Cамое важное для человека — его язык и историяСегодня, 19 января, Народному артисту России Михаилу Ножкину исполнилось — 80!
Культура: С годами Вы ничуть не растеряли жизненной энергии и азарта. Вы по-прежнему в прекрасной форме.
Ножкин: Слава Богу, не жалуюсь. До сих пор в метро не сажусь. Мужик, пока ноги держат, должен стоять. Мне ребята порой уступают, я говорю, это же места для инвалидов, ты сидел, значит — инвалид. А я — пока в силах.
Культура: И это при том, что Вы уже больше 70 лет на сцене.
Ножкин: Да, впервые вышел на публику в пять лет, в госпитале. Я же довоенного образца. Под первую бомбежку попал в Тульской области, где мы с братом и родителями отдыхали в санатории. Мы слышали, что где-то идет война. Но серьезно не воспринимали. И вот, четко помню, вечером кино показывали. Эстрада открытая, в землю врытые лавочки. Сижу у прохода, рядом киноустановка. И вдруг гул. Все громче и громче. Думал, машина в парк въехала. Нет, самолет. Немцы летели на оружейные заводы Тулы, видят — светлое пятно, куча людей, сбросили несколько бомб и направились дальше. Спасло нас только то, что упали они за эстрадой, принявшей основной удар на себя. И все равно: раненые, погибшие, паника. На следующий день собрали шмотки — и домой. До Москвы дня четыре добирались...
Отец на фронте сражался, мать, операционная медсестра, дежурила в три смены. Мы с братом вдвоем. Мне всего ничего, ему почти двенадцать. Спустя год он уже трудился на оборонку. Жили в самом центре, где Яуза впадает в Москва-реку, высотки на Котельнической еще не было. Если подняться в гору в сторону Таганки — дворец, там располагалась больница, где мама работала. Под Новый год собрали детишек, устроили елку. Повсюду койки с ранеными. И мы выступали. Кто во что горазд: стихи читали, пели, плясали. Бойцы с нами отдыхали, в нас видели мирную жизнь вчерашнюю и, главное, завтрашнюю. Представляете, какая важная миссия лежала на нас, ребятах. Мы были связью с домом, с Родиной. Глядя на нас, они понимали: надо подниматься на ноги, спасать страну. И с тех пор я всегда знал, выходя на сцену, главное — сделать что-то нужное людям, сказать что-то важное. Иначе зачем все это? Показать, какой ты замечательный?
Культура: Неужели Вы и маленьким были таким ответственным?
Ножкин: А куда деваться. Помню, как мальчишкой часами стоял в очереди за мукой, хлебом, керосином. Притом через пару часов приходилось переписываться. Вдруг кто-то ушел, умер... Сейчас даже слушать страшно, а тогда это было естественно. Военное время. А еще нужно дров натаскать, уголь раздобыть, печь натопить. Если мать и брат с работы придут, а я ничего не сделал, то меня даже ругать не надо было, я бы сам со стыда лопнул. Мы с детства привыкали быть частью общества, знали свои обязанности, а о правах никто и не вспоминал. Нас учили: человек должен сначала что-то сделать, а уж потом качать права. Сегодня это колоссальная проблема — воспитание молодежи. Здоровые обалдуи сидят на шее у родителей. Избалованность, инфантильность. Одни права человека на уме. Вокруг тебе все должны. А ты-то зачем появился на свет? Пищу переваривать?
Но разве человеку этого достаточно? До нас докатилась так называемая западная цивилизация. Навалилась на нас. Она материальна, цинична. Я давно для себя формулу вывел: западные ценности — это евро и доллар, а не культура и права человека. Я же говорю не о материальном достатке. А о духовной составляющей, о разумном отношении к себе. Ты родился, у тебя все есть. Ради этого сотни твоих предков, прадеды-прабабки веками сохраняли нашу территорию, богатства, язык, культуру, опыт поколений. Они подарили тебе жизнь. Не было бы их, и тебе бы не жить. Давайте сейчас не будем про Родину. Твой род — это маленькая Россия. Так вот, ты обязан сохранить ее любыми средствами, любыми жертвами и передать следующим поколениям. То есть защищать не столько себя, сколько будущее. Вот это и есть смысл жизни, смысл появления на свет, твоя личная историческая миссия.
Запад никогда нас не поймет, потому что такого масштаба трагедии они даже представить себе не могут. А мы представляли, ведь в нас гены тех, кто прошел через этот кошмар. Я всегда говорю, главный Парад Победы состоялся не 9 мая 1945 года, а 7 ноября 41-го. Когда все валилось на фронтах, у нас, в практически блокадном городе, — парад, где все руководство страны стояло, Сталин стоял. Вот это была настоящая победа духа, без нее не было бы всех остальных. А кто сейчас готов защищать страну? Кто готов встать за семью, за Родину стеной? Не дай Бог, конечно, но такая обстановка в мире. Никто не застрахован.
