суть и вопросы государственные. Раскол и сектантство, как явления болезненные, нарушая правильное течение жизни, прежде всего, церковной, естественно, в силу указанной тесной связи Церкви и государства, нарушают и правильное, закономерное течение и развитие жизни семейной, общественной, а следовательно, и государственной.

Культурные, исторические задачи Православной Руси, как государства самобытного и своеобразного, — всецело покоятся на незыблемости культурных исторических основ ее, то есть Православия, Самодержавия и русской Народности. Всё то, что так или иначе колеблет ту или другую из этих основ, естественно, ослабляет самобытную нашу мощь и мешает культурному духовному развитию русского государства. При этом необходимо помнить, что православие, как основа, — и по историческому старшинству своему в жизни Руси Святой и по несравненным заслугам, относительно воспитательного влиянии я на развитие и укрепление в народном самосознании начал монархизма и идей национализма — является краеугольным камнем нашей государственности. На твердыне Православия, прежде всего и более всего, обосновался, возрос и укрепился могучий колосс Российской державы! Духом Православия создано и воспитано то народное и общественное миросозерцание, которое в исторической нашей жизни ознаменовалось чудесами беспримерно-высокой нравственной доблести Православного народа и духовной его мощи, явленных и во дни государственной славы, и в годины бедствия Отечества. Не Православие ли воспитало чувства безграничного народного патриотизма, беззаветной преданности и верности к Российским Самодержцам, Помазанникам Божиим, всегдашней покорности к предержащей власти не страха ради, а по совести, по долгу, и во имя веры в Бога? Вот этот-то, покоящийся на Православии, внутренний мир религиозно-политических воззрений нашего народа и представляет ту государственную твердыню, чистую и крепкую, как алмаз, способную противостоять всем народным бедствиям, невзгодам, всем внешним и внутренним врагам. Ее-то всем верным сынам Церкви, Царя и Отечества и нужно блюсти, как зеницу государственного ока! И горе, если мистически-набожный народ православный разделится в своей вере. Горе, если будет толкнут на скользкий путь отпадения от Церкви; горе, если в Православной Руси наступит господство принципов аморальной свободы совести и пропаганды сект, как того желают враги Церкви и Отечества! Это будет одним из вернейших подкопов под кремль Руси!..

Так мы понимаем значение Православия для общественной и государственной жизни нашего Отечества. Не ясно ли отсюда, как важная общественно-государственная задача лежит на миссионерстве, призванном служить главнейшим орудием духовного объединения различных элементов, составляющих много миллионную Русь, незаменимым средством для охранения чувства веры русского православного населения — этого ядра государства, от растления его пагубными лжеучениями и для вразумления заблудших братий наших, теряющих в сектантстве не только спасение вечное и веру истинную, но и облик русский; для успокоения, наконец, всех обуреваемых религиозными сомнениями несчастных жертв религиозного фанатизма, невежества, лжи и коварства? 
Продолжение в следующем сообщении

[Владимир К.]

Да, отцы и братия, не подлежит сомнению, что миссионерство — служение не церковное только, но общественное, служение святое и великое! Счастлив жребий тех, кто сопричтен к миссионерскому лику веропроповедников. Воистину немалую службу Церкви, Царю и Отечеству несут трудящиеся на поприще миссионерской борьбы с расколо-сектантством. Но всеми ли так понимается и по достоинству ценится делом миссионерской борьбы с врагами Православия? Вот вопрос… К величайшему огорчению, не встречаем мы должного разумения этого вопроса там, где бы, кажется, можно было ожидать этого более всего и прежде всех, — я говорю об интеллигентном мыслящем обществе нашем и светской печати. Здесь приходится деятелям Миссии нередко считаться с отрицательными взглядами по вопросам о значении миссионерства и вредности для успеха нашего дела кривотолками.

Воинам первее всего нужно знать, где вражий стан и что в нем предпринимается. Враждебные против Миссии вылазки чаще всего идут со стороны тех интеллигентов, которые укрепились на верху горы общественной жизни, и потому для нас, дорогие братья, как подвизающихся, главным образом, в захолустных дебрях расколо-сектантства, будет, думаю, небезынтересным и небесполезным познакомиться с кривотолками по вопросу о Миссии, наблюдаемыми в обществе. Большинство в обществе «теплохладно» к своей Православной вере и Церкви и безразлично в отношении раскола и сект: Миссия для таковых представляется в виде «бесплодных словопрений» о вере; миссионеры кажутся людьми «странной профессии», «вольными художниками» духовного ведомства, не более. О близорукости этой части общества относительно общественного значения сектантства и миссионерства можно только пожалеть, но ни серьезно огорчаться, ни считаться не приходится с людьми, для которых всё равно, что Православие, что мухамеданство, что штундизм и что буддизм… Но наблюдается в общественных сферах другое, более серьезное антимиссионерское течение, значительное если не числом, то влиянием, которое знает миссионерство, но понимает его как дело не только лишнее, но и «темное», и «вредное» — о миссионерах трактует, как о «гасителях просвещения», «гонителях отпавших от Церкви», как о штате опричников духовенства и как о шпионах правительства. Стараясь усыплять бдительность государственных стражей ненавистники борьбы с сектантством говорят, что де в этом мире всё благополучно и лишь одни миссионеры раздувают искры, бьют набат…

Вы удивляетесь, почему и как могло создаться в сферах чуждых, по-видимому, нам такое неприязненное отношение и взгляд на наше святое дело? А потому, что интеллигенты, ненавидящие Миссию, прозирают в русском расколо-сектантстве «сияние проблесков света, пробивающегося в темную народную среду», занимающуюся на горизонте народной жизни «зарю освобождения нашего простолюдина от пут «суеверия» Православной Церкви; хотят видеть в этом смелый подступ к социальной свободе народных масс и в других сферах жизни простолюдина.

Вы желаете знать, кто же эти прозорливцы. Это та, православная по метрике, прогрессивная по убеждениям часть общества, которая неисправимо ослеплена еще с эпохи 60-х годов мишурным блеском западноевропейской культуры, живет и дышит «самооплеванием» всего истинно русского; та либеральная клика, которая громы и молнии вержет на коренные начала государственной жизни России, для которой (клики) не существует Православия ни как религиозной истины, ни как главной основы монархической Руси. Для этой части общества все веры и секты превосходны, одно лишь Православие никуда не пригодно, потому, что держит народ в страхе Божием, в повиновении закону и правительству.

