Ночью выпал снег, и автоматчики, садившиеся в кабину пилотов, сказали:
— Специально к вашему приезду: теперь сверху не то что человека —
любой след видно, хоть заячий. Пороша...
Потом, в вертолете уже, худощавый полковник, стараясь перекричать вой турбин, втолковывал мне, что до сих пор все откладывал крещение, ждал, когда “созреет и осознает”, а тут понял, что надо срочно, надо немедленно...
Ну, немедленно не получалось: мы — толпа военных и штатских — стояли в брюхе транспортного Ми-6, хватаясь друг за дружку на виражах.
Проплывали под нами предгорья с оставленными позициями: на каждой возвышенности — пулеметное гнездо, ходы сообщения. Потом появились батареи врытых в землю пушек и самоходных установок, наконец полковник, указывая вниз, прокричал:
— Урус-Мартан!
Сели на окраине, возле старого сада. Несколько человек вышли здесь, остальные направились дальше.
— Жена мне сколько раз говорила: “Крестись! Крестись!” — продолжал полковник. — У нас и церковь-то рядом с домом. А я все как-то... “Ты, — говорит, — к примеру, Родине присягу принес? Народ тебя одевает, кормит, а ты выполняешь свой воинский долг перед ним. Крещение, — говорит, — присяга на верность Богу, и ты уж с этого момента — не просто воин, а воин Христов”...
— Мудрая у вас жена.
— Да так-то она — самая обыкновенная: но касательно веры — откуда что и берется...
Нам было по пути, однако он торопился и убежал вперед.
Я шел вдоль сада, забитого бронетехникой, вдруг меня окликнули:
— Отец, ты как здесь оказался?
Солнце поднялось над горами, светило прямо в глаза и не позволяло разглядеть лица воинов, сидевших высоко на броне.
— Оказия была, — говорю, — вот и оказался.
Прикрыл ладонью глаза и перешел в сторонку, чтобы увидеть их: один — лет тридцати пяти, другой — мальчишка.
— Отец, — сказал старший, — у тебя минутка есть?.. Я что хотел сказать: здесь быстро все понимаешь, — он расстегнул ворот и показал крест, висевший рядом с жетоном.
Молодой следом за ним проделал то же самое.
— И еще, отец, — добавил старший, достав из внутреннего кармана сложенный вчетверо тетрадный листок, — это мой бронежилет.
Развернул: “Живый в помощи Вышняго...” — девяностый псалом, именуемый в народе “Живыми помочами”. Я дал каждому по молитвослову: маленькому, в твердом переплете.
— То что надо, — сказал старший, — и в карман влезает, и не помнется. А у нас и подарить тебе нечего.
— У меня есть, — младший тоже слазил во внутренний карман и протянул мне нарукавную нашивку воздушно-десантных войск.
— Для дембеля берег, — уважительно пояснил старший, — хотел домой, как положено, при всем параде явиться... Ну, ты уж напиши там на память батюшке...
И пока тот карябал что-то шариковой ручкой по нашивке, тихо объяснил:
— Я-то механик-водитель, контрактник, а он — пулеметчик, срочник... Сберечь бы мне его да мамке вернуть...
На память мне написали: “ОРБ” — Отдельный разведывательный батальон — и номер...
Потом в шатровой палатке я крестил троих солдат, полковника, у которого была мудрая жена, и другого полковника, про жену которого да и про самого я ничего не ведал. Тут на нашем участке началась работа: ударили пушки, реактивные установки... Вертолеты то и дело садились неподалеку от палатки и, пополнив боезапас, вновь отправлялись бомбить и обстреливать.
А когда пошли мы вокруг купели — таза, приставленного к буржуйке, наступила вдруг тишина: “Елицы во Христа крестистеся, во Христа облекостеся, аллилуиа”, — петь легко-легко... “Вот, — думаю, — чудеса: пушки и те замолкли”... Крупнокалиберный пулемет, правда, отстукал несколько коротких очередей, но это, наверное, для того, чтобы из-за молчания артиллерии мне не впасть в прелесть — иначе говоря, в духовный самообман.
Влетает капитан с автоматом:
— Долго вас ждать-то?
Похоже, ему нужны были крестившиеся солдаты.
— Мы сходим за них, — сказал один из крестных.
Капитан только теперь, кажется, начал понимать происходящее:
— Не надо, — и вышел.
Он дождался нас возле палатки: сказал: “Теперь у меня — все крещеные”, построил бойцов, и они ушли в сторону гор.
Опускались сумерки — пора было возвращаться. Дорогой меня нагнал транспортер, остановился:
— Батюшка, у вас нет крестика? — На броне сидел веселый парнишка.
— А что ты так смеешься-то?
— Да раненого сдавали... Крови много потерял, температура — на нуле. Доктор спрашивает: “Что у тебя?” А тот: “Лоб потрогаю, — говорит, — вроде покойник. Пульс пощупаю: вроде живой. Не понимаю”. Как уж мы носилки не выронили...
— А раненый-то жив?
— Куда он денется?.. Во!.. “Корова” летит — Ми-6, значит. Вам на него? — Я кивнул. — Тогда поспешайте, а то они ночью летать не любят... Как вообще впечатление-то?
— Да у меня, — говорю, — всю жизнь одно впечатление: несокрушимая и легендарная.
— Да-а, — задумчиво проговорил весельчак, — победить нас, пожалуй, нельзя... А вот предать — можно...
Вертолет летел без света в салоне, без бортовых огней, слившись с темнотой ночи.