Отрадно, что наступательная военная доктрина возрождается — уничтожение противника на его земле. Вот в Сирии мы сегодня себя защищаем. Ведь в противном случае террористы оказались бы у нас под боком. Уничтожать надо там, а не здесь.
Культура: Вы часто говорите в интервью, что самое важное для человека — его язык и история.
Ножкин: Конечно. Что такое язык? Это продолжение культуры, цивилизации, векового наследия. А история — опыт поколений, фундамент. Есть такой постулат: если выстрелить в прошлое из пистолета, будущее ответит нам из пушек. Это не просто зловещая формулировка... Мы же позволили расстрелять наше прошлое не из пистолета, а из ракетных установок. Особенно советское прошлое. Нужно понимать, что нет отдельно России, Советского Союза, новой России. Не бывает истории с нуля. Должна быть связь времен. Чтобы каждый раз не наступать на грабли, надо знать, кто твои недруги, а кто друзья, и как себя вести в той или иной обстановке. Из тысячи лет, историки подсчитали, мы воевали 650. Каждый век какие-то конфликты. И в основном агрессия идет с Запада. Вспомните, Отечественная война 1812 года, Крымская кампания, Великая Отечественная...
Все — англичане, французы, немцы — между собой воевали, но против нас дружны. Гитлер же не сам по себе. За ним банки стояли английские, европейские, его накачивали. Американцы, наши союзники, между прочим, всю войну снабжали его горючим для танков, для самолетов. Нам они тоже помощь оказали, только мы за нее платили золотом, платиной. Союзники не торопились открывать второй фронт, помогали всем по мере возможности, дожидаясь, пока в войне определится победитель. Ничего личного, бизнес. Они не хорошие и не плохие — практичные. Никаких претензий к ним быть не может. А вот заслон фальсификации истории надо поставить прочный. Нужно, наконец, сказать, что с Гитлером к нам пришла вся Европа: итальянцы, финны, румыны, венгры, испанцы и даже французы. Вы представляете уровень подлости? Они воевали все против нас: в Чехословакии делали танки, пулеметы, французские специалисты вахтовым методом ездили в Германию. Об этом не задумываемся. Многие не знают. В итоге — свыше 27 миллионов погибших наших граждан, из них 8 644 000 военных пали на фронтах, в тылу, пропали без вести. А 18 500 000 погибло мирных людей, семнадцать миллионов из которых — это славяне. Прошло 75 лет. А про геноцид нашего народа ни слова вслух. И мы это позволяем. Что же мы обижаемся на них, если сами себя предали. Разговор с Европой, которая постоянно нас учит жить, должен быть коротким. Будьте добры, ответьте за геноцид нашего народа. И пусть они оправдываются перед историей, своими внуками, детьми, пусть объяснят, почему никто из них за это не ответил.
Культура: Понимаю, отчего среди Ваших ролей столько защитников Отечества: Ярцев, Бекас, Рощин, Шатохин. А кто из них любимый?
Ножкин: Рощин, конечно. Ведь это русский человек. Настоящий. Мне изначально предлагали сыграть Телегина. Он тоже хороший, но Рощин более глубокий, что ли. Мне говорят, это вчерашний тип. Нет, он сегодняшний и всегдашний. Такие люди нужны вчера, сегодня и будут необходимы завтра. Он один из тех, кто не может жить бессмысленно. Он должен понимать, зачем живет, для чего, с кем он, против кого, какие ценности защищает. Что составляет суть его существования. Не просто вперед, за белых, за красных. Он ищет смысл. И сегодня подобные люди есть. Им тяжело, они ищут: где же все-таки правда, зачем я родился на свет. Рощин — думающий, культурный, интеллигентный, настоящий герой. Два года он воевал на передовой. В окопах. Не просто штабной какой-то парень дежурный. Я про таких говорю: с ними можно идти не только в разведку, но и во власть.
Культура: Рощин и Бекас. Так все-таки, кто Вам ближе, красные или белые?
Ножкин: Русские. Чтобы вы знали, чуть ли не 80 процентов белого офицерства перешло на сторону советской армии. Многие приняли революцию, но затем увидели всех этих Троцких-Зиновьевых, ничего общего с народными интересами не имевших. Стояли за ними немцы. Когда офицерство все это узнало, ушло, и все равно за белых воевало 40 процентов, а за красных — 60. Проблема в том, что стравили людей. Разделили на красных и белых. Почему мне еще Рощин так дорог. Он был и там, и там. И выбрал — Россию. Потому что, столкнувшись с белыми, понял: люди, которые еще вчера пели «Боже, Царя храни», на следующий день этого самого царя и свалили. Большевиков-то было немного. Рощин поверил в новую Россию, и правильно сделал. При всех ее минусах. Иначе мы бы стали рабами, как планировали наши западные «партнеры».