Нельзя отказать этой клике в тонкой политике и далекой прозорливости. Всячески поддерживая антицерковное своеволие сектантских масс, изощряя массы в церковной анархии, прогрессисты знают, что таким путем разнуздывается понемногу зверь народных политических страстей. Либеральные друзья сектантства и враги Православной Руси верно рассчитывают, что эта школа сектантского своеволия и попирания священнейшего авторитета Матери-Церкви, с течением времени должна подготовить им из народной среды верных союзников в деле осуществления «безумных мечтаний» наших конституционалистов. Кто устоит в неравном споре — это вопрос воли Божией. На основании многолетнего изучении я психологии и быта сектантства, мы думаем, что расчеты эти вероятны, ибо что значит для невежественной массы, возросшей в болезненной атмосфере религиозной критики того, что оставляет произведение Божественного Ума и святой премудрости Церкви, векового богословствования просвещенных христиан, для массы, до мозга костей пропитанной чувствами разочарования, недовольства и отрицанием всяких религиозных авторитетов, развращенной свободомыслием. Что, говорю, значит неверам попрать, при первом удобном случае, авторитет власти государственной и законы царские, когда таким Божьи заповеди нипочем? К сожалению, наши мрачные предположения всё чаще и чаще находят себе подтверждение в позднейших наблюдениях Миссии. Теперь накопилось довольно фактов, указывающих, что сектантские лжеучения, разрушая религиозное миросозерцание народа, создают в народной среде благоприятные условия для развития противогосударственных идей и что не только под новейшими формами религиозно-сектантского вольномыслия удобно маскируется атеизм и социализм, но даже и в недрах сект старых, по-видимому застывших, неожиданно стали проявляться крайне опасные политические направления. Так, например, в южнорусской штунде дает о себе знать безбожное направление, отвергающее Божественный авторитет Священного Писания, проповедующее, что не следует вполне доверяться Писанию, ибо в нем, якобы, много противоречий, свидетельствующих об искажении Слова Божия духовенством, при переводах библейского текста, допущенных с своекорыстной, конечно, целью, чтобы держать народ в порабощении у себя и у власти. Христос сказал: «сыны свободны», апостол Петр подтвердил, что «в свободу званы»; апостол Павел также свидетельствует, что «выкуплены дорогою ценою — не делайтесь рабами человеков»… Как же мог, мудрствуют последователи этого толка штунды, тот же священный писатель сказать: «всяка душа властям предержащим да повинуется». Это, говорят, они, вставка попов в угоду царям и правителям. Вечны и неизменны одни лишь законы природы и их одних надо и слушаться — они направляют людей ко благу и счастью, а благо заключается в наилучшем удовлетворении насущных потребностей… Наше счастье загублено сильными и богатыми, с которыми де не грешно бедному люду бороться за свое счастье всякими средствами. Во главе штундового кружка, разделявшего эту теорию, стоял крестьянин, бывший ранее учеником революционеров Дейча и Стефановича, а затем сделавшийся ярым проповедником штунды. Последователи этого кружка скоро же от слов перешли к делу, учинив в своей местности «во имя идей» целый ряд криминальных преступлений, начиная с кражи и продолжая до бессмысленного вандальства, в отношении имущества богатых односельчан (например, раз в разгар рабочей поры сектанты сняли ночью шестерни с единственной в селе молотилки и бросили в Днепр). Комментарии излишни!

А наделавшая столько шуму и у нас в России и заграницею духоборская закавказская эпопея — разве мало дает уроков вразумления и предостережения на счет нашего сектантства? Ведь духоборчество до последнего времени было самой хваленой сектой и у местных властей, и в глазах общества, и во мнении печати. Все превозносили до небес духоборчество, как «трудовой муравейник», образцовое сообщество по жизни и поведению. Довольно того, что в течение 50-летнего периода жизни в Закавказье не оказывается ни в одном учреждении и пяти дел о преступлениях духоборцев, не поступало ни к кому от тихого населения ни одной жалобы… Духоборцы признаны были местной администрацией надежнейшим для окраин колонизационным элементом. И вот завоеванные у Турции победными подвигами нашего воинства, орошенные кровию русского православного солдата, отнятые у турок золотые земли Карской области заселены были, главным образом, теми же хвалеными духоборцами, как лучшими представителями и носителями русского знамени в далеком Закавказье. Как русский аванпост на границе вытянулись их богатые поселки.

Что же оказалось? Хваленое духоборчество всегда считало себя «особою нацией»; имело на русской территории «свое отечество» — сиротский дом; сто лет управлялось «своими царями» на священной для них линии Калмыковых; жило своею отдельною бытовою, не связанною с общерусскою жизнью; носило даже свой традиционный костюм; приобрело особый (квакерский) облик; усвоило в массе преступные религиозно-политические воззрения; на государственные повинности и подати смотрело, «как на дань» российскому Царю и т. д. Словом оказалось, что в духоборчестве мы имеем секту не столько религиозную, сколько социальную, и что оно, как и все вообще наше рационалистическое сектантство, представляет собою «горючи й материал», который способен вспыхнуть страшным пожарищем от первой же попавшей в него искры; здесь такою искрою явилась анархическая пропаганда в духоборье… И вот мы ныне являемся свидетелями беспримерной в истории тяжелой народной политической смуты: до восьми тысяч сектантского населения открыто и дерзко всем и каждому не только заявляют, но и показывают на деле полное отрицание государственности, непризнание священной власти Монарха.. Помазанника Божия, говоря, «что у них один Царь, небесный, а Царя земного они не знают и быть его не должно, так как на земле все равны, все братья, двум господам служить нельзя»; что «власть возвысилась чрез насилие народа, что один Начальник, Кто всему миру начало, что начальство и разбой — одно рукомесло. Закон один должен быть Божий, а в государственных установлениях и в императорских указах нет нужды». Отечеством признают весь мир; соотечественниками — всех людей; «российский император, турецкий султан, персидский шах, немецкий король, турок, армянин, англичанин и проч. — всем нам одинаковы, русских мы не знаем… война — убийство. Суд — насилие и произвол власти, ибо сказано: «не судите». Владение — грабеж богатых, земля Божия — создана для всех в равной доле и каждому паши столько, сколько надо для прокормления…» Вот какие безумные глаголы изрыгает мятежная часть духоборчества, известного под именем «духобор-постников». Едва ли более преступно безумствовали сами французские санкюлоты. Приведенные нами слова и мысли проповедуются не где-либо в потаенных местах, а на улицах и площадях селений и городов закавказской окраины, без страха за ответственность, с фанатическим сознанием правоты своих ужасных анархических воззрений. От преступных слов давно уже сделан переход и к делу. Не секрет, что духоборы, служившие в рядах войск, выступили из строя, ополченцы посдавали свидетельства и все последователи этой партии в ночь под 29 июля 1895 года торжественно сожгли все свое оружие, никому из начальства давно уже не отдают установленной чести; одному из губернаторов толпа нанесла оскорбления и словом и действием; податей добровольно не взносят… Вот какое превращение совершилось в 2–3 года в среде самой хваленой части сектантского населения России! Есть серьезные опасения, что анархическая зараза может коснуться соседнего молоканского и прыгунского населения. Мыслимо ли что-либо подобное встретить не только в массе, но и в единицах православного народа, обруганного либеральным лагерем сектофилов «пьяною толпою»?

Могу вам сообщить и еще об одном, самом недавнем сюрпризе из мира сектантства мистического. В далекой Сибири один скопец сфабриковал неслыханную религиозно-социалистическую доктрину и образовал около себя кружок последователей, которые также, как и духоборцы-постники, отрицают земную власть начальства, правительственные учреждения, государственные законы. О Государе учат, что он есть олицетворение власти Диавола; начальники — исполнители сатанинской власти; чиновники — скорпионообразная саранча. Всякий верующий должен наступить и попереть льва и змия, то есть свергнуть царское иго и не покоряться законам; не принимать денег; не давать никаких податей. Земной мир — есть царство диавола… Новая секта отрицает науки, художество, искусства, как мерзость; гнушается всяких царских изображений; уничтожает денежные знаки с портретами Царственных Особ… Все православные суть дети блуда. Для спасения необходимо не только покаяние во грехах, но и личное искупление, подобно Иуде, который был де первым последователем Христа Спасителя, ибо он не только раскаялся в том, что предал Христа, но и искупил свой грех смертию, повесившись. Если кто, раскаявшись, покончит жизнь своею волею, то есть самоубийством, учит сектатор-изувер, тот будет жить вечно, ибо приобщился к крестным страданиям Христа и последует за Ним. Добровольная смерть — благодетельная вода, всё очищающая, она действительное крещение. «Да предано будет все земное оскоплению, умерщвлению и повешанию: да будет всё попрано, как прах земной». Так заканчивает символ нового мрачного изуверного толка! Слишком яркий пример того, насколько буйно свободомыслие сектантов, как опасно оставлять народ под руководством и в духовном порабощении эксплуататоров святейших чувств народной веры!

А пресловутая толстовщина, с ее растлевающей религиозное и политическое миросозерцание народа? А тираспольские изуверы, ужаснувшие весь мир, которые предпочли ужасную смерть исполнению государственной повинности о переписи? Стоит лишь вникнуть поглубже во все эти явления, чтобы понять всю важность затрагиваемого нами вопроса об общественном значении миссионерских мер пресечения расколо-сектантства. Нами чувствуется в этих событиях и явлениях благодетельное мановение руки Божьего смотрения о Православной Руси, грозно предостерегающего и верных сынов Церкви, Царя и Отечества и государственную мудрость правителей — больше любить и дорожить родным Православием и поменьше нянчиться с сектантством!

Но мы уклонились от вопроса о вредных кривотолках и преступных мечтаниях интеллигентных врагов Миссии. Может ли казаться в глазах этой части общества симпатичным или почетным служение, ограждающее Православие русского народа от тлетворных заблуждений своевольного сектантства? Конечно, нет! К огорчению истинных ревнителей Православия эта своего рода общественная антимиссионерская партия сектофилов сильна, если не своим числом, то влиянием в общественной жизни: последователей ее можно встретить и в салонах столичной и губернской знати, и в среде разночинцев, между исполнительными органами судебной и административной власти, в рядах деятелей земства, отечественной печати и проч.

С этим направлением надо Миссии считаться и серьезно. Как видите, наша брань, отцы и братия, не с тьмою народного сектантства, а с тонкими духами злобы просвещенного мира. Все это указывает нашему миссионерскому служению на прямые общественные и государственные задачи.

Долг Миссии в этом отношении, как авторитетного института специалистов, снять маску с нашего сектантства и правдиво доказать и обществу и государственной власти, что нет и быть не может света во тьме заблуждений сектантства, ибо кое причастие света истины ко тьме лжеверия? Обманываются близорукие из общества, усматривая из внешней благопристойности расколо-сектантства его, якобы, внутреннюю красоту духа, не замечая, что всё это не более, как повапленные гробы, полные внутри мерзости и костей. Наш долг предостеречь стражей Отечества, что отделившееся от единства Церкви, укоренившееся в свободомыслии сектантство наше представляет собою и в государственном отношении горючий материал, который при анархической искре, подобной духоборческой, способен с течением времени в любом месте разразиться страшным политическим пожарищем и заразить свежую атмосферу духовно-политического миросозерцания нашего православного населения и тем играть в руку врагов Церкви и Отечества. Долг Миссии стойко и мужественно выяснять всем и каждому, что семя — святостояние града, а не политико-экономические утопии, что только под сенью православно-национальных, истинно русских идеалов, прочно развитие благосостояния и силы Русского государства». 
Продолжение в следующем сообщении

[Владимир К.]

15

Недальновидность государственной власти по отношению к сектантству

«Горе, если народ будет толкнут на скользкий путь отпадений от Церкви!» — пророчески взывал В. М. Скворцов. И вот теперь мы — осколки погибшей России, разбросанные по всему свету, можем искренно сказать лишь одно: да, грустные прорицания знатока русской народной души, В. М. Скворцова, были вполне справедливы. Но на них, к сожалению, не обратили должного внимания наши былые правители. И в результате их преступной недальновидности погибла вековая русская государственность; не видно конца страданиям Церкви и вот уже долгие десятилетия не рассеиваются мрачные силы над просторами нашей Родины…

А либеральное русское общество того времени, преступное в своей близорукости и узости воззрений, называло миссионеров «опричниками духовенства и шпионами правительства». Так злобно говорили те интеллигентские вертопрахи, оторванные от народа и православные лишь по метрике, которые ровно ничего не усвоили от всего грандиозного опыта строительства Русского государства, строительства, которое вызывало изумление и зависть иностранцев.

***

К глубокой по содержанию и прекрасной по форме речи В. М. Скворцова о церковно-общественном и государственном значении сектантства, епископ Мелетий добавил на том же Съезде: «К сожалению, число раскольников и сектантов у нас считается миллионами… Ведь это наш русский народ, искони православный, сделал такое уклонение в сторону ненормальной жизни. Не истощает ли эта устарелая болезнь внутренних сил всего организма Православной России?»…

А между нам за 500 лет русского раскола и 300 лет сектантства было всего только три съезда и само миссионерство возникло только в 80-х годах XIX столетия! И потому требовалась сугубая забота и вдумчивые меры. Дело духовной власти было поставить вопрос и осветить его, а государство должно было включить его в круг своих забот.

Как видим, вопрос был серьезно поставлен и откровенно освещен. Но на этом дело не остановилось. Председатель Съезда, архимандрит Антоний, как и всегда, когда дело шло о ревности Богу и Церкви, шел до конца. Он указал, что «основание для развития раскола и сектантства до крайней степени фанатического изуверства заключается, между прочим, в чувстве неудовлетворенности наличною церковною жизнью некоторых приходов… Поэтому Съезд должен озаботиться выработкою мероприятий к благоустроению деятельности пастырей на спасение пасомых» (Деян. 43). «Нужно исполнять церковный устав и избегать прелести. На этой прелести построено многое в сектантстве и ему должно быть противопоставлено благодатное усердие Церкви».

Таков голос великого учителя и прорицателя в вопросе укрепления расшатываемой веры и церковности . однако для того образа действий, который указывал архимандрит Антоний, средств было весьма недостаточно. На Первом съезде (1887 г.) было 67 участников, на Втором (1891 г.) — 133, а на Третьем (1897 г.) — 196. и это на всю необъятную Россию! Хотя число миссионеров и росло, но и на Третьем съезде их было всё же так мало: число, «исчерпывающее собою почти все наличные боевые силы». И число это «является показателем слишком скромным, если не сказать ничтожным» (Деяния, 54).