Культура: У Бекаса был прототип?
Ножкин: Да, я знал, кого играл. История, рассказанная в «Ошибке резидента», произошла в реальной жизни. Один к одному. Во многом именно поэтому я согласился сниматься. «Судьба резидента» уже слабее, долгие разговоры, много придуманного. А от третьей части я вообще отказался. Не интересно стало совсем.
Культура: Вы никогда не думали, чем бы Бекас занимался сейчас?
Ножкин: Тем же, чем и раньше: служил бы Родине.
Культура: А не было желания сделать продолжение о его судьбе?
Ножкин: Я написал сценарий. История Бекаса. Двадцать лет спустя. Снимать должен был Туманишвили, который делал «Одиночное плавание». Готовились к запуску, но не получилось. Сюжет такой: Бекас собирается выйти на пенсию, но надо выручать коллег, и он опять, в сегодняшней ситуации, возвращается на службу. Сценарий написан пятнадцать лет назад, все события происходят в Турции. Американцы, их влияние, наша разведка и так далее.
Культура: После съемок в «Резиденте» у Вас, наверняка, много поклонников или даже друзей среди кадровых разведчиков. Как же Вы тогда наряду с Галичем и Солженицыным угодили в ряды диссидентов?
Ножкин: Благодаря нашей так называемой пятой колонне, которая, как и сейчас, находилась под влиянием Запада. Несмотря на всю мою резкость, я никогда не воевал с государством, общественным строем. Только с теми негодяями, которые разваливали страну. А Западу требовались диссиденты. У них в каждой области были свои подсадные утки. В театре, в науке, в прозе, в музыке. Почему эти люди сразу становились великими? Никто не спорит, что многие их них талантливые. Но Запад они интересовали исключительно своим несогласием, которое искусственно раздувалось. Что касается меня, то приходили и на мои концерты, а затем пускали мои песни в эфир «Голоса Америки», «Свободы», «Немецкой волны». Я и не знал ничего об этом. Потом Володя Высоцкий спел несколько моих песен: «А на кладбище всё спокойненько», «Начальника». Его, кстати, уговаривали остаться на Западе, а он вернулся. Хороший был человек, но сгубили друзья. Он меня много раз упрекал: «Что ты меня воспитываешь?» Да не воспитывал я его. Просто, когда он где-то выпивал лишнего, я ему прямо об этом говорил. Он возражал: это друзья. А я всякий раз повторял, друзья — это те, кто у тебя стакан заберет, а не нальет вместо одного три. Вот она, цена дружбы. Сейчас рассказывают: ой, Володька, мы с ним... Кстати, вранье, что ему не давали работать, он пел, где хотел и сколько хотел. Ему пальчиком грозили, но когда его изображают в цепях, в колючей проволоке — это все неправда.
Культура: «А на кладбище всё спокойненько» часто приписывают Высоцкому. Похожая судьба и у других Ваших песен. Порой люди и не подозревают об их подлинном авторстве. Например, «Электричка» стала визитной карточкой Хиля, а «Мы вам честно сказать хотим» — Стаса Намина и группы «Цветы». Не обидно?
Ножкин: Нет. Я вам еще назвать могу: «А ты люби ее...», первый наш шейк с Давидом Тухмановым, «А любовь-то есть, оказывается». У меня еще масса песен, о которых никто не знает. Обижаться бесполезно, это все от бескультурья. Про авторов стихов регулярно забывают. А что такое песня? Это мысль. Нужно же придумать, о чем петь. Появилась идея, ты стараешься ее развить, уложить, выстроить архитектуру будущей песни.
Сначала в советское время говорили: стихи Лебедева-Кумача, музыка Дунаевского, затем просто стали объявлять — песня композитора Дунаевского. Мы забыли, что для песни нужны двое. Поэт и композитор. Сейчас говорят: песня Никиты Богословского «Темная ночь». А кто автор стихов? Владимир Агатов себя обессмертил этими словами. А имени его никто и не вспомнит. Без него не было бы песни. Это абсолютное наплевательство на смысл. Спеть может любой, кто-то лучше, кто-то хуже. Музыку написать — далеко не каждый, а стихи и подавно. Значит, все-таки главный поэт, затем композитор, а уж потом исполнитель.
Культура: На всех каналах продолжают перепевать советское наследие, хватаясь за него как за соломинку. В чем, на Ваш взгляд, причина того, что наше время не рождает новых песен?
Ножкин: Мы их лишились, потому что лишились смыслов. Чему подпевать? Я всегда говорю нашим попсовым звездам: издайте тексты шлягеров последних 25 лет. Ну самых-самых. Затем возьмите книгу и прочтите, обсмеетесь. Там же нет ни одной мысли. Все же об одном и том же кричат, воют, стонут. О чем поют? Колотушка сплошная, 120 децибел. И уже не важно, о чем речь. Артист на сцене дрыгается, зал дрыгается. Провокационная энергетика. Человек как зомбированный. О каком искусстве тут говорить.