Действительно, ничтожно, если принять во внимание, что одна лишь секта «пашковцев» насчитывала до 4000 проповедников! Русская же власть не отдавала себе отчета в том, что происходит в толще народа, вековые устои которого стали ловко расшатывать сектантские «наставники», внося религиозную сумятицу в темную массу. А горячо призывавший к этому опасному явлению внимание власти В. М. Скворцов, по-прежнему мало встречал сочувствия; еще меньше поддержки и даже считался «беспокойным» человеком. Но таков был его характер в достижении того, что он считал необходимым для благополучия Церкви, народа и Отечества…

Остановил свое внимание Съезд и на школьном деле, особенно на участии духовенства в церковно-приходских школах. Был обсужден и вопрос материального положения духовенства и больной вопрос платы за требы.

Казанский съезд — это, по справедливости, яркое свидетельство любви к своему делу, энергии и организационных способностей В. М. Скворцова. Но как же отнеслось к нему русское общество? — Не без горечи и справедливого упрека говорил В. М. Скворцов об отношении к Съезду таких либеральных органов печати, как «Русские Ведомости», «Неделя», «Новости» и фарисейских органов, как например «Гражданин», которые тенденциозно давали извращенные сообщения оо характере занятий и направлении совещаний Съезда. «Газеты эти, — пишет В. М. Скворцов, — отметили на своих столбцах только те совещания, которые касались внешних мероприятий, извратив при этом мотивы и постановку вопросов и результаты самых совещаний. Эта тенденциозная ложь русских органов о Миссионерском съезде дала обильную пищу для кривотолков заграничной печати о нетерпимости будто бы Православной Церкви и духовенства. Эпизод этот красноречиво говорит, где дух сектантства и корни народной религиозной смуты в России» (Деяния, 199).

По справедливому указанию В. М. Скворцова, на общие вопросы Миссии было посвящено шесть общих заседаний и почти вся работа Съезда. На обсуждение же репрессивных против сектантов мер была уделена часть четвертого и шестого заседаний, а также некоторая доля заявлений в противосектантской комиссии. Словом, центр тяжести работ Съезда был вовсе не в том, чтобы обсуждать и принимать меры чисто карательного и запретительного характера, и что в этом направлении делались представления власти. Это была лишь необходимая часть обсуждения общего вопроса, но не в этом была сущность работы Съезда.

Когда пред русским обществом, наглядно, с большим знанием дела и тревогой за будущее, был поставлен вопрос об отрицательном и вредном значении развивающегося сектантства для народной жизни, то либеральное русское общество, в своей самой влиятельной и руководящей части, почти целиком стало на сторону сектантства против Православной Церкви. Стало на сторону того, что В. М. Скворцов правильно называл «религиозной смутой» против Русского Православия, то есть против вековой опоры русской государственности.

Таким образом, миссионерская работа такого преданного этому дела работника, как В. М. Скворцов, понимавшего всё государственное значение этого вопроса, в обществе получала своеобразную и извращенную оценку. По условиям духа времени, ею или просто не интересовались, или по причинам политической тактики огульного охаивания всего, что связано с Церковью и вековыми устоями государства, считали мракобесием и обскурантизмом, которые требуют не поддержки, а борьбы с деятельностью миссионеров, направленной на защиту самых основ народной души и жизни. Сектантство — это было, по мнению либералов, нечто прогрессивное, порыв просыпающегося духа в русской народной жизни; а Православие они рассматривали как печальный пережиток старого невежества.

Понятно, какого напряжения всех духовных и физических сил, какой выдержки и исповедничества требовала эта работа от В. М. Скворцова, единственным утешением для которого было лишь исполнение осознанного долга и уверенность в спасительной необходимости этого дела для пользы народа и страны в целом.

Третий Миссионерский съезд в Канаде в 1897 оду как бы закрепил и вылил в прочную форму весь предыдущий миссионерский опыт, оформил сущность этого дела и укрепил пути его дальнейшего развития. Он подводил некоторые общие итоги той продуманной работы, которую вел В.М.Скворцов в течение более десяти лет, и показал, что избранный им путь — был совершенно правильным.

Если масштаб Внутренней миссии, обнаруженный на Казанском съезде, и не отвечал мастшабам Русской Православной Церкви, то фундамент оказался всё же настолько прочным, что на нем без опасения можно было воздвигать здание Миссии во всероссийском масштабе. Налицо были кадры толковых миссионеров и большое знание дела; были показаны результаты тщательного изучения вопроса во всех деталях; выявлены и проверены опыты миссионерской работы и намечены вехи ее предстоящего развития.

Съезд происходил открыто и сектанты впервые увидали, что ничего у них нет такого тайного, чтобы не стало явным; что у Православной Церкви есть работники, охваченные духом идейной борьбы церковной правды с сектантской ложью и заблуждениями; что эти миссионерские работники знающие, упорные и настойчивые.

Итогами Съезда В. М. Скворцов был доволен. Он и сам себя проверил, рассеял свои сомнения, приобрел новый опыт и пополнил свои знания. В дальнейшем надлежало настойчиво развивать всё то, что с таким трудом было создано. И миссионеры, ободренные и укрепившиеся духом в дружной церковной работе и в этой продуктивной встрече идейных работников со всех концов необъятной России — бодро разъехались по своим местам для повседневного тяжелого труда.

Но не для отдыха возвращался В. М. Скворцов в Петербург на свое ответственное место чиновника особых поручений и эксперта по миссионерским делам при Святейшем Правительствующем Синоде. На него, прежде всего, легла обязанность практического осуществления всех тех мероприятий, которые были намечены Казанским съездом и которые в главной мере зависели от Святейшего Синода. А в центре также на всё было так, как должно было быть: всякое мероприятие в общегосударственном масштабе, несмотря на весь вес и авторитет Обер-прокурора К. П. Победоносцева, требовало согласования с другими министерствами, в которых часто, не без либерального оттенка, смотрели на борьбу с сектантством, как на ненужное беспокойство. Меры законодательного порядка встречали большие сомнения. Законы толковались часто с большим послаблением в сторону сектантов и даже Правительствующий Сенат установил весьма либеральный взгляд на публичное разоблачение сектантов, на их соблазнительную работу прозелитизма среди православных.

Борьба со всем этим требовала энергии, настойчивости и выдержки. Но В. М. Скворцов был непоколебим и закален во всех междуведомственных трений и осложнениях.

Шла по прежнему тяжелая работа по редактированию «Миссионерского Обозрения», издании я громадного количества миссионерской литературы, а за сим на В. М. Скворцова легла и громадная административная работа, связанная с делами Миссии. И эта работа протекала параллельно с ответственной службой в Святейшем Синоде, при его знаменитом обер-прокуроре.

Кроме того, ни одно из церковно-исторических великих событий не прошло без участи я В. М. Скворцова и без описания его собственным пером. Он участвовал в них или как представитель Обер-прокурора Святейшего Синода, или как выдающийся церковный летописец. Так он участвовал на открытии мощей святителя Феодосия Черниговского, где произнес за трапезой памятную речь о дивных чудесах, явленных при раке новопрославленного угодника Божия; ходатайствовал о допущении явившейся на торжество депутации от ставропольских старообрядцев к осмотру святых мощей. Участвовал сам с этой депутацией в поклонении и осмотре нетленных останков святителя Феодосия, после чего старообрядческие соглядатаи составили и подписали акт о всем ими установленном. Это впоследствии имело важное миссионерское значение в обращении раскольников… В устройстве торжества воспрославления святой княгини Кашинской он принимал личное участие в качестве представителя обер-прокурора и выпустил, как церковный издатель, популярную народную литературу. Участвовал в 1910 году на торжестве перенесения мощей святой Евфросинии из Киево-Печерской лавры в Полоцк. При этом, во все торжественного шествия святых мощей от Киева до Полоцка, длившегося более недели, специально командированный Скворцовым сотрудник-миссионер вел беседы и бесплатно раздавал листки и брошюры, изданные В. М. Скворцовым к этому торжеству… Затем, на торжестве открытия мощей святителя Иосафа Белгородского в 1911 году В. М. Скворцов участвовал в качестве представителя обер-прокурора.

Авторитет В. М. Скворцова и его познания, высокие нравственные качества и безграничная преданность Православию, делали его во многих очень трудных случаях совершенно незаменимым человеком. И например, на всех знаменитых российских судебных процессах, связанных с заблуждениями изуверством сектантов, неизменным экспертом был Скворцов. Глубина знаний и любовь к делу при истинном и глубоком понимании значения каждой секты для государства и Церкви, соединенные с блестящим талантом глубокого исследователя, делали его совершенно незаменимым помощником суда во всех сложных и трагических случаях, когда перед законом отвечали фанатики-изуверы или совсем темные представители народной массы. 
Продолжение в следующем сообщении

[Владимир К.]

Так в качестве эксперта, В. М. Скворцов выступал во всех громких сектантских процессах, кончая Владимирским процессом над московскими хлыстами. Процесс этот длился ровно два месяца с 8 февраля по 8 апреля, причем со стороны сектантов приглашены были в качестве экспертов: Бонч-Бруевич (при большевизме известный секретарь Ленина), профессора Коновалов и Громогласов (впоследствии опора красных живоцерковников) и знаменитые адвокаты — Карабчевский, Тесленко и Плевако. На экспертизу Скворцова суд мог положиться со спокойной совестью, ибо, кроме истины, Василий Михайлович никаких других интересов не преследовал. И его экспертиза всегда была опасна для того, кто на суде старался замести следы преступлений и скрыть правду. Он умел отделить существенное от неважного и показать опасность и вред сектантства там, где это было с полной очевидностью. Его экспертизы всегда были глубоко продуманными лекциями для присяжных, лекциями прекрасно осведомленного человека.

Эти качества В. М.Скворцова побуждали Святейший Синод возлагать на него и ряд других наиболее ответственных поручений, в результате его именно он являлся представителем Синода в комиссиях Государственного Совета, Государственной Думы и Комитета Министров; а также много раз бывал секретарем междуведомственных комиссий, носивших секретный характер и имевших большое государственное значение.

В. М. Скворцов понимал секты, особенно крайнего мистического направления — хлыстовскую и секту изуверов, как некоторое душевное уклонение, некоторую болезненность, требующую для своего определения и лечения — участия психиатра. И в этой области сотрудником был друг молодости, знаменитый киевский профессор-психиатр И.А. Сикорский, тонкий диагностик и душевный аналитик.

Такое дело, как дело Ковалева в Тирасполе (заживо погребенных) поразило всю Россию. Либеральное общество пред потрясающей трагедией темного Тираспольского сектантства совершенно растерялось: оно никак не ожидало, что так им оберегаемое сектантство может привести к такому ужасу. А для В. М.Скворцова, глубоко вникшего в духовную сущность сектантства, это был не столь неожиданно. Он дальше и лучше видел многое, что скрывалось за некоторыми сектами, и понимал, что для борьбы с последними нужны соединенные усилия миссионеров, врачей и законодателей. Принимал он участие и в процессе «Павловских сектантов», Харьковской губ. [2] .

Кроме подробного и тщательного изучения — и при этом в качестве пионера — развившейся впоследствии до угрожающего размера секты штундистов, как мы уже упоминали выше, В. М. Скворцов был командирован в 1897 году на Кавказ, чтобы изучить секту духоборцев, поначалу показавшейся привлекательной, не вредной, и даже оздоравливающей народную нравственность. Но в результате тщательного и длительного изучения духоборчества на месте он пришел к совершенно неожиданным для многих выводам. И как всегда выводы эти блестяще обосновал и осветил всё дело с широкой государственной точки зрения.

Оказалось, что духоборы — это не столько религиозная секта, сколько секта социальная, с ярко выражены монархическим оттенком. Их внешняя покорность власти , их моральное пуританство и высокое понимание христианских обязанностей было только той внешней защитой формы, за которой скрывались корни учения, весьма опасного с государственной и общественной точки зрения. На почве ложного понимания Священного Писания, вырастала стройная система отрицания всякого государственного начала и всякого принуждения в общежитии. За государством отрицалось всякое право на власть. К этому примешивались еще толстовские идеи о непротивлении злу насилием и отсюда вытекал отказ от военной службы, от платежа податей и исполнения правительственных законов. Отрицалась верховная власть и право собственности. Словом, проповедовались анархизм и безначалие, построенное на совести при большой дисциплине внутри самих общин.

И все это происходило в условиях большого достатка и богатства, охраняемого как раз той властью и тем законом, которые духоборами начисто отрицались! Получался явный соблазн, бороться с которым было исключительно трудно. Но несмотря на всё это, духоборы находили особую поддержку в русском обществе и сам Лев Толстой стал на их сторону, видя не без основания, что духоборы практических осуществляют его идеи. А это придало им новую силу и упорство, и всякие меры воздействия окружали их ореолом мученичества.

В. М. Скворцов впервые вскрыл сущность этой опасной социальной секты. Он выявил всю опасность ее для государственного порядка и обосновал отсутствие у духоборов права на то, чтобы их считали истинно-религиозным течением. Изучение духоборческой секты повлекло за собой более тщательное изучение и так называемого «толстовства», в котором за невинной формой опрощения скрывалось тоже анархическая сущность на ложно понимаемом христианском учении об отношении к государству.

Духоборчество не имело за собою авторитетного имени; толстовство же опиралось на имя всемирно признанного писателя Льва Толстого. И вот гений страны разрушал страну! Такого случая в истории еще не было.

«Толстовство» без Толстого, конечно, вздор. Однако этот вздор развернулся в весьма опасную секту, где пантеизм на почве лжехристианства причудливо сплелся с анархизмом.

Раскрытие сущности толстовства и духоборческой ереси нужно признать большой заслугой В. М.Скворцова и, вместе с тем, большим с его стороны мужеством, так как он открыто пошел против секты, которая имела большой успех среди интеллигенции, пользовалась особой защитой и покровительством либерального общества, которое всякое сектантское движение рассматривало только с точки зрения его отношения к существующем у государственному порядку. А мы уже знаем, что всё, что под этот порядок подкапывалось — печальной памяти русскими левыми партиями и либералами конца XIX и начала ХХ века — принималось, как дело прогресса и развития, и всемерно поддерживалось в обществе и в печати.

Незадолго до войны, в связи с появлением на Петербургском горизонте явно хлыстовской фигуры Григория Распутина, тот же В.М. Скворцов получил весьма секретное и весьма ответственное поручение от Святейшего Синода: на месте, в селе покровском около Тобольска, исследовать вопрос о Распутине и о возможной его связи с сектой хлыстов.