Культура: Один из немногих Ваших лирических фильмов — «Каждый вечер в одиннадцать» Самсона Самсонова, где молодой человек звонит по случайному номеру телефона, обещая, если подойдет женщина, жениться на ней. Расскажите немного о нем.
Ножкин: Очень люблю эту картину. Фильм прошел, рецензии были так себе, средние, на четверку. А зрительский вал — фантастический. Мешки писем. Его смотрели по пять-шесть раз. Мы коснулись очень важной темы: как найти свою половину, создать семью, подойти к понравившейся девушке. Именно человеческая история людей тронула. Чистота отношений. И вот результат — через полгода пришло грозное письмо из Министерства связи в Союз кинематографистов: «Вы понимаете, что у нас уже полгода все телефонные линии с десяти вечера до часа ночи забиты? Никто не может дозвониться». Ко мне столько раз люди подходили и говорили — мы благодаря вам и вашему фильму познакомились по телефону и очень дружно живем. Вы у нас как крестный отец. Чистое влияние искусства.
Культура: А Вы бы сами рискнули поступить так, как Ваш герой?
Ножкин: Боюсь, что нет. Но мне в жизни очень повезло. Мы с женой прожили сорок пять лет. К несчастью, ее давно нет, но она была невероятно светлым человеком. Мне про нее очень трудно самому рассказывать. О ней хорошо мои друзья сказали: она нас всех дисциплинировала не словами, а одним фактом своего присутствия. Не могли лишний раз выругаться, что-то скабрезное произнести. Просто Лариса всех подтягивала. И меня заодно. Она же была литературным редактором. Иногда советовала что-то. Работала в Министерстве культуры. Потом вместе со Смирновым-Сокольским создавала Театр Эстрады, служила там завлитом. Ее все знали как умного, достойного человека. Мы познакомились в театре, я пришел в студию, один раз глянули друг другу в глаза и все поняли.
Культура: Правда ли, что из фильма «Каждый вечер в одиннадцать» вырезали все, что касается профессии главного персонажа?
Ножкин: К сожалению, да. Мой герой Стас — биофизик. Мы снимали очень интересные вещи. Работали в лаборатории в одном НИИ. Но практически все, о чем мы там говорили, из фильма выкинули. Нам сказали: «Вы с ума сошли. Это же секретные разработки. Кто вас сюда вообще пустил?!» Такая же история с «Резидентом», где нам удалось показать полиграф.
Культура: То есть это не байка, что в «Ошибке резидента» впервые на экране появился детектор лжи?
Ножкин: Нет, конечно. Хотя не обошлось и без трудностей. Нас же консультировала контрразведка, профессиональные кураторы. Пленку отсматривали на самом верху. Они пришли и спросили: «А это что у вас?» — «Детектор лжи». — «Да какой же это полиграф. Над нами весь мир будет смеяться». И только тут я узнал, что все фильмы о шпионах, даже самые плохие, в обязательном порядке смотрят все разведки мира. Потому что консультанты таких картин, как правило, бывшие разведчики. Поэтому в них можно почерпнуть ценную информацию. Ну и нам заявили: это нужно переделать. Быстро соорудили новый блок с кнопками, взяли маленький кабинетный рояль, закрыли его каким-то декором, добавили проводов, рычаги. Сделали все, как положено. А сам прибор нам одолжили. Так что я проходил полиграф по-настоящему.
Культура: Удалось?
Ножкин: Да. С первого раза. Они очень удивились. Сказали, можешь в разведку идти. Вся процедура настолько достоверно была показана, что во многих наших разведках, когда доходило до изучения полиграфа, демонстрировали немало лет эту сцену, как учебное пособие. Общий принцип прохождения полиграфа такой: нужна очень серьезная внутренняя собранность, которая позволяет дойти до взвинченного состояния. Амплитуда начнет скакать, и уже никто не разберет, что правда, а что нет.
Культура: Ваш герой Бекас поет: «Зачеркнуть бы всю жизнь и с начала начать». Если бы у Вас была возможность что-то в жизни поменять?
Ножкин: Может быть, какие-то отдельные фрагменты, но в целом ничего бы не стал. Я вообще благодарен времени, когда родился. В моей судьбе столько всего интересного произошло, хотя и ужасов хватало: голод, холод, коммуналки... Зато сейчас, что бы ни было, мы это уже проходили. И как заповедь самая главная, две святыни в душе у меня: это мать моя Родина славная и народ мой — большая родня.
Беседа корреспондента «Культуры» Ксении Поздняковойhttp://www.voskres.ru/interview/hojkin.htm