Хлыстовское умонастроение и предосудительный темперамент Распутина бросались в глаза всякому беспристрастному наблюдателю.

Больная экзальтированность хлыстовской секты имела много своих адептов в снобирующем петербургском обществе. Поэтому-то здесь Распутин и нашел благоприятную почву для своего подозрительного поведения. Этот хитрый мужик действительно весьма быстро разобрался в столичной обстановке и еще ранее появления при Дворе уже нашел друзей среди скрытых и открытых хлыстов и сектантов Петербурга. Материал, собранный на родине Распутина, все это в значительной части своей полностью подтверждал. Вообще же хлыстовство приобрело в Сибири широкое поле для своего развития, сказывались удаленность от церковного и административного центра, богатство, самостоятельность, а также большая беспечность духовенства и чиновников. Всё это давало возможность более широкому развитию сектантства, которое приносили с собою переселенцы из центральной России, с юга и Поволжья.

Помимо изучения вопроса на месте В. М. Скворцов пристально изучал и самого Гр. Распутина, влияние и значение которого к тому времени из архиерейских покоев, светских салонов и великокняжеских палат, стало переступать до ступеней трона, начинало серьезно волновать церковные и патриотические круги русского общества. И здесь, как и ранее в деле со штундистами в начале 80-х годов, В. М. Скворцов дело обследования и изучения сложной личности Распутина повел непосредственно, научным путем, пользуясь долголетним опытом изучения сектантства. С этой целью он имел многочисленные, непосредственные встречи с Распутиным, создавая при этом такую обстановку этих встреч, при которой характер Распутина являлся наиболее рельефно, а потому и изучение его характера было наиболее удачным, дающим практический результат.

В конце этого изучения личность Григория Распутина для В. М. Скворцова стала совершенно ясной. И вполне определилось, что личные свойства и природные качества Распутина получили свое особое развитие именно на почве хлыстовства и его влияние сильно выраженной духовной сущности было не больше, как доведенная до крайних пределов экзальтированность сектанта-хлыста.

Итоги своих наблюдений В. М. Скворцов изложил в обширном и документированном секретном докладе, представленном Святейшему Синоду. Это был один из любопытнейших документов громадного исторического значения и, в то же время дающий возможность объективнее представить себе многое из последних лет дореволюционной России. И приходится лишь пожалеть, что большевики, открывшие архивы ненавистного им «царского режима», до сих пор не издали и этого доклада. А, может быть, их смущает, что именно этот исторический доклад В. М. Скворцова совершенно разрушает революционную тезу о Распутине и его исключительном значении в истории предреволюционного психоза русского столичного общества?!

Многолетний почитатель и друг Распутина, известный иеромонах Илиодор, к 1911 году разочаровался в личности «старца» и от почитания перешел к сильнейшей вражде. Чтобы выступить против Распутина, он прибыл в Петербург, остановился на Ярославском подворье у архиепископа Гермогена (тоже разочаровавшегося в «старце») и стал убеждать последнего решительно выступить против Распутина, чтобы убрать его. Добившись согласия епископа Гермогена, он позвонил В. М. Скворцову и сообщил ему о их решении. Скворцов ответил одобрением: «Ну, помогай вам,Бог. Только будьте осторожны. Кланяйтесь владыке Гермогену».

Но как бы то ни было, а исторические события, связанные с именем Распутина, еще раз и уже трагически подтвердили решительный взгляд В. М. Скворцова на сущность и значение для государства наиболее вредных мистических сект. Если среди петербургского просвещенного общества и даже при дворе Распутин мог произвести такие замешательства, то что же говорить о пагубном влиянии сектантов на народную массу. Поэтому и вся борьба В. М. Скворцова с сектантством была истинным и великим служением Церкви, делу народного блага и государственного порядка. И только теперь, в свете русского апокалипсиса, стало ясно, поскольку деятельность В. М. Скворцова заслуживала общей признательности и поддержки, если бы русское предреволюционное общество не было объято роковым для России психическим недугом!

16

Четвертый Всероссийский Миссионерский съезд в Киеве и оживление церковной жизни

Успех Казанского Миссионерского съезда 1897 года, естественно, повлек за собою продолжение, углубление и расширение этого дела. Следующий Миссионерский съезд, в Киеве, явился уже громадным делом, показавшим, насколько разрослась и укрепилась самая идея необходимости миссионерства. На нем уже присутствовало свыше 600 делегатов, во главе с 3 митрополитами и 34 епархиальными архиереями. Как бы вся русская православная иерархия и клир, наконец, пробудились от векового сна и встали мощной ратью в защиту правого дела Христова.

Миссионерская работа повлекла за собою оживление церковной жизни во всех областях; Православие как бы возрождалось к новой жизни — к жизни, требующей больших усилий и труда, но взамен дающей и много радости.

Западные течения формальной свободы окончательно овладевали русской жизнью. Приближалась эпоха конституционализма и потрясений. Открывались широкие двери противоправославной пропаганде во всероссийском масштабе. Не только старообрядчество и секты, но и католический прозелитизм и углубления практического рационализма — приобрели широкое поле для своего применения. В сектантских кругах Америки укреплялась мысль широкого развития баптизма — и именно в Росси. Но навстречу тому, что нес с собою для Православия 1905 год с его указами о веротерпимости, и следующие годы великих потрясений, Православная Церковь выходила уже достаточно вооруженной средствами борьбы.

В числе главных созидателей этих средств духовной борьбы, а главное выяснителем и разъяснителем самой сущности сектантства и его учения — являлся всё тот же В. М. Скворцов. И созерцая громадное собрание миссионерских деятелей на Киевском съезде, Василий Михайлович с полным правом испытывал, заработанное многолетним тяжким трудом, борьбой и стараниями, справедливое чувство духовного удовлетворения, которое является лучшей наградой идейному деятелю.

Но не одним вопросом сектантства занимался В. М. Скворцов: рядом с этим он уделял большое внимание и расколу, этому печальнейшему русскому недоразумению. Раскол — это яркое свидетельство того русского упорства, которое переходило в простое и мало обоснованное упрямство. Охрана воображаемой старины в церковной области и слепое поклонение обряду были явлением особенно странным в условиях меняющейся жизни и народного быта. Действительно, всё менялось в народной жизни — от мировоззрения до платья — и только обряд у раскольников оставался нерушимым, хотя они не могли не видеть того роста и расцвета, который охватил Православие.

Но сущность раскола была не только в сохранении истинного Православия. Если «поповцы» поддерживали иерархию и сохраняли Таинства, то все толки «беспоповцев» и прочих «согласий» переходили прямо в сектантство и вступали в борьбу не только с Православием, но и с «поповским согласием». И нужно было задуматься над этим фактом печального и безостановочного отрыва от Православия, так как церковная история документально показала, что мнимая сторона раскола как раз есть новшество предпетровской эпохи, а, наоборот, так называемые послениконовские новшества Православия — подлинная старина ч истого Православия.

Здесь всё дело было в просвещении мысы и в том, чтобы сломить упорство заправил, главным образом, Рогожского кладбища в Москве. И странно было говорить об отхождении от истинной веры Православия в то время, когда большое число раскольнических «толков» ушло в беспоповство и отказалось от иерархии и Таинств!

В конце концов, при разностороннем и глубоком изучении «современного состояния раскола следовали придти к простому выводу: «беспоповские толки» уходили вообще из ограды Православной Церкви и становились сектантами. С ними нельзя было говорить о каком-либо соглашении. Там создавалось злобное и злобствующее настроение в отношении православной Церкви и различные толки беспоповцев сами понимали свое положение: что они просто еретики, и что плохо понятые реформы патриарха Никона — здесь решительно не при чем. Совершенно в ином положении было «поповское согласие» с его влиятельным и богатым центром—Рогожским кладбищем в Москве. Здесь было больше простого упрямства, чем церковной правды и здравого смысла. 
Продолжение в следующем сообщении

[Владимир К.]

Чем дальше уходило время от трагических событий эпохи патриарха Никона, тем становилось яснее, что раскол держится не за факты, а за миф, созданный народным невежеством и амбицией главарей. Накопилась громадная литература по изучению раскола и было видно всякому добросовестному раскольнику, что у так называемых «никониан» вовсе не так все еретически, как ему представлялось, а что в самом расколе вовсе не так всё по старине канонически чисто и правильно. А спорить, например, против благодати священства у православных было просто не серьезно. А без этого… что же тогда оставалось? Мелочи церковного быта, привычка—и больше ничего! Рождалась естественная мысль: нельзя ли как-либо договориться о главном, оставив мелочи в утешение тем, кто не может от них отказаться.

Раскол создал необычайные осложнения канонического характера у самих «поповцев»: чем дальше шло время, тем сложнее был вопрос с получением — правильного с точки зрения раскола — священства. И в конце XVIII века оказалось, что не только нет благодатных священников, но нет даже правильно сваренного мира.

Искали разные компромиссы и, наконец, наиболее умеренные элементы стали искать примирения с Православной Церковью. Однако уперлись в старые предрассудки, что их церковь не могла отойти от своих правил и своих вековых традиций. А это внесло бы окончательное и совершенно невероятное замешательство, как в Православие, так и в раскол… Так называемые «дьяконовцы» просили от Православной Церкви архиерея. А на это она не могла пойти. Тогда митрополит Платон дал им так называемое «единоверие»: право получать священников, подчиненных православному епископу для службы по старому обряду…

Это было мудрое разрешение вопроса: старый обряд получал права именно, как обряд. Однако, в лагере раскола не было единства. Единоверие не поглотило раскола, а стало рядом с ним. Но все же это — в признании православного епископа — уже было средством примирения раскола с Православием. И В. М. Скворцов всецело и всемерно помогал развитию единоверчества. После 1905 года раскол «поповского согласи я» стал легальным старообрядчеством. Его перестали преследовать; он потерял ореол мученичества и стал увядать, теряя свой смысл.

Православная иерархия сознавала, что в этой новой обстановке религиозная терпимость необходима и необходимо с ее стороны искать дальнейших путей соглашения со старообрядчеством пред лицом нового и общего врага — либерального атеизма и сектантства. Поэтому 22 января 1912 года, в Петербурге был созван первый Всероссийский Единоверческий съезд. Как об этом писала газета «Колокол»: «Съезд был созван высшей духовной властью, желавшей, с одной стороны, — скрепить тесные узы, связывающие Православную Церковь со своими единоверными, хотя и разнообразными, членами, а с другой — обсудить способы и меры, чтобы сделать единоверие более действительным в привлечении на лоно Христовой Церкви заблудших чад, скитающихся по дебрям раскола — «яко овцы неимущие пастыря»… Церковь святая, как сердобольная Мать не может не скорбеть, не болеть сердцем о тех, которых не неверие, злоба против учения святой Церкви, а неразумная ревность слепо шествующего неведения подвигнула на отделение от Церкви. Но сугуба болезнь, причиняемая этим отпадением Церкви Русской, ибо эти отпадшие—все же члены великой семьи русского народа»…

Объединение это у спасительного очага родной Церкви—особенно необходимо сейчас (см. передовую статью «Колокола»): «когда седмиглавый зверь уже воздымается из бездны, когда деемая тайна беззакония разливает разврат и нечестие, когда уже не одна страна христианская отступила от Христа, когда имя Христово хулится и поносится, когда Крест Святой — символ нашего спасения — подвергается поруганию»…

И дальше автор передовой статьи В. М. Скворцов восклицает: «Время ли нам, братие старообрядцы, сваритися об обрядах, теперь ли нам думать о взаимных обидах, теперь ли выискивать способы к разделению?»… «Разве вы не видите, откуда идет брань на Хрии ста и святых Его? Разве вы не видите, что сатане одинаково ненавистно знамение Честного Креста — творят ли его двумя перстами или тремя? Разве вы не видите, как он стремится поругать Крест Святой — равно имеет ли он восемь концов или четыре? Разве вы не слышите, как хулится имя Спасителя — произносят ли его Иисус или Иисус?»… «И вот пред лицом этого общего врага необходимо скорее и прочнее объединиться всем обрядам в едином порыве любви на защиту Его Святого Имени. И да будет на св. Руси едино стадо, един пастырь»…

В. М. Скворцов со всей присущей ему страстностью отдался этой прекрасной задаче — прекратить вековой спор старого и нового обряда в Русской Церкви, тем более, что многое из старого было новым в свое время и многое послениконовское было истинной стариной — древлим благочестием. Чтобы ни говорить и как бы не осуждать те или иные стороны жизни Православной Церкви, но старообрядцы не могли все же не видеть, как растет и развивается Церковь народа русского и как именно поэтому подымаются силы зла и безбожия на самой Русской Земле. А споры и расхождения обрядов в Русской Церкви — только радость ее врагам.

В. М. Скворцов прекрасно понимал пользу того здорового и закаленного церковного духа, который веками воспитывали в себе старообрядцы для всего церковного дела. Твердость старообрядщцев, их приверженность к формам и быту — должна была лишь усилить и укрепить расшатываемый церковный быт православного народа. А Православие, в свою очередь, должно дать старообрядчеству покой и душевный мир в сознании истинной благодати своего священства и правильного хода церковной жизни. Поэтому вполне естественно, что и поддержка единоверия — было одно из средств той цельной программы укрепления Православия, которому с такой энергией, упорством и талантом служил в течение всей своей жизни В. М.Скворцов.

Однако, поскольку сектантство было бедно своим положительным учением и примитивно в области начетничества в святых книгах, настолько раскол прочно стоял на большом и глубоком, хотя и одностороннем изучении Священного Писания. Веками выработалась схоластическая наука начетничества и ей надлежало противопоставить столь же обстоятельное знание в области апологетики и Священного Писания. Поэтому введение, по мысли В. М. Скворцова, в духовных семинариях и академиях специальных кафедр сектантства и расколоведения, послужили бы этой нужной и трудной задаче.

Мало того, что теперь изучалась история и современное положение раскола и сектантства и закладывались основы Внутренней миссии, — В. М. Скворцов, обладая истинным духом исследователя, открывал и новые, до того времени неведомые, секты, ушедшие глубоко в толщу темной народной массы, каковы: «стефановщина» — в Харьковской и Курской губерниях, «инокентьевщина» — в Подольской, Бессарабской и Олонецкой губ. и др. Но не оставлял В. М. Скворцов в стороне и вопросов о канонических заблуждениях и возможном воздействии католичества на Православие.

Среди коренного населения католическая пропаганда не имела и не могла иметь никакого влияния, ибо католичество в понятии народа правильно определялось, как «вера польская»… и его исторические воспоминания правильно указывали ему на то, что переход в католичество — это уход из своей национальности. И потому католическая пропаганда неизменно разбивалась о внутренне народное сопротивление. А проповедь унии — открыто не допускалась даже и после 1905 года.

Правда, в западном крае дело обстояло иначе: там имели место совращения и в католичество, и в унию. Тем не менее вопрос католической пропаганды всегда, при более или менее благоприятных условиях, мог принять серьезный и угрожающий характер. И это вполне подтвердилось уже после войны и революции на русских землях Польши и даже в самой России, непосредственно после революции.

Относясь к делу миссионерства со всей полнотой внимания, В. М. Скворцов, естественно, уделял время и этому вопросу. Целый ряд книг, брошюр и листков, был посвящен выяснению католических заблуждений. В ясной, простой и популярной форме опытный миссионер излагал отдельно вопрос католического учения с точки зрения православной критики и догмы. Так, им были изданы книги и брошюры на следующие темы:

Тот погибает, кто свою православную веру меняет.

Правда ли, что наш Северо-Западный край есть польский край?

Не противоречит ли Слову Божию учение католической церкви о непорочном зачатии Пресвятой Девы?

Правда ли, что богослужение должно совершать на одном только латинском языке?

Почему ксендзы запрещают католикам читать Святое Евангелие?

Можно ли назвать Иосафата Кунцевича, почитаемого католиками, мучеником?

Правда ли, что папа римский есть глава Церкви Христовой?

Правда ли, что папа римский непогрешим?

Можно ли согласиться с учением римско-католической церкви, что Дух Святый исходит от Отца и Сына?

Законно ли поступают ксендзы, что не дают детям Святого Причастия?

Правда ли, что индульгенции избавляют человека от наказаний за грехи?

Можно ли признать истинным учение католической церкви о чисти лище?

Почему западная римская церковь отпала от единства Церкви Вселенско-православной?

Как определить: какая церковь истинная и какая церковь отпала от истины?

Подъем религиозного настроении я в народе явился результатом не только планомерных действий по оживлению церковной жизни. Он сопровождался и укреплялся рядом явлений огромного значения. Так, открытие мощей святителя Феодосия Черниговского в районе укоренившегося раскола, произвело огромное впечатление и на раскольников: они, как апостол Фома, пожелали осязать чудесное явление угодника. И вот, как мы выше указывали, по мысли В. М. Скворцова, они были допущены к обозрению святых мощей и убедились в истинности их нетленности. И этот факт непосредственного соприкосновения с правдой Православной Церкви произвел на раскольников огромное впечатление.

Участие В. М. Скворцова в перенесении мощей св. Евфросинии из Киево-Печерской Лавры в Полоцк, в качестве представителя обер-прокуратуры, а на торжествах открытия мощей св. Иосафа Белгородского, в качестве лица, сопровождавшего Государя, — проходило с участием и большого числа миссионеров. Поэтому торжества эти приобрели особое значение для народа.

Народ — вот то, на чём в течение 35 лет упорной работы и службы было сосредоточено пристальное внимание и любовь В. М. Скворцова. Служба не за страх, а за совесть, когда он на дело миссионерства смотрел не как на средство быстрого достижения скоро преходящих эффектов, а как на средство достижения постоянных и прочных успехов.

При русском продвижении в Галицию, в обстановке войны, когда народ был растерян и выбит из колеи, явился соблазн быстрого обращения униатов Восточной Галиции в Православие. Что униатство себя изживало, что иссушенное католическим влиянием оно переставало удовлетворять народ, — в этом не было сомнений. Это подтвердило и более позднее время, когда уже в условиях полной государственности, враждебной Православию, униаты все же переходили и переходят в Православие.

Но рядом с этим следовало помнить, что уния имела за собою в Восточной Галиции вековую давность; вошла в духовную жизнь народа, и что отказ от нее не так прост, а, главное. Должен быть вызван не внешними, а глубокими внутренними при чинами.

17

Завоевание Галиции и массовое обращение униатов

Быстрота русского завоевания Галиции и обстановка войны не давали никакой возможности широкого распространения миссионерской работы. А без этой подготовки, думал В. М. Скворцов, никакого прочного завоевании я унии для православия быть не могло. И эту свою мысль он не только высказывал, как церковный администратор, но и упорно ее защищал, как публицист.

Скворцов считал политику обер-прокурора В. К. Саблера в вопросе о быстром массовом обращении целыми приходами галицийских униатов в Православие рискованной, продиктованной не миссионерскими целями, а скорее политическими. И эту точку зрения Василий Михайлович развил в своей газете «Колокол», в статье за своею подписью. И при докладе обер-прокурором своего синодального проекта Верховному Главнокомандующему Великому князю Николаю Николаевичу, последний указал ему на статью Скворцова, взгляд которого более понравился его высочеству. Уязвленный этим эпизодом обер-прокурор, по возвращении из Ставки, заявил В. М.Скворцову, что надо, наконец, определить границы, где кончается и где начинается крупный чиновник Святейшего Синода и редактор независимой газеты. Иначе говоря, Скворцову предложено было: оставить издательство или службу. Конечно, Василий Михайлович предпочел второе, дорожа независимым издательством и свободою редактора и церковного писателя, которая составила ему всероссийскую известность и имя.

Уходя, он по справедливости мог сказать: «горьким смехом моим посмеюся». Но и виляющее либеральное общество должно было задуматься над этим фактом: ушел создатель русского миссионерства тогда, когда это дело получало, хотя в одном только применении, неправильное направление того начала миссионерства, которому он был верен всю жизнь.

Дело для В. М.Скворцова было не в количестве обращенных и не в самом обращении, а в правде народной и Божьей. Трудолюбивый, скромный и уступчивый, но глубоко верующий галицийский народ в Белом Царе видел своего освободителя и этот царь не должен стать насильником. Народу, по мысли старого миссионера Скворцова, надлежало прежде показать всю красоту Русского Православия, просветить его благодатью Истинной Веры, а засим уже думать о его обращении. Дело Миссии — есть дело Божье и должно быть свободно от политических влияний. И хотя на борьбу с опасными сектами должна откликаться и власть, но там, где вреда нет, где хотя и есть заблуждение, но веками сжившееся с религиозным и кротким народом — там нет места принуждению. Эпизод с галицийскими униатами, которых так рьяно и неразумно переводил в Православие владыка Евлогий [3] (тогда крайний правый, а в эмиграции ярко либеральный), — так неожиданно окончивший блестящую служебную карьеру В. М. Скворцова, дает окончательное завершение характера этого большого русского человека и церковного сановника. И если бы такую твердость проявили все ответственные перед Царем слуги, то судьба России была бы иная и русский народ не пил бы и по сей день из горькой чаши страданий и бездонного унижения. 
Продолжение в следующем сообщении